Я зажмурилась. Это было так невыносимо… так непонятно и ярко, что не разберешь — хорошо или плохо… тяжело… жарко… почти больно от невозможности дышать полной грудью.
Максимилиан усмехнулся. Меня как током дернуло — инстинкты выгнули позвоночник, заставили слепо метнуться, отталкиваясь руками… Но ладони только соскользнули по безупречной коже Ксиля, и это шелковое ощущение на кончиках пальцев словно выпило последние силы.
Дэйр же словно окаменел. Если бы не стук сердца и рваное дыхание, он стал бы похож на статую.
Раскаленную.
— А голод, малыш, это не та штука, которую следует игнорировать. К слову, Силле, — промурлыкал князь, прижимаясь щекой к моей щеке — сбывшаяся мечта, если бы это происходило в другой ситуации. — Эмоциональный голод ведь можно утолить не только чужой болью. И я покажу тебе, как. А Найта мне немного поможет… Да?
Выдох Дэриэлла был больше похож на стон.
— Не впутывай ее… — хриплый и низкий голос отдавался в моих легких. — Так нельзя…
— Можно, — хохотнул Ксиль, щекоча дыханием шею. Его пальцы ласково погладили меня по затылку, слегка цепляя кожу головы кончиками когтей… и замерли. — Пей, Дэйри. У тебя уже клыки зудят. Нельзя же так терпеть, право. Ты вчера набегался в несвойственном аллийскому организму ритме, ослабел так, что чуть не простудился от какого-то хилого сквозняка. А себя надо беречь, солнечный мой.
В голосе послышалась отчетливая издевка.
— Заткнись. Заткнись и убирайся. И не надо тыкать мне запястьем в губы. Я не младенец, а твоя рука не пустышка.
Меня уже откровенно колотило — от жара, от невозможного напряжения и еще от чего-то странного, чего я не понимала, но боялась. Какого-то темного чувства…
— О, Силле, зубки оскалил… Пей, говорю, и не отворачивайся, — Ксиль произнес это жестко, почти приказал. — Не надо трепать мне нервы, солнышко. Ну же!
Рука князя шевельнулась. А Дэйр вдруг обмяк, сдаваясь.
Жар стал сильнее.
Запахло ржавчиной.
— Умница, — прошептал Ксиль, утыкаясь лицом мне в шею. — Хороший мальчик. А теперь моя очередь.
Шею кольнуло. Совсем слабо. Но это словно замкнуло нас в какой-то безумный контур, внутри которого обрушились все барьеры, стирались границы между моим сознанием… и чужим.
«Еще…» — безумно колотилось в висках Дэйра.
«Правильно, правильно, молодец», — твердил, как мантру, Ксиль.
Эмоции смешались в дикий коктейль.
Можно ли заблудиться в чужой душе? Когда со всех сторон — жар? Когда по нервам словно пропускают ток?
Можно ли пить чужой голод, и радость, и страх, и стыд, как чудесный эликсир?
Можно.
Но это слишком для человека. Слишком…
Я тонула в чувствах, с которыми мне было не справиться. И первобытный ужас потеряться, лишиться себя — отрезвил. Выбросил из океана эмоций в ржавый и горячий воздух. Заставил вспыхнуть под веками кружево нитей, превратил кровь в жидкую тьму…
Прочь. Прочь отсюда, пока я — это еще я.
Ксиль был сильнее меня, но я и не стала его отталкивать. Просто вдруг оказалась не там, среди жарких сбившихся одеял, а около двери.
Серые волосы Дэйра змеились по серым простыням. А в глазах Ксиля была только чернота. Жадная, огненная, и даже на таком расстоянии выпивающая душу.
Я выскочила из комнаты, чувствуя, как щекам становится мокро. Ледяной пол обжигал босые пятки.
Шаг, другой, третий… Забиться в дальний угол ванной, не зажигая света, повернуть кран — и замереть под холодными струями.
Футболка и штаны впитывали воду, облепляя разгоряченное тело. Меня била дрожь. Страх отступал куда-то в подсознание. Я всхлипывала, пытаясь выровнять дыхание…
Душила обида. Иррациональная. Горькая. Густая, как смола.
Я хотела вернуться назад.
Но не могла.
Ледяная вода стекала по спине и убегала в слив.
Я старалась не думать ни о чем. Превратить сознание в пустой лист. Изнутри разрасталась странная пустота. Словно стылая вода выхолащивала не только тепло тела, но и саму душу превращала в нечто холодное, бесчувственное и безразличное. Ощущение времени исчезло — час прошел или неделя, мне было неважно.
Голову заполняли мысли, которые причиняли почти физическую боль. Я хотела стереть их, вернуть все назад… но не получалось.
Сейчас произошло нечто, не поддающееся осознанию — для меня. Такого я и представить не могла. И дело было не в телепатическом контакте, это-то как раз оказалось не в новинку. Испугал меня не он, а… как это говорится… физическая сторона привязанности?
Протяжный, всхлипывающий, тоскливый стон повис в воздухе, и я с отстраненным удивлением узнала свой голос.
Бездна, это же надо быть такой дурой! И эгоисткой. Для меня, одиночки по характеру, не имеющей опыта отношений, любовь сводилась то ли к дружбе, то ли к подобию родственной, кровной связи — всепрощение, доверие, безоговорочная помощь, необидные взаимные подколки… Даже с Ксилем взаимные объятия были не так уж важны, а в случае с Дэриэллом — всегда становились неожиданностью. Приятной, но обязывающей не больше, чем поцелуй в лоб на ночь.
Я просто не понимала.
А теперь, во время телепатического контакта, под темными вихрями голода, под мельтешением поверхностных мыслей мне открылся странный огонь. Он не был чем-то центральным в сознании и мироощущении ни у Максимилиана, ни у Дэриэлла, но в то же время оказался прочно вплетен в восприятие моего образа.
Этот огонь чадил горьковатым чувством вины и жадностью у целителя и отдавал миндальной, терпеливой нежностью у князя. Я мимоходом окунулась в пламя — и осознала, лучше и полнее, чем кто бы то ни было на свете, что значило быть объектом чужого желания.
И испугалась.
Внутри я все еще оставалась школьницей. Мы, равейны, вообще медленно взрослеем, потому что даже самая слабая из нас может продлить свою жизнь если не магией, так целительским искусством, до человеческого максимума — то есть до ста с лишним лет. Официально равейны низких рангов становились совершеннолетними в восемнадцать, двадцать, двадцать один — в зависимости от традиций страны, в которой жили. Но реально выпархивали из родительского гнезда значительно позже, ближе к тридцати.
А уж королевы…
До пятидесяти равейн трех высших ступеней опекали, как детей — силы много, а вот знаний, как ею пользоваться — нет. Воспитание и уроки владения магией начинались рано, с семи-восьми лет. К Феникс, в которой подозревали носительницу могущественного дара, раньше раз в несколько месяцев приезжала эстиль, постоянно жившая в Замке-на-Холмах. Сейчас эти занятия с успехом заменяло общение с Риан и другими королевами.
По-хорошему, нашу звезду должны были после инициации отправить в Замок, но времена наступили беспокойные, да и уровень эстаминиэль для четверых из пяти оставался по большей части номинальным, поэтому заботу о воспитании возложили на леди Элен. Благо мамин ранг позволял…
Стоило вспомнить маму, и стыд накатил по новой.
Элен открыто не одобряла отношения с Ксилем. Считала, что я вообще слишком молода для любых связей, а уж князь тем более не годился мне в пару.
Брат пару лет назад чуть не избил собственного учителя, Мэйсона, за то, что по слухам Рэм якобы уделял мне непозволительно много внимания. И это — брат, который смотрел на вещи с подростковой непосредственностью…
Что сказала бы мама, узнай она о сегодняшнем утре, мне даже думать было больно. И дело не в «неприличном» поведении князя и Дэйра. Нет — в моем безрассудстве, в беспечности. Ведь Ксиль всего лишь поступил честно, показав другую сторону… любви. Свой взгляд на нее… свой и Дэриэлла.
То, что для меня оказалось немыслимым и шокирующим, для них было естественным. Вот такой конфликт точек зрения. Не поколений, не культур — скорее, возрастов.
Боги, как же все сложно!
Мне опять захотелось плакать.
Скрипнула тихонько дверь. Щелкнул выключатель — зажегся свет. Я зажмурилась, умом понимая, что кто-то вошел и надо с этим кем-то поговорить, что нельзя вот так сидеть, цепляясь за мокрый кафель…
Понимала — но заставить себя действовать не могла.
Максимилиан или Дэриэлл? Не важно. Пусть уходят. Мне надо подумать и решить уже что-то. Как себя вести, к чему стремиться — хватит уже плыть по течению. А то занесет куда-нибудь к водопаду.
Зашуршали краны. Сначала я не заметила изменений, а потом плечи и спину начало покалывать. Чувствительность возвращалась… И просыпающимся нервам даже теплая вода казалась кипятком.
— Прости.
Все-таки князь. Голос был таким тихим, что мог и просто померещиться, но не узнать его я не могла.
В груди вскипели пополам злость и обида. Ведь это все из-за него! Он разрушил всю мою прежнюю жизнь, приучил думать только о нем, разлучил со звездой, заставил впервые поругаться с мамой и — невольно — причинить боль Дэриэллу.
Злости стало чуть больше.
— Прости меня, маленькая, — чуть громче.
Я подняла взгляд. Максимилиан сидел напротив, очень близко. Он смотрел прямо на меня, не отрываясь и не мигая, обхватив колени руками, словно мерз. Капли воды из душа оседали на голых плечах и блестели в волосах, как искусственные бриллианты. На белом-белом лице глаза словно излучали синеву.
— Прости меня, — повторил он в третий раз так, словно действительно чувствовал вину и неуверенность. Будто бы князь был таким же подростком, как я, впервые и необратимо влюбленным, неопытным, непонимающим себя и это непостижимое, прекрасное существо напротив. Такая совершенная и приятная иллюзия равенства! Но три с половиной тысячи лет, но темный голод, но тени мертвецов за плечами и огонь глубоко внутри…
Я уже не верила в мальчишку из потайной горной долины, из страны, которой никогда и нигде не было и нет.
Он, князь, шакаи-ар, телепат — как он мог превратить это утро в кошмар?
— Никто не совершенен, — тихо произнес Ксиль, отвечая на мои мысли. — Ошибаться могут все. Даже те, у кого тысячи лет позади. Если ты случайно причиняешь боль тем, кого любишь, то это бьет по тебе рикошетом так же сильно, как впервые. И сколько бы ни было воспоминаний, все равно становится страшно: а вдруг именно сейчас ты не сможешь ничего поправить. Вдруг они не простят. Опыт шепчет: все проходит, и сие пройдет… Но это плохая анестезия. И плохое успокоительное. Все равно больно и страшно.
Я поежилась. Странное было ощущение: спина уже отогрелась и вода казалась просто горячей, а вот на ногах онемение еще не до конца сошло, и на босые ступни словно кипяток лили. Пар заволакивал холодную кафельную пустоту ванной призрачным теплом.
Или на меня так действовали слова Ксиля?
— Очень впечатляющая речь, — губы почти не слушались, будто я заново училась говорить. — И часто тебе приходилось утешать истеричных девиц после соблазнения?
Боги, какую чушь я несу… Какое соблазнение? Какие девицы? И почему мне хочется плеснуть в эти синие глаза кислотой, чтобы они не вытягивали из меня душу?
Ксиль опустил ресницы. На них тоже застыли прозрачные капельки воды.
— Я никогда никого не утешал, Найта, — мое имя прозвучало так лично, так невыносимо интимно, что вновь стало жарко. — Я никогда не пытался вогнать свои поступки в рамки каких-то обычаев и традиций только для того, чтобы продлить отношения. И никогда не просчитывал каждый свой шаг затем, чтобы желание разделить с кем-то жизнь стало реальностью. Да и не хотел этого…
— Чего?
Пар становился все гуще. Он почти заглушал слова и очень хорошо прятал лицо.
— Делить жизнь на двоих. А с тобой — хочу…
Вот так, просто. Да у него все просто! А мне потом мучаться!
— Почему? — быстро, еще до того, как он договорил, откликнулась я. Горячие струи из душа разбивались о плечи, стекали по спине. Слив уже не справлялся с потоком, и на полу было по щиколотку воды. — Чего во мне такого особенного? Чего такого ты не нашел за тридцать шесть веков во всех своих подружках, что есть во мне? — я по-прежнему шептала, но Ксиль втягивал голову в плечи, как от крика. — Почему ты следуешь сейчас моим желаниям, а не своим, почему пытаешься сам подстроиться, а не перекраиваешь меня? Почему, Ксиль?
Глаза под пушистыми ресницами распахнулись. Даже белесый туман не сделал пронзительный синий цвет бледнее.
Почему я ловлю его взгляд даже сейчас, когда ярость перехлестывает через край?
— Я не знаю, — четко и раздельно произнес Максимилиан, и его голос был голосом князя, а не запутавшегося мальчишки. — Не знаю, и знать не хочу. Я даже понять не могу, с какого момента вся эта ложь о любви стала настоящей любовью. И почему это вообще случилось, тоже не знаю. Может, потому, что я был открыт с самого начала. «Она все равно умрет, — думал я, — зачем ей врать в мелочах?». А ты была наивной, открытой, верила каждому слову. Не было нужды в манипуляциях, чтобы получить твое сердце. Несколько слов, пара поцелуев, откровенный разговор — и все, ты — моя. Таких девочек, Найта, миллионы, — он сощурился, и взгляд стал жестоким. — Нецелованных. Чистых. Вы посвящаете свою жизнь не тем, кто действительно этого достоин, а тем, кто первым решится взять вас себе. У тебя этим кем-то оказался я. А мог стать тот же Дэриэлл. Он просто ждал, пока ты вырастешь…
Я запрокинула голову. Вода окатила лицо. Уже не горячая, теплая, в самый раз для душа. Капли бьют по коже, и можно представить, что это дождь. Но зачем себе врать?
— Вот как оно было… Так ты действительно просто очаровывал меня, чтобы я легла на тот алтарь с удовольствием? — из меня словно яд сочился. Впервые я не боялась телепатии Ксиля — думаю, это ему нужно было бояться моих чувств. Оказывается, наивные девочки не только любить могут всем сердцем.
Ненавидеть кого-то не менее интересное занятие.
— Сначала — да.
Боги, да что у него с лицом! Как будто он и в правду может чувствовать сомнения и… боль.
Я чувствовала себя так, словно мир несколько раз перевернулся с ног на голову. Верила Ксилю — и в то же время боялась верить.
— …Но нельзя заигрываться в любовь. Если делать это слишком искренне, если открывать свою душу и не лгать ни в чем, кроме самого главного… Судьба лжецов не любит, — усмехнулся Максимилиан. — Она с удовольствием наказывает их тем, что делает ложь правдой. Я не знаю, когда это произошло, Найта.
Его взгляд стал спокойным и ласковым. Такого раньше не бывало — никогда. Но сейчас он словно источал мягкое сияние. Как у целителей…
— Может, когда Тай вступился за тебя, и ты вдруг из жертвы стала чем-то живым и важным. Может, потом, когда у меня была только боль, кошмар лабораторий и сны о тебе. Не имеет значения. Я просто принимаю это, как данность. Я люблю тебя. Ловлю себя на мысли, что думаю в первую очередь о твоих желаниях, а не своих — и не удивляюсь. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Умом понимаю, что ты сделала для меня больше, чем я заслуживаю. Простила предательство, спасла жизнь. Мне этот долг никогда не вернуть. Я знаю, что тебе со мной будет трудно, ты другая, наивная, юная… Возможно, из вас с Дэриэллом действительно вышла бы хорошая пара, — вертикальные зрачки стали узкими, как щели, стирая всякое выражение из глаз. — Но не могу тебя отпустить. Даже если тебе от этого будет лучше. Я шакаи-ар, — сказал он странным тоном, будто оправдывался. — И я влюблен. Мое счастье — это когда хорошо тебе… Я стараюсь сделать все, чтобы ты была счастлива. Но почему-то все время попадаю впросак… Наверное, это и есть суть любви — когда хочешь только блага, а в итоге выходит совершенно не так.
Он замолчал.
Я не умею долго злиться. Наверное, это плохо. Достаточно совсем немного, чтобы обида стерлась — всего лишь поставить себя на место того, другого, и понять.
Безумие какое-то. Настроение не должно мотаться, как на качелях — люблю-ненавижу-люблю, больно-сладко…
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — злость куда-то просочилась, стекла вместе с водой в слив. Осталась только усталость. — Сначала напугал меня до красных пятен в глазах там, в комнате, потом наговорил гадостей здесь… Думаешь, я не догадывалась, как обстояли дела во время путешествия по пути королев? Не раскладывала по полочкам все? И потом уже, позже? — это прозвучало почти жалобно. — Зачем вытаскивать все скелеты из шкафов сейчас, когда я и так на взводе?