Герцог закричал… Закричал бы, если бы у него еще оставался голос. Или горло, чтобы исторгнуть звуки. Но вместо звуков из него пролился лишь пылающий свет — брызнул во все стороны, разрывая хрупкую оболочку. И лишая, наконец, сознания.
* * *
Каменные плиты были холодными. И не слишком удобными для сна. Солнечные лучи проникали в храм сквозь восточные окна, нежно оглаживали алтарный камень и тянулись к распростертому на полу человеку, словно пытаясь согреть и ободрить. Очень медленно и осторожно герцог приподнялся и сел, прислушиваясь к ощущениям. Боли не было, в груди больше не жгло. Он ощупал свое тело и не нашел ни малейших повреждений. Одежда, впрочем, тоже была цела. А ведь ночью ему показалось, что он просто сгорел.
Показалось. Долгий, изматывающий обряд после долгого, изматывающего дня. Оставалось надеяться, что прок от его мучений все-таки будет.
Александр встал, убедился, что голова не кружится, а ноги уверенно держат его тело, оправил волосы и одежду и твердой походкой направился к выходу из храма. Монах-сопровождающий ожидал его снаружи. Справился о самочувствии, предложил омовение и легкий завтрак. От омовений после столь бурной ночи герцог отказываться не стал, а вот с завтраком повременил. Он не был уверен, что сможет проглотить хоть что-то, пока не убедится, что обряд был проведен не напрасно.
Решительным шагом через сад расколотых алтарей герцог направился к заветной двери. Поднялся в портик, опустил на мгновение руки в каменную чашу, помянул со всем почтением Деуса и развернулся ко входу в архив. Ладони, еще мокрые после омовений, — на знак бога, клятва Рыцаря встает перед мысленным взором так четко, что он, кажется, просто читает ее с листа. И дверь открывается, не промедлив ни единой секунды — так, как и должна была сделать вчера, как всегда и везде открывались перед ним любые двери.
Чуть кивнув, словно принимая тот факт, что одна проблема решена, герцог, не раздумывая, проходит внутрь. За прошедшие сутки вопросов у него стало еще больше, а ответов ему по-прежнему никто не дал.
— Хранитель Даргос! — громко сообщает он сумраку открывшихся подземелий. — Я желаю говорить с вами!
* * *
Утро началось замечательно, утро началось с амазонки. Легкая, изящная, идеально севшая по фигуре — она просто не могла меня не радовать. Чуть мрачновата, правда — из черного шелка с темно-зеленой отделкой. Но зато прекрасно подходила к масти моего коня. И к новым глазкам моего спутника, чего уж там?
Сиятельного графа фон Шрок я, правда, еще не видела, но пришедшая помочь мне с утренним туалетом горничная, сообщила, что он ожидает меня к завтраку в общем зале.
И, спустившись в упомянутый зал четверть часа спустя (да, каюсь, спешила, но не ради графа, Робеллов или завтрака — хотелось скорее отправиться в путь), я действительно обнаружила своего суженого (ага, того самого, который ряженый) неторопливо потягивающим чай из довольно-таки изящной чашечки. Его кафтан цвета благородного тисского ореха выгодно оттенял ослепительную рыжину шевелюры и был распахнут ровно на две ладони, согласно самым строгим нормам придворного этикета. Меж красиво расходящимися на груди полами кафтана виднелся песочного цвета камзол, педантично застегнутый на все сорок восемь пуговок и обтягивающий фигуру идеально, словно вторая кожа, не образуя ни малейшей складочки. Высоким ворот камзола пенным облаком окутывало тончайшее кружево сорочки, приколотая под горлом изящная опаловая брошь идеально гармонировала с опалами перстней на благородных пальцах (обтянутых перчатками, разумеется)… Словом, рыжий граф был сама утонченность, изящество и великолепие. В жизни не догадаешься, что еще вчера его устраивала линялая заношенная рубаха с въевшимся намертво запахом конского пота.
— Доброе утро, ваше сиятельство, — поприветствовала я своего почти-что-мужа, устраиваясь напротив. — Как наши планы на сегодня, не поменялись?
— Ни в коей мере, графиня, — светски улыбнулся мне тот, кто нынче решил притворяться графом, и неторопливо сделал еще один небольшой глоток. — Робеллы уже позавтракали и пошли собираться. Полагаю, минут через сорок мы сможем тронуться в путь. Вам хватит времени, чтобы позавтракать?
— Вполне. Я ведь поеду верхом? — да, амазонка, конечно, намекала на подобное развитие событий, но мне надо было убедиться.
— Конечно, Роззи, — теперь он улыбнулся тепло. Так, как улыбаются самым близким и дорогим на свете людям. — Ты поедешь верхом, я поеду верхом, маркиз обещал составить компанию на какое-то время. А вот маркиза предпочитает карету и компанию собственных горничных… Кстати, о горничных. Я сообщил маркизе, что твою девушку нам пришлось внезапно уволить «в связи с непредвиденными обстоятельствами», и она обещала решить эту проблему на время нашего пребывания в доме ее племянника.
— А не проще ли кого-то нанять? Или у графа недостаточно средств?
— Средства есть, моя Роззи, не волнуйся. Но нанять кого-то всего на несколько дней, чтоб увезти из родного города и тут же бросить… Мне кажется, это будет не слишком правильно.
— По-моему, ты просто не хочешь, чтоб кто-то узнал о твоих играх с собственной внешностью.
— Может быть и так, моя Роззи, может быть и так, — легко согласился он, не переставая улыбаться и ласкать меня взглядом.
Кое-кто, впрочем, о его играх с внешностью был наслышан ничуть не меньше меня. Например, его секретарь Гастон, который был представлен мне еще в первый день нашего путешествия, а потом бесследно исчез. Теперь он вновь появился, невозмутимый и деловой. Вместе с каретой, запряженной на этот раз четверкой гнедых, кучером и даже начальником личной охраны. Подчиненные Гаррета, правда, сменились, но сам он вел себя так, словно внешность его господина не играла для него совершенно никакой роли.
Отправились мы через час. Общие сборы оказались чуть более долгими и утомительными, чем ожидал мой спутник, но на моем настроении это никак не отразилось. День стоял солнечный и теплый, дорога живописно виляла меж холмов, мой конь, которого я решила назвать Громом, оказался спокойным, послушным и непугливым. Какое-то время мы ехали шагом. Подозреваю, мои более опытные спутники просто давали мне время освоиться в седле и вспомнить необходимые навыки. Затем тронули рысью. Еще через полчаса, убедившись, что ритм я выдерживаю и в карету проситься даже не собираюсь, мой рыжий граф на рыжем своем скакуне (в масть подбирал, не иначе), с криком: «Догоняй!» пустился в галоп, и луга и перелески замелькали перед глазами еще быстрее.
Обедали мы на природе, на берегу какой-то милой речушки. Порядком раскрасневшаяся, растрепавшаяся, немного усталая, но очень-очень счастливая, я сидела на одеяле, благосклонно выслушивая комплименты маркиза и вдыхая тянущиеся к нам от огня ароматы умопомрачительно-вкусного варева. Хотелось есть, да. Но не просто набить себе опустевший живот, а наслаждаться едой — медленно, неторопливо. Как наслаждалась я сейчас прикосновениями холодного ветерка к моим горячим щекам, пением птиц, журчанием воды в реке, видом широкого луга и далекой лесной опушки на том берегу.
— Окажите мне честь, графиня, — склонился над нами тот, кто отныне желал именовать себя Герхардом и настаивал на титуле «граф», — составьте компанию на небольшой прогулке. Здесь удивительно живописно, вы не находите?
— Да, разумеется, — я благосклонно подала ему руку, позволяя увлечь себя дальше под сень деревьев. — Что-то не так? — поинтересовалась, когда мы остались одни.
— Напротив, все замечательно, — улыбнулся мой спутник, разворачиваясь ко мне и мягко прижимая меня спиной к стволу мощного вяза, — просто захотелось немного побыть с тобой вдвоем. Путешествие в компании имеет свои недостатки, — и осторожно, почти невесомо, меня поцеловал. Чуть отстранился, ожидая реакции, и вновь прижался губами, уверенный, что здесь и сейчас у меня нет ни малейшего желания его отталкивать. Рыжий, как солнце, жаркий и нежный, как то же солнышко, он казался такой естественной частью этого мира, что целовать его казалось самым правильным действием на свете. Я любила сейчас весь мир, и ласку его губ, и шершавый древесный ствол за моей спиной. Глаза слепило солнце, а может быть — его кудри, а грудь горела от прикосновений его ладоней, обтянутых неизменной замшей тонких перчаток.
— Ну почему нельзя… в постели? — ворчала я между поцелуями, не слишком недовольная, впрочем, ощущая его руки у себя под юбкой, а свою ногу — уже у него на бедре. — Почему это никогда нельзя… Ау!… в постели?
Он рассмеялся, на миг замерев и давая мне привыкнуть к тому, что он уже у меня внутри. А затем задвигался — размеренно и сильно, заставляя меня вскрикивать и елозить спиной по древесному стволу.
— Но ведь так интересней, верно? — хрипло выдохнул он мне в губы.
— Не знаю, — с трудом прошептала в ответ, пытаясь справиться с дыханием, — не сравнивала.
Он опять засмеялся, и смех его искрился на солнце, слепя глаза. Или это волосы его искрились — рыжие до безобразия, до невозможности, а его смех пузырился где-то внутри моего естества, задевая самые потаенные, самые чувствительные струны, чтобы взорваться в какой-то миг, превратив меня всю в водоворот кружащих на солнце искристых пылинок.
В имение барона Даренгтона мы прибыли часа через три. Хозяин был, разумеется, счастлив оказать гостеприимство друзьям своего дорогого родственника. Нам предоставили гостевые апартаменты (пусть во флигеле, но нас ведь не ждали), мне предоставили горничную, дабы вечером на балу я могла блистать — и я, разумеется, блистала.
Да, чуть нервничала, идя по выложенной розовой плиткой дорожке парка ко входу в дом, уже подсвеченному яркими огнями. И судорожно сжимала локоть своего спутника, хотя на него полагалось лишь невесомо опираться. Но это был мой первый в жизни бал, и пусть я входила на него не дебютанткой, которая просто обязана всем понравиться, дабы устроить свою будущую жизнь, а замужней дамой, чья жизнь от этого бала вообще никак не изменится, волнения сдержать не удавалось. Ведь это же бал. Бал! А меня всю жизнь учили танцевать — вот, собственно, для этого!
Мы влились в поток гостей, поприветствовали хозяина дома и отдали должное красоте и юности его дочери. Довольно быстро отыскали в этой толпе маркиза с супругой, и те представили нас некоторому количеству своих знакомых. Все эти знакомые, надо сказать, сливались для меня (должно быть, от волнения) в одну сплошную многоликую массу. До тех пор, пока нас не представили тетушке Луизе. Нет, тетушкой она мне, строго говоря, не была, но какой-то там родней моему папеньке приходилась. Это позволяло ей бывать у нас в имении достаточно часто, поучать нас всех (включая папеньку) в каждый свой приезд, и уж конечно лицо мое она знала прекрасно.
— Роуз! — вскричала сия почтенная дама. — Глазам не верю! Ты! Ты вышла замуж?! Графиня?! И когда только успела, я ж только в прошлом месяце видела твоего отца, он и словом не обмолвился. Что за срочность, что за таинственность?.. Оу, — она картинно изменилась в лице и взяла меня под ручку, отводя на два шага от прочих «для доверительной беседы», — я всегда говорила, матушка воспитывала тебя слишком вольно. И вот результат. Признавайся, согрешила ведь с графом-то альмарским, нагуляла ребеночка. Хорошо хоть, отец узнал вовремя, да твердость сумел проявить…
— Что?! — нет, с альмарским графом я, конечно, грешила еще в бытность его иглезским герцогом. Да и с конюхом безродным, помнится, всякое случалось. Но это было после того, как папенька твердо вышвырнул меня из дома под венец с проходимцем. Поэтому оскорбилась я сильно. И ручку тетушки Луизы от себя отбросила, словно это была покрытая слизью лягушка. — Да как вы подумать могли? Да как в ваш извращенный ум только… — да, не готова я оказалась к светским раутам. И слов правильных не находилось, и лицо удержать не получалось.
— Дорогая, — тут же галантно приобнял меня супруг, — я все же вынужден буду настаивать, чтоб от людей, подобных баронессе Сигойской ты держалась подальше. Наш бывший посол в Иглезии слишком уж часто рассказывал, напиваясь, как в молодости делил благосклонность баронессы не только с бароном Сигойским, к чему он был, понятно, готов. Но и с виконтом Дордиджем, чего он, разумеется, не ждал. А уж когда он узнал, что там еще и лакей барона Сигойского обласкан — почувствовал себя рогоносцем, не хуже законного супруга.
— Да как вы смеете?! — теперь уже тетушка Луиза безуспешно пыталась сохранить лицо. — Да будь жив барон, он прибил бы вас на месте за подобную клевету!
— В таком случае жаль, что он был в свое время прибит на месте известием о вашей неверности, — флегматично пожал плечами мой граф. — А вздумаете еще хоть раз опорочить имя моей жены своими фривольными домыслами — и виконт Дордидж не только подтвердит мои слова публично, но и мемуары опубликует.
— Виконт в отличие от вас — человек чести.
— Тем проще мне будет с ним договориться. Хорошего вечера, сударыня.
И, церемонно поклонившись, он увел меня прочь. Тем более, барон Даренгтон с дочерью вышли на центр паркета, дабы открыть свой ежегодный Летний бал торжественным полонезом. Пары чинно выстраивались за ними, и мы тоже заняли свое место среди танцующих.
— Неужели это правда? Про тетушку? — не спросить я не смогла.
— Откуда мне знать? Ее жизнь мне не интересна. До тех пор, пока она не лезет в мою.
— Она, вроде, лезла только в мою. Учитывая, что альмарского графа не существует.
— Я существую, Розззи, — невозмутимо отозвался мой спутник, сделав ударение на первом слове. — Графом ли, герцогом или просто духом — я есть. И я никому не позволю причинять тебе боль.
— Но… выходит, ты просто ее оклеветал?
— А она — тебя. Так что квиты. К тому же имена я позаимствовал из ее памяти — не выдумывать же их было? Так что, может и есть о чем тому виконту мемуары писать, — он легкомысленно усмехнулся. И попросил, взглянув на мое хмурое лицо: — Забудь о ней, Роззи. Мы же здесь ради танцев, верно?
Да, конечно, верно. И мы движемся в размеренном и величественном ритме длинной колонной через весь зал. Расходимся, чтобы пройти полукруг и сойтись вновь. И снова шествуем, шествуем…
На мазурку меня пригласил маркиз, на вальс — представленный им граф, потом была кадриль с каким-то томным шевалье, потом… потом… Я танцевала, кружилась, флиртовала. И не оставалась без кавалеров ни на один танец. Граф фон Шрок, как и положено благоверному супругу, не баловал меня своим излишним вниманием, предоставив полную свободу веселиться и развлекаться. Сам он какое-то время побаловал местных дам своим галантным вниманием, покружил по залу одну, другую, третью. И переместился к карточным столам, баловать своим вниманием кавалеров.
Не могу сказать, что я отнеслась к этому спокойно, картежника в семье я, все-таки, уже проходила, от папенькиных пристрастий радости нам всем было мало. Но тут я попыталась себя убедить, что изменчивый мой граф достает из воздуха, похоже, не только смертельное оружие, но и драгоценности с деньгами. Да еще и мухлюет, небось, при этом так, что профессиональные шулеры шапку снимут. Развлекается он так, только лишь развлекается. За счет окружающих, не за наш с ним. И нервы треплет не себе, и не мне даже, а тем наивным людям, что решились с ним за один стол сесть. Он контролирует ситуацию, он же, все-таки не человек, он… кто-то иной. Ну и… сам разберется!
И я кокетливо махнула веером, посылая многообещающий взгляд какому-то красавцу, не потому, что мне был зачем-то нужен этот образчик мужского великолепия (хотя, почему нет, нужен, танцует он дивно, я заметила), но потому, что музыка пьянила, внимание окружающих кружило голову, и я порхала по паркету, словно по воздуху.
Потенциальный кавалер проникся, и даже нашел того, кто смог его мне представить — и вот он уже кружит меня в вальсе, прижимая чуть крепче, чем надо. Всего лишь чуть, на самой грани непозволительного, почти и не придраться. И я не придираюсь, лишь поблескиваю глазами, внимая его комплиментам — да, опасно, почти порочно, но так волнительно…
Внезапный шум от карточных столов заставил сбиться с такта не только нас. Мы, впрочем, выровняли движенье, но безудержная легкость сменилась тревогой: одного только взгляда хватило, чтоб оценить, что в центре разгоревшегося скандала — рыжее мое несчастье графского достоинства. Едва дождалась окончания вальса, чтоб выяснить, в чем, собственно, дело.