— Да, Ваша Светлость, — сказала Шаллан. — Мы, дети, любим блестящие и громкие игрушки.
— Иногда ты слишком широко открываешь рот.
— Иногда? Вы имеете в виду, что в остальное время..? Тогда я буду… — Шаллан умолкла и закусила губу, сообразив, что зашла слишком далеко.
— Никогда не извиняйся за собственный ум, Шаллан. Это создает плохой прецедент. Однако надо быть осторожнее. Ты часто говоришь самое первое, что пришло тебе в голову.
— Я знаю, — сказала Шаллан. — Мои няни и учительницы изо всех сил пытались отучить меня от этой привычки, но…
— Безусловно подвергая тебя суровым наказаниям?
— Да. Обычно я должна была сидеть в углу, держа на голове книгу.
— А это, в свою очередь, — со вздохом сказала Джаснах, — только научило тебя выпаливать свои колкости еще быстрее, так как ты знала, что должна высказаться прежде, чем тебя поймут и накажут.
Шаллан вздернула голову.
— Наказания ни к чему не приводят, — продолжала Джаснах. — Наоборот, людей вроде тебя они только поощряют. Игра. Сколько ты должна сказать, чтобы тебя наказали? А что если сказать что-нибудь настолько умное, что учительницы не поймут шутку? Сидя в углу, ты только придумывала находчивый ответ.
— Но для юной женщины неприлично говорить так, как я часто делала.
— Единственная «неприличность» — использовать ум не по назначению. Подумай. Ты научилась делать именно то, что тебя так раздражает в ученых: ловко владеть языком, но без особого смысла. Можно сказать, что у тебя есть ум, но нет глубокой основы. — Джаснах перевернула страницу. — Ошибкомерный ум, не так ли?
Шаллан зарделась.
— Я предпочитаю, чтобы мои ученицы были умными. Тогда я получаю больше, работая с ними. Я буду должна привести тебя ко двору. Я подозреваю, что Шут найдет тебя занятной и интригующей — ведь твоя природная робость сочетается с умным языком.
— Да, Ваша Светлость.
— И, пожалуйста, помни, что ум женщины — ее самое ценное оружие. Нельзя им пользоваться неуклюже и невовремя. Как и нож в спину, умная колкость эффективна тогда, когда ее никто не ждет.
— Прошу прощения, Ваша Светлость.
— Это был не упрек, — заметила Джаснах, переворачивая страницу. — Так, наблюдение. Я иногда делаю их: эти книги устарели. Сегодня голубое небо. Моя подопечная — плутовка с умным языком.
Шаллан улыбнулась.
— А теперь расскажи мне, что ты открыла.
Шаллан состроила гримасу.
— Не слишком много, Ваша Светлость. Или я должна сказать слишком много? Почему убили вашего отца? Каждый автор выдвигает свою собственную теорию. Некоторые утверждают, что он оскорбил их на празднике той ночью. Другие говорят, что весь договор был хитростью, давшей возможность паршенди подобраться поближе к нему. Но это точно бессмысленно, потому что у них были куда лучшие возможности.
— А Убийца в Белом? — спросила Джаснах.
— Настоящий клубок противоречий, — сказала Шаллан. — Все тексты наполнены комментариями о нем. Почему паршенди нашли убийцу на стороне? Неужели они боялись не выполнить работу сами? Или, возможно, они не нанимали его, их ложно обвинили. Хотя многие не верят в последнее утверждение, потому что паршенди взяли на себя ответственность за убийство.
— А что ты думаешь?
— Я чувствую себя слишком незначительной, чтобы делать выводы, Ваша Светлость.
— Какой смысл в исследовании, если ты не собираешься делать выводы?
— Учительницы говорили мне, что предположения — привилегия опытных, — объяснила Шаллан.
Джаснах фыркнула.
— Твои учительницы — идиотки. В нашем космере юношеская незрелость — один из самых могучих катализаторов изменений, Шаллан. Знаешь ли ты, что Солнцетворцу было только семнадцать, когда он начал свои завоевания? Гаварах еще не было и двадцати, когда она предложила теорию трех реальностей.
— Но разве на всякого Солнцетворца и Гаварах не приходится сотня Грегорхов? — Он побудил юного короля начать бессмысленную войну с королевствами, которые были союзниками его отца.
— Был только один Грегорх, — с гримасой сказала Джаснах. — К счастью. Но ты права. И вот главная цель обучения. Быть молодым — означает действовать. Быть ученым — означает действовать осмысленно.
— Или сидеть в алькове и читать об убийстве, произошедшем пять лет назад.
— Я бы не заставила тебя изучать это событие, если бы не преследовала конкретной цели, — сказала Джаснах, открывая еще одну книгу. — Слишком много ученых смотрят на исследование как на чистую игру ума. Если мы ничего не сделаем с полученным знанием, мы напрасно потратили время. Книги сохраняют информацию намного лучше нас — но только мы можем интерпретировать ее. И если кто-нибудь не собирается делать выводы, тогда лучше оставить информацию книгам.
Шаллан откинулась назад и задумалась. Если взглянуть с такой точки зрения… Ей сразу захотелось зарыться в учебу. Джаснах хочет, чтобы Шаллан что-то сделала с собранной информацией. Но что? И тут опять она почувствовала укол вины. Джаснах изо всех сил старается сделать ее ученым, а она в благодарность собирается украсть самую ценную ее вещь и оставить взамен сломанную. Шаллан затошнило.
Она ожидала, что учеба под руководством Джаснах будет включать бессмысленную зубрежку и тупую работу, сопровождаемые наказаниями за нерадивость. Именно так ее учили раньше. Джаснах, однако, учила по-другому. Она давала Шаллан задачу, оставляя ей самой выбрать способ решения. Джаснах помогала и предлагала теории, но почти все их разговоры касались скорее настоящей природы науки, цели обучения, красоты знания и его применений.
Джаснах Холин с наслаждением впитывала все новое и хотела, чтобы другие тоже полюбили это занятие. За суровой внешностью, пристальным взглядом и редко улыбающимися губами скрывался человек, верящий в свое дело. В чем бы оно ни заключалось.
Шаллан подняла одну из своих книг и незаметно пробежала глазами по корешкам томов Джаснах. Много историй об Эпохе Герольдов. Мифы, комментарии, книги ученых, известных дикими предположениями. Том, который читала Джаснах, назывался «Сохраненные памятью Тени». Шаллан взяла название на заметку. Она постарается найти копию и пролистать ее.
Но какую проблему решает Джаснах сейчас?
Какое знание она надеется извлечь из этих томов, по большей части копий древних книг? Шаллан сумела открыть некоторые тайны Преобразователей, но причина, из-за которой принцесса приехала в Харбрант, оставалась неуловимой. Это ее раздражало и одновременно бросало вызов. Джаснах любила поговорить о великих женщинах прошлого, которые не только записывали историю, но и делали ее. Шаллан нутром чувствовала, что Джаснах занимается чем-то очень важным. Изменением мира?
Ты не должна дать ей вовлечь себя, сказала себе Шаллан, возвращаясь к своим книгам и заметкам. Тебе не нужно изменять мир. Ты должна защитить братьев и дом.
Тем не менее ей нужно было показать, что она хорошая ученица. И она с головой погрузилась в работу, пока, через два часа, в коридоре не прозвучали тяжелые шаги. Похоже, слуги принесли полуденную еду. Джаснах и Шаллан часто ели на балконе.
Запахло едой; желудок Шаллан забурчал, и она радостно отложила книгу в сторону. Она обычно зарисовывала ленч, что Джаснах — несмотря на ее нелюбовь к визуальным искусствам, — одобряла. Она говорила, что молодые аристократы часто считают умение рисовать «привлекательным», и поэтому Шаллан должна поддерживать свое искусство, если собирается привлечь к себе поклонников.
Шаллан даже не знала, обижаться или нет. И разве то, что Джаснах совершенно не интересовалась такими женскими искусствами как музыка и рисование, не говорило без слов о ее собственных намерениях в области брака?
— Ваше Величество, — сказала Джаснах, грациозно вставая.
Шаллан вздрогнула и торопливо оглянулась. В дверях стоял престарелый король Харбранта, одетый в великолепную оранжево-белую мантию со сложной вышивкой. Шаллан вскочила на ноги.
— Ваша Светлость Джаснах, — сказал король. — Я не помешал?
— Нет, не помешали, я всегда рада видеть вас, Ваше Величество, — сказала Джаснах. Она должна была удивиться не меньше Шаллан, но не показала ни неудовольствия, ни тревоги. — В любом случае у нас скоро ленч.
— Я знаю, Ваша Светлость, — сказал Таравангиан. — Надеюсь, вы не будете против, если я присоединюсь к вам. — Слуги принесли стол и начали ставить на него еду.
— Вовсе нет, — сказала Джаснах.
Слуги быстро накрыли круглый стол двумя разными скатертями, чтобы разделить полы во время еды. Две полукруглые материи — красная для короля, синяя для женщин — и тяжелая перегородка в центре. Появились закрытые крышками тарелки: холодная рыба с тушеными овощами для женщин, остро пахнувший бульон для короля. Жители Харбранта любили на ленч есть суп.
Шаллан с удивлением увидела, что они приготовили место и для нее. Отец никогда не ел за тем же столом, что и дети, — даже ее, его любимицу, отправляли за отдельный стол. Как только Джаснах уселась, она последовала ее примеру. Ее желудок заворчал опять, и король махнул им рукой — начинайте. Рядом с грациозной Джаснах его движения казались грубыми и неловкими.
Шаллан ела с удовольствием — изящно, как и подобает женщине: безопасная рука на коленях, свободная насаживает на маленький шампур куски овощей или фрукты. Король чавкал, но не так громко, как большинство людей. Почему он решил посетить их? Не было бы более приличным формальное приглашение на обед? Конечно, она знала, что Таравангиан не был знатоком этикета. Скорее народный король, любимый темноглазыми за свои больницы. Светлоглазые считали его не самым блестящим.
Однако не дурак. К сожалению, в политике светлоглазых быть человеком средних способностей — далеко не преимущество. Они ели молча, и постепенно молчание стало просто неловким. Несколько раз король глядел на Джаснах так, как если бы хотел что-то сказать, но каждый раз возвращался к своему супу. Похоже, Джаснах его пугала.
— Как ваша внучка, Ваше Величество? — наконец спросила Джаснах. — Она пришла в себя?
— Да, благодарю вас, — сказал Таравангиан, очевидно обрадованный, что можно начать говорить. — Хотя до сих избегает узких коридоров Конклава. Я хочу поблагодарить вас за помощь.
— Всегда готова к услугам, Ваше Величество.
— Простите меня за мои слова, — сказал король, — но арденты не очень хотят ваших услуг. Я понял, что это очень щепетильная тема. Возможно, я не должен упоминать об этом, но…
— Чувствуйте себя свободно, Ваше Величество, — сказала Джаснах и съела маленькую зеленую лирну. — Я не стыжусь своего выбора.
— Тогда вы простите любопытство старика?
— Я всегда прощаю любопытство, — сказала Джаснах. — Я считаю его одной из самых искренних эмоций.
— Тогда где вы нашли его? — спросил Таравангиан, кивая на Преобразователь, который Джаснах закрывала черной перчаткой. — И как вам удалось уберечь его от девотариев?
— Кое-кто нашел бы ваши вопросы опасными, Ваше Величество.
— Приветствуя вас здесь, я уже приобрел несколько новых врагов.
— Вас простят, — сказала Джаснах. — Независимо от девотария, который вы выбрали.
— Простят? Меня? — Старик, казалось, развеселился, но на мгновение ей показалось, что в его выражении мелькнуло глубокое сожаление. — Вряд ли. Но это кое-что другое. Совсем другое. Пожалуйста. Я настаиваю на своем вопросе.
— А я настаиваю на том, чтобы не отвечать, Ваше Величество. Мне очень жаль. Я прощаю ваше любопытство, но не вознагражу его. Это моя тайна.
— Конечно, конечно. — Король откинулся на спинку стула, выглядя очень смущенным. — Сейчас вы полагаете, что я устроил этот ленч только для того, чтобы узнать о фабриале.
— А есть и другая цель?
— Видите ли, я слышал, что у вашей подопечной совершенно невероятный художественный талант. Я подумал, что, может быть… — Он улыбнулся Шаллан.
— Конечно, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Я буду счастлива нарисовать ваш портрет.
Он буквально просиял, когда она встала, оставив наполовину полную тарелку, и быстро собрала принадлежности для рисования. Шаллан посмотрела на Джаснах, но та сидела с непроницаемым лицом.
— Вы бы хотели простой портрет на белом фоне? — спросила Шаллан. — Или предпочитаете более широкий вид, включая окрестности?
— Возможно, — многозначительно сказала Джаснах, — ты подождешь, пока Его Величество не закончит есть?
Шаллан покраснела, выругав себя за чрезмерный энтузиазм.
— Конечно.
— Нет-нет, — сказал король. — Я уже поел. И я бы хотел более широкий портрет, дитя. Как ты хочешь, чтобы я сел? — Он откинулся на спинку стула и стал позировать, улыбаясь, как добрый дедушка.
Шаллан прищурилась, фиксируя образ в памяти.
— Великолепно, Ваше Величество. Вы можете вернуться к еде.
— И тебе не нужно, чтобы я неподвижно сидел? Я уже позировал несколько раз.
— Нет, не нужно, — уверила его Шаллан, садясь.
— Очень хорошо, — сказал он, поворачиваясь к столу. — Я извиняюсь, что заставил тебя выбрать меня предметом своего искусства. Мое лицо не самое впечатляющее из всех тех, кого ты рисовала.
— Глупости, — сказала Шаллан. — У вас именно такое лицо, которое надо художнику.
— Неужели?
— Да, у вас … — Она оборвала себя. Она едва не отпустила очередную остроту.
Да, у вас настолько пергаментная кожа, что получится идеальное полотно.
— …такой выразительный нос и мудрый морщинистый лоб. Черный уголь подчеркнет их еще больше.
— О, хорошо. Действуй. Хотя я все равно не понимаю, как можно рисовать, если я не позирую.
— Ее Светлость Шаллан обладает уникальными талантами, — сказала Джаснах.
Шаллан начала рисовать.
— Еще бы! — сказал король. — Я видел рисунок, который она сделала для Вараса.
— Вараса? — спросила Джаснах.
— Помощник главы коллекций Паланиума, — сказал король. — Мой дальний родственник. Он говорит, что рисунок сделала ваша юная ученица. Как вы нашли ее?
— Неожиданно, — сказала Джаснах, — и нуждающейся в образовании.
Король вздернул голову.
— Я не могу похвастаться художественным талантом, — сказала Джаснах. — Это врожденное.
— А, благословение Всемогущего.
— Ну, вы можете сказать и так.
— А вы нет, я полагаю? — Таравангиан неловко хихикнул.
Шаллан быстро очертила форму головы. Король задвигался на стуле.
— Вам трудно, Джаснах? Болезненно, я хотел сказать?
— Атеизм не болезнь, Ваше Величество, — сухо сказала Джаснах. — Это не сыпь на ногах.
— Конечно, конечно. Но… разве не трудно жить, когда не во что верить?
Шаллан наклонилась вперед, продолжая рисовать, но слушая и разговор.
Ей казалось, что обучение у еретички будет более волнительным. Она и Кабзал — тот самый остроумный ардент, которого она встретила в первый же день в Харбранте, — несколько раз говорили о вере Джаснах. Однако в присутствии самой Джаснах вопрос не поднимался почти никогда. А если такое происходило, Джаснах немедленно меняла тему разговора.
Сегодня, однако, она этого не сделала. Возможно, почувствовала искренность в вопросе короля.
— Я бы не сказала, что ни во что не верю, Ваше Величество. На самом деле я верю очень многим и очень во многое. Моему брату и дяде, моим собственным способностям. Верю в то, чему научили меня родители.
— Но понятие о том, что правда, что ложь… Вы выбросили его.
— Я не принимаю учения девотариев, но это вовсе не означает, что я выкинула веру в правду и ложь.
— Только Всемогущий определяет, что правда, а что нет!
— Какое право имеет кто-то, невидимый, объявлять что-то правдой? Я верю, что моя собственная мораль — отвечающая только перед моим сердцем, — надежнее и правильнее, чем мораль тех, кто поступает правильно исключительно из-за страха возмездия.
— Но это же сущность закона, — смущенно заметил король. — Если нет наказания, наступит хаос.
— Да, если не будет закона, некоторые люди станут делать то, что хотят, — согласилась Джаснах. — Но разве не замечательно, что, имея возможность обогатиться за счет других, многие люди не делают этого и выбирают правильный путь?