— Вы ведь позволите мне, — проговорила, задыхаясь, когда его губы оторвались от моих и скользнули ниже, дабы обжечь поцелуями обнаженное, беззащитное горло, — позволите мне обнять вас? Чтоб я могла познакомиться с вами — хотя бы на ощупь…
Не пробудь я в абсолютной тьме так долго, я бы, наверное, никогда не решилась произнести подобных слов. Ведь для благовоспитанной девушки подобное поведение немыслимо. Список допустимых приличиями прикосновений сведен к минимуму и объятия в них, понятно, не входят. Если бы я видела его сейчас перед собой — в строгом военном мундире или роскошном светском костюме, не важно, — зримая реальность удержала бы меня от подобного постыдного желания.
Но я была во тьме — вне рамок, приличий, привычных очертаний реальности. Я была не просто беспомощна, мне мучительно не хватало информации — любой. Его внешность, телосложение, жесты, выражение лица — все, что угодно могло бы мне, казалось, помочь составить более внятную картину происходящего. Он не вернет мне зрение, я уже поняла. Но хотя бы на осязание я могла надеяться?
— Рано, милая, — шепчет, отрываясь от моей шеи, мой мучитель. — Не спеши. У нас с тобой будет еще столько времени, чтоб познакомиться ближе. Пока мне нравится так, — и его горячий язык очерчивает мне ключицу. Затем к ней приникают губы, и я ощущаю медленные, нежные поцелуи, вновь заставляющие меня дышать поверхностно и порывисто.
— Какое маленькое декольте, — замечает несколько отстраненно, когда вместо горячих губ моей кожи касаются холодные пальцы, обтянутые идеально гладким атласом.
— Вы выбирали мне это платье, — выдыхаю в ответ, пытаясь вернуть себе ускользающее спокойствие.
— Что делать, пришлось следовать моде, — вздыхает он с мнимой печалью в голосе. — Одень я тебя на свой вкус — тебя вряд ли пустили бы в церковь. Но ведь в церковь нам больше не надо, верно? — его пальцы, устав кружить над декольте, опускаются ниже, сжимая мне грудь сквозь тонкую ткань.
— Не надо, — испуганно выдыхаю я, меньше всего думая в этот момент о его предыдущих словах.
— Какая послушная девочка, — удовлетворенно посмеивается в ответ этот гад, вновь сжимая мне грудь — несильно, хотя и чувствительно. И приятно, неприлично, но ведь приятно!
— Да, излишней пышностью форм тебя родители не наградили, — продолжает он невозмутимо, словно речь идет не обо мне, а о лошадке, которую он выбирает на рынке, — но и с тем, что есть, можно очень неплохо поработать, — моя вторая грудь так же оказывается в плену его бесстыжих ладоней.
— Прекратите говорить обо мне так, словно я вещь! — его слова неприятны, и так контрастируют с тем удовольствием, которое дарят руки, что прикосновений уже не хочется. — Отпустите! Хватит надо мной издеваться! — я пытаюсь от него отстраниться, но мои возможности крайне ограничены.
— Какой тон, герцогиня, — в его голосе лишь восторг. — Вошли в роль супруги его высочества? Рановато, он пока в Магбуре, с важной дипломатической миссией. И еще просто не знает, что вы у него есть.
Выпустив из захвата всю грудь, его пальцы начинают настойчиво кружить в районе сосков, и мне кажется, будто маленькие молнии простреливают меня насквозь, от ноющих от его прикосновений напряженных вершинок и до самого низа живота, наполняя мое тело жаркой истомой.
Но коварные пальцы резко сжимаются, болезненно сдавливая, и я кричу, не в силах сдержаться.
Он тут же подается вперед и ловит мой вскрик губами, топит его в поцелуе — настойчивом, но нежном. И боль растворяется, тем более, что жесткий захват сменили легкие успокаивающие поглаживания. От того, что творят его губы, кружится голова, грудь отзывается томлением и буквально требует новой ласки, и так сладко тянет внизу живота.
— Видишь, как плохо мне перечить, маленькая герцогиня? — интересуется мой мучитель, отстраняясь. — Я могу дарить не только ласку, учти это.
— Мало чести издеваться над беспомощной девушкой, — то, что я с трудом могу отдышаться после его поцелуев, не делает меня согласной с ним по основному вопросу.
— Честь? — он только смеется. — У меня вообще ее нет, малышка, я ж не герцог. Все, что я делаю, я делаю либо из корысти, либо из удовольствия, — его пальцы неожиданно касаются моих лодыжек и поднимают мои ноги ему на колени. — Впрочем, в твоем случае я совмещаю, — сначала на пол летит одна моя туфелька, затем другая.
Мое сердце отчаянно пропускает удар: что еще он задумал? Мне не нравится эта поза, слишком шаткая, слишком беспомощная. Слишком неприличная — запоздало понимаю я. Отсутствие зрения мешает мне сразу оценивать ситуацию здраво, а ведь у меня теперь коленки, должно быть, на уровне его груди и…
Нет, только не это! Его пальцы медленно ползут вверх по моим ногам. Дергаюсь, пытаясь вернуть ноги на пол. Его пальцы мгновенно охватывают мне лодыжки мертвой хваткой.
— Хочешь, чтоб я привязал и ножки? — интересуется вкрадчиво. Этим низким, завораживающе низким голосом, от которого у меня и так мурашки, а если еще и мурлыкающих ноток добавить — у меня внутри вообще все дрожать начинает.
— Не надо, — с трудом выдыхаю пересохшими от волнения губами. Он же не станет… Не станет трогать меня еще и там!
— Давай договоримся, Роззи, — продолжает мой похититель вкрадчивым полушепотом, — ты не убираешь ножки с моих колен, а я не заковываю их в кандалы.
— А у вас и для ног, — нервно сглатываю, — кандалы предусмотрены? Чем же вы занимаетесь обычно в этой карете? Или это у вас тюремный вариант?
Смеется.
— Свадебный, Роуз. Это — свадебный. Я подготовился, как видишь. Дорога дальняя. Было бы глупо потерять это время впустую, — его руки освобождают одну мою ногу и вместе принимаются за вторую. Чуть приподняв, он ласкает мою стопу — медленно, нежно, оглаживает каждый пальчик, свод стопы, пяточку… Как хорошо, что на мне чулочки, иначе его ласки совершенно свели бы меня с ума!.. Но насколько ярче были бы ощущения, не разделяй мою кожу и его пальцы это тонкое полотно… Деус, о чем я думаю?
Перепугавшись — даже не его действий, а своей реакции на них — я судорожно дергаюсь, пытаясь отнять у него свои ноги. И лишь когда пятки по инерции неожиданно резко ударяются о мое сиденье, я понимаю, что натворила. И почему он даже не попытался меня удерживать.
Пару секунд я, замерев, жду его реакции. Но ничего не происходит. Тишина. Ни шороха. Ни дыхания.
— П-простите, — нетвердо выдыхаю в пустоту, желая даже не прощения, а вообще услышать хоть что-то. Или хоть что-то почувствовать. Остаться совсем одной в этой совершенной, непроглядной тьме оказалось слишком страшно.
Ответа нет. Я жду, напряженно вслушиваясь. Но ничего — ни шорохов, ни звуков.
Но ведь должно — шелест его одежд при малейшей перемене позы, шепот его дыхания… Не слышу. Слышу мерные удары копыт о сухую утоптанную землю, резкие окрики кучера, свист бича. Слышу негромкий скрежет рессор, заставляющих карету раскачиваться, а пассажиров постоянно чуть подскакивать на сиденье — дороги в королевстве ровны, но не идеальны. И скрип колес тоже слышу, и даже ветер, со свистом проносящийся мимо… Внутри тихо.
— Вы все еще здесь? Почему вы не отзываетесь? — да, сама понимаю, что глупо, куда он мог деться из несущейся во весь опор кареты, но в моей тьме ничего не реально, и кажется, что привычные законы мирозданья просто перестают действовать.
Ответа не дожидаюсь. Опять. И это невыносимо.
Проклиная себя за непоследовательность, тянусь мыском правой ноги туда, где были его колени. Да, предлагаю ему сама… Просто неизвестность — это очень страшно, а так… Хотя бы будет понятно, что он делает. Он мой муж в глазах Деуса, он имеет право…
Нога нащупывает лишь бархат сиденья. Скольжу мыском чуть вправо… влево… Пусто! Пустая скамья!
Не веря, потянулась вперед, сползая со своей скамьи и вставая на ноги. Стоять, выгнувшись назад, да еще в трясущейся от быстрой езды карете, было не слишком удобно, пару раз меня повело то вправо, то влево. Но куда же я упаду, я ж привязана! Вот только руку потянула сильно. Вскрикнула, болезненно морщась.
И этот гад тут же нашелся! Вот только не там, где я его мучительно и безуспешно пыталась нащупать! Нет, он возник у меня за спиной, на том самом сиденье, с которого я только что с таким усилием поднялась! Как и когда он сумел проникнуть туда, да еще так, что я этого не почувствовала, сказать невозможно, но его руки внезапно обхватили меня за талию, притягивая назад, на сиденье, а горячие губы обожгли мою шею возле самого позвоночника.
Я снова вскрикнула, теперь уже от неожиданности, и подалась назад, стремясь ощутить его хотя бы спиной. Ничего не почувствовала. Только руки его скользнули от талии вверх, удержав меня за плечи и не дав откинуться и зажать его между собой и стенкой кареты. Впрочем, по моим ощущениям, там и так было не слишком-то много свободного места, чтобы он мог разместиться там, да еще столь неощутимо.
— Одиноко? — горячий шепот мне прямо в ухо. И опаляющий жар его дыхания, и губы, прихватившие на миг мою мочку.
И жар, мгновенно разливающийся по моему телу. И стон, который я не в силах сдержать.
— Как необдуманно, Роуз, — продолжает нашептывать он. — В этой тьме можно и потеряться.
Еще один жаркий поцелуй в шею. Руки, скользнувшие мне на грудь.
— Тебе ведь лучше, когда я рядом, верно? — вновь поцелуй, короткий, но горячий, возле самого края волос. — Тебе ведь нравится, что я есть, — его руки мягко массируют мне грудь сквозь тонкое платье. Это приятно, а вместе с поцелуями в шею — вообще головокружительно.
Но я помню, что его пальцы могут быть жесткими. И жестокими. И от этого холодок страха бежит по моей спине.
— Не делайте мне больно, — прошу я его, — пожалуйста.
— Ты сама себе сделала больно, — вздыхает он. И следующий поцелуй — мне в плечо. То, которое потянула. — А ведь о чем я кого-то просил?
— Я случайно. Я не хотела, — стоило мне вспомнить, что именно он обещал сделать, если уберу ноги с его колен, как от страха начинает подташнивать.
— Так боишься? — чуть удивляется он. — Не стоит, я не обижу. Просто поцелую еще — вот так, — его губы вновь скользят по моей шее, спускаются дорожкой поцелуев по позвоночнику. Всего лишь настолько, насколько это позволяет вырез платья, но даже это сводит меня с ума, заставляет выгибаться в его руках. — Вот видишь, — вновь жаркий шепот возле уха. И поцелуй, вырывающий еще один мой судорожный вздох. — Тебе не надо меня бояться. Не надо бояться того, что я делаю с тобой, — его руки спускаются ниже и начинают мягко оглаживать мне живот. Очень ласково, очень нежно. Вот только спускаясь порой так непозволительно низко…
Хотя — кто же ему не позволит?
— Так на чем мы остановились, когда одна трусливая девочка попыталась сбежать? Ах, да, ножки. Я хотел рассмотреть твои красивые стройные ножки. А ты не дала. Нехорошо, не находишь?
— А давайте мы вместе на них посмотрим? — осторожно предлагаю ему я. — А то не очень честно выходит…
Смеется. Прямо у меня над ухом. Так тихо, так будоражаще.
— Интересное предложение. А ведь мне оно может понравиться, не боишься?
Не понимаю просто, почему мне этого надо бояться.
— Я боюсь темноты, — признаюсь ему честно. — Она вокруг так давно, что мне кажется, что я уже ослепла. Нет — что я в этой темноте растворяюсь. Теряю себя.
Молчит, хотя я опять ожидала смеха. Вновь целует мне шею — долгим, задумчивым поцелуем. И руки его замирают на моем животе, чуть сжав его.
— А это правильное чувство, Роуз, — наконец отзывается он негромко. — Привыкай. Реальности нет. Нет ничего, кроме того, что мы чувствуем. Живи ощущениями. Впитывай их всей кожей. Бери от них все краски, все переливы оттенков. Я не делаю тебе больно, маленькая. Я дарю тебе наслаждение. Приучайся пить его.
— Вы пугаете меня.
Вот теперь смеется.
— Страх — неплохой усилитель вкуса.
Миг — и я теряю его. Его руки исчезают с моего живота, его горячее дыхание больше не щекочет мне шею. Я резко отклоняюсь назад — но его там нет. Оттолкнувшись ногами, сажусь как можно глубже и касаюсь спиной стенки кареты — стенки кареты, жесткой, несмотря на обивку, а вовсе не горячего человеческого тела, которое должно, просто обязано было там быть!
— Потерялась? — судя по направлению звука, он снова прямо передо мной. Судя по интонациям — весьма доволен собой и произведенным эффектом.
— Как вы это делаете? — получилось чуть резче, чем следовало, но моим нервам далековато до идеала.
— Я говорил, реальность — ничто, — невозмутимо отзывается мой мучитель. — Но ты думаешь не о том. Мы ведь с тобой договорились взглянуть, что ты прячешь под всеми своими юбками.
— Вы снимете мне повязку? — интересуюсь упрямо, хотя его пальцы уже смыкаются на моей правой лодыжке и вновь поднимают мою ножку ему на колени.
— Сниму, — легко соглашается он. — Но не повязку. Мы начнем с другой детали твоего туалета.
Стремительное движение его руки — и тяжелые юбки съезжают куда-то на бедра, а мою ножку скрывает от его взоров только тонкий белый чулочек. Хотя — не уверена, что «скрывает» в данном случае правильное слово. И губы, прижавшиеся к моей коленке в жарком поцелуе — лишнее тому подтверждение.
— Нет, малышка, — продолжает он невозмутимо, оборвав поцелуй, — чулочки мне нравятся, чулочки снимать не будем. С чулочками мы сейчас совсем другую вещь сделаем…
Я слышу легкое позвякивание металла и мгновенно холодею, пытаясь вырваться:
— Нет!
— А ведь я предупреждал, что так будет, верно? — вырваться не дал, легко удержав мою ногу одной рукой. — И даже рассказывал, что нужно сделать, чтоб этого избежать, — холодный металл охватывает лодыжку, и я вздрагиваю, услышав характерный щелчок. — Выбор твой.
Судорожно выдыхаю сквозь стиснутые зубы, пытаясь успокоиться и не поддаться панике. Ничего. Ничего он мне не сделает, он же обещал. Обещал не делать мне больно. Ну, потрогает везде, а это стыдно, конечно, но ведь он мой муж. А жена принадлежит мужу и должна… Даже если достался такой, и говорит… В храме нас венчали…
— Расслабь ножку, Роуз, я натяну цепь… Расслабь, я ведь все равно натяну… Вот так, чуть на себя коленочку…
Деус! Деус, за что? Теперь моя стопа где-то на уровне его головы, коленка смотрит вверх и вправо, раскрывая меня самым постыдным образом, я сижу на самом краешке скамьи, едва удерживаясь на нем из-за тряски кареты, а этот гад уже берется за вторую ножку! И что, что я должна делать? Биться в истерике, призывая на его голову проклятия? И оно поможет? Да этот гад, который точно мне не муж (муж бы не стал так позорить собственную супругу) лишь посмеется своим тихим, завораживающим смехом и придумает что-нибудь еще ужаснее. В наказание, да. Он придумает мне очередное извращенное наказание!
— Вот так, моя девочка, — удовлетворенно заявил мой мучитель, когда и вторая моя нога беспомощно повисла на цепи. — А теперь можно подумать и о лишних деталях туалета. От чего бы нам избавиться, как полагаешь?
— От вас? — наверное, это со страху я заявила ему такое. — Скажите, если я избавлюсь от вас, я получу большое наследство? Как-то не хотелось бы обратно к папеньке.
Смеется. Ну конечно, я его смешу — беспомощная, связанная, бесстыже раскрытая его взорам.
— За наследством — это не ко мне, Роуз. Это к герцогу Александру Теодору. Вот только ты аккуратней его убивай, ладно? Он большой человек, расследование начнется…
— Так может, вы мне и способ подскажете? Аккуратный?
— Деус! — он, смеясь, целует мне ножку чуть выше коленки. — Какого монстра я разбудил в этой милой девочке, — еще один поцелуй немного выше предыдущего. — И не жаль тебе герцога, Роуз? — вновь поцелуй, обжигающий жаром внутреннюю сторону бедра. — Он же тебе совсем ничего не сделал, — его губы добрались до границы чулочка и коснулись моей обнаженной кожи. Слишком высоко. Опасно. Жарко.
— Он венчался со мной, — запрокинув голову и пытаясь сдерживать дыхание, вновь становящееся слишком глубоким, выдыхаю в ответ, — в вашем лице. Или вы — в его.
Он, меж тем, не отвлекаясь на выслушивание моих суждений, покрывает поцелуями мою вторую ножку. И его руки не отстают от губ — ласкают, гладят, вызывая дрожь в теле и путаницу в мыслях.