— Благодаря ему я сейчас здесь, — упрямо пытаюсь я продолжать, не поддаваясь эмоциям. — И все, что вы делаете сейчас со мной, — тоже благодаря ему.
— И вот это? — он целует на самой границе трусиков. — И вот так? — повторяет он поцелуй на другой ножке, но все в такой же опасной близости от самого сокровенного. — И за этот жест ты тоже поблагодаришь его? — его пальцы неожиданно проходятся по ткани. По тонкой полоске ткани, расположившейся у меня между ног.
— Прокляну, — испуганно выдыхаю я. Касаться меня здесь — это… Это слишком! Слишком смущает… и пугает… и будоражит… Деус, я даже не думала, что это место настолько чувствительно!
— Герцога? — его пальцы снова скользят там, неспешно, уверенно, обводя контуры и рисуя замысловатые узоры. — Прокляни, Роуз, прокляни, я не против. Ах, он поганец! — его ладонь охватывает всю промежность, пальцы чуть надавливают, исторгая из моего горла толи всхлип, толи стон.
Я чувствую скольжение грубой ткани внутренними сторонами разведенных бедер — это он приподнимается выше, чтоб опалить мне губы очередным поцелуем — медленным, чувственным. Одной рукой он придерживает меня за затылок, чтоб непрестанное раскачивание кареты не заставило наши губы разомкнуться, другой продолжает поглаживать между ног, нащупав там место настолько чувствительное, что я совершенно теряю голову. Мне не стыдно и мне не страшно, я забыла, кто я и кто он, где мы, зачем мы здесь — все неважно, кроме его губ на моих губах и его пальцев, ласкающих меня там.
Я не сдерживаю очередного всхлипа, и его язык проникает мне в рот — так резко, что это напоминает стремительное нападение змеи. Тут же исчезает — и снова стремительный выпад, и еще, а после — просто головокружительные скольжения, к которым я пытаюсь приноровиться, поймать его, сжать, ощутить хоть что-то во всей полноте. А он ускользает. Он вроде здесь, но опять ускользает. И даже губы его отрываются от моих, и я тянусь за ними, не желая отпускать, стремясь только к одному — продолжить.
— Горячая у меня девочка, — хрипло шепчет он, позволяя мне коротко коснуться его губами, и вновь отстраняясь. — Ты ведь знаешь, что я сделаю с тобой, да, Роззи? — его пальцы, кружащие по моей промежности так конкретны, что просто не возникает сомнений, о чем он.
— Нет, — выдыхаю испуганно. Или все-таки предвкушающе? Потому что я знаю, знаю… Ну, примерно. Мне в общих чертах рассказывали. Только это надо делать ночью, на супружеском ложе, на котором потом рожать, а здесь, так… — Вы же не станете… Вы же не будете это сейчас…
— Нет, моя птичка, — легко соглашается он, — конечно же нет… Сначала я сниму с тебя трусики, — добавляет, выдержав паузу, достойную лучших актеров королевского театра. — Я ведь предупреждал мою девочку, верно? Лишние аксессуары в этом наряде только помеха. Перегружают ансамбль. Портят общую идеальную картину, — его руки скользят мне на ягодицы, захватывают тонкую ткань и резко дергают в тот момент, когда раскачивающаяся на ухабах карета заставляет меня очередной раз чуть подпрыгнуть.
Я успеваю только вскрикнуть, а трусики уже на бедрах. Треск разрываемой ткани — и они спадают с меня, скользнув прощальной лаской по ногам.
Я не просто замираю — я даже дыхание задерживаю от ужаса. Тонкая ткань была, конечно, слабой защитой, но хотя бы от его взоров она меня защищала. А теперь я, полуопрокинутая на сиденье, с ногами, широко разведенными и задранными выше головы, раскрыта полностью, а он смотрит. Смотрит. Да, едва ли он отвернулся.
— Прекрасная белая роза, — негромко произносит мой мучитель после паузы, показавшейся мне вечностью. И я не сразу понимаю, о чем он. — Тысяча и один лепесток, что создали твои юбки вокруг маленькой заветной сердцевинки, — поясняет он тоном, в котором сквозит любование. — И сама сердцевинка, состоящая из таких нежных, таких желанных лепестков.
— Вы извращенец, вам говорили? — хрипло выдавливаю, осознав, на что он так поэтично любуется.
— Да, часто, — спокойно соглашается этот тип. — Просто в наш век разучились ценить первозданную красоту… Как думаешь, Роуз, тебе будет приятно, если я поцелую тебя туда?
— Нет! — я думала, он просто не сможет смутить меня еще больше. — Что вы? Это же…
— Это приятно, Роззи. Это просто очень приятно.
И он в самом деле поцеловал. И, не отстраняясь, начал ласкать — языком, губами. Меня бросило в жар, удовольствие тягучими волнами расходилось от той точки, что он так умело будоражил своими безумными прикосновениями. Бесконечная тьма перед глазами кружила вихрями бездонного космоса, и яркие, нереальные звезды вспыхивали то и дело — не то перед моим незрячим взором, не то в глубинах моего тела. Они жгли меня, распаляя все сильнее, порождая жажду большего, поднимая все выше к неизведанным, недостижимым прежде вершинам. И я хотела туда, я рвалась — все выше, выше…
Он отстранился, вызвав мучительный стон.
— Нет!.. Вы не можете… Не должны… Не исчезайте… — умоляла я почти в беспамятстве, потому что знала — он может, может. Просто сделать полшага назад и перестать быть. Моя вселенная ограничена осязанием, то, чего я не чувствую — не существует.
— Сейчас, моя девочка. В этот полет мы отправимся вместе. Я с тобой.
Его левая рука обхватывает меня за поясницу, его правая… Он снял, наконец, перчатку? Хоть одну… Не перчатку — понимаю уже в следующий миг, когда его естество — большое, горячее — вдавливается в меня медленно, но неотвратимо. Наваждение схлынывает, он раздвигает собой мою плоть так сильно, что хочется кричать от боли, кажется, он просто разорвет меня, там не может поместиться столько! Со мной, видимо, что-то не так, я не гожусь для этого, я слишком маленькая… Или это он слишком большой? Но это несовместимо, мы не подходим…
Он остановился на миг, дойдя до преграды, чуть потянул ее, отступил. И резко ударил, сметая ее и врываясь в меня до совершенно немыслимых глубин, наполняя меня собой, нет, переполняя меня. И замирая, давая мне возможность хоть немного привыкнуть к его присутствию.
— Сейчас, Роззи, — хрипло шепнул он мне, — сейчас опять будет хорошо. Чуть-чуть потерпи, и ты вновь почувствуешь.
Чувствую. Его толчки внутри меня — сначала медленные, осторожные, а затем все быстрее, резче. Пружинящая на рессорах карета задает ему ритм, и он ловит его, сливая все движения в одно, а боль уходит, боль давно ушла, есть лишь жар нетерпения, и стремление вновь подняться к звездам, и ураган, взметающий меня ввысь, и взрыв сверхновой, за которым приходит тьма. Ощущений нет. И я тоже не существую.
ГЛАВА 3.
Скрип колес. И мерное качание кареты. Кажется, мы едем медленнее. Или это я воспринимаю все медленнее, возрождаясь вновь из небытия. Приятная истома во всем теле. Счастье — беспричинное, но всеобъемлющее, гнездящееся, кажется, в каждой клеточке моего естества. Губы сами расползаются в довольной улыбке: как хорошо. Кажется, я могу ехать так вечно. Моя голова лежит на мужском плече. Сукно под щекой достаточно грубое — значит, не светский кафтан, а военный мундир. А сидеть удобно. Ну, еще бы, его колени мягче скамейки. На скамье он устроил мои ножки — все еще босые, но зато вместе, и не связанные. А руки, которые меня обнимают, все еще в перчатках, ну что за эстет? А перчатки белые, как я и предполагала.
Белые?
Резко вскидываю голову и моргаю, не в силах поверить чуду: я вижу! На мне нет повязки! Он снял!
— С пробуждением, Роуз, — знакомый голос. До сладкой дрожи, до жара внизу живота. — Все хорошо?
— Темно. Почему так темно? — я смотрю на него в упор, а вижу лишь смазанный силуэт. Гладко выбрит. Кажется. Волосы светлые. Вроде.
— Я задернул шторки на окнах. Не хотел, чтоб яркий свет тебя потревожил. Да и вредно тебе сразу из полной тьмы на яркое солнце. Пусть глазки пока привыкнут.
— Откройте, — требую я, даже не пытаясь смягчить интонации. — Я хочу вас видеть.
— Ты, помнится, собиралась на ощупь, — улыбку в голосе слышу, а на лице разглядеть не могу. — Так изучай. Или теперь побоишься?
— Мне поздно уже бояться, — совершенно искренне отзываюсь я. И тут же понимаю, что мое тело окончательно пробудилось, и вспомнило все. И ощутило все проблемы сразу. — Нам долго еще ехать?
— Буквально минуты три. И будет постоялый двор со всеми удобствами. Потерпишь?
— Да. Конечно.
Поднимаю руку — медленно, словно удивляясь, что она свободна — и провожу по его волосам. Пострижены коротко, по военному. Не ежиком, но все равно жесткие. Лоб скорее высокий, чем широкий, пара вертикальных складок над переносицей, словно он вечно хмурится, недовольный собой и миром. Нос с горбинкой и широкими крыльями, будто раздутыми от негодования. Губы… губы тут же ловят и целуют мой палец, а там и вовсе засасывают его в рот.
— Рот я уже изучила чуть раньше, не отвлекайте, — невозмутимо отзываюсь, отдергивая руку.
— Точно хорошо изучила? — коварно улыбается он. Нет, не так. Я в голосе слышу эту улыбку. Это заигрывание, предвкушение. А неясные тени рисуют на лице оскал.
— Не точно, — пугаясь того, что вижу, я зажмуриваюсь и касаюсь его губ своими.
И ощущаю жар его дыхания, и знакомую сладость его обжигающе страстного поцелуя. Да, он не заставляет себя упрашивать дважды, он мгновенно отвечает, и я тону в его страсти, забывая дышать, сгорая от наслаждения. Малейшие сомнения исчезают: да, это эти губы ласкали меня, сводили с ума — беспомощную, связанную…
При мысли о цепях отстраняюсь и оборачиваюсь: а как оно вообще выглядит? Не вижу. Ничего. Лишь неясные тени в углах. Тянусь к окошку и отдергиваю шторку. Чуть жмурюсь от яркого света, нетерпеливо промаргиваюсь и осматриваюсь вновь.
Никаких цепей. Ни для рук, ни для ног. Гладкие стенки кареты, обитые лисским шелком, и никаких петлей или крюков, к которым можно было бы эти цепи прикрепить.
— Что-то потеряла? — невозмутимо интересуется мужчина, все еще держащий меня на коленях. Его глаза цвета стали смотрят холодно и высокомерно, брови нахмурены, чуть поджатая нижняя губа и тяжелый квадратный подбородок придают лицу выражение легкой брезгливости.
— Я пересяду? — это не совсем вопрос, я просто информирую его о своих действиях.
— Как желаете, герцогиня, — я слышу эту легкую усмешку в голосе, слышу! Но она совсем — совсем! — не отражается на лице.
Устраиваюсь на скамье напротив и продолжаю пристально изучать своего спутника. Да, военный мундир. Чин — наверно, большой, но я не разбираюсь знаках отличия, поэтому нашивки на мундире мне ничего не говорят. А вот фигура, обтянутая этим мундиром, мощная, внушительная: широкий разворот плеч, явно выше среднего рост. При этом подтянут, ни грамма лишнего веса.
Возраст? Не молод, уже, наверно, лет тридцать. Хотя — залысин нет, седина не пробивается, морщины тоже лицо не избороздили. В общем и целом мне повезло. Если не считать его странных заявлений, что он мне не муж, а самозванец. И странного выражения лица, так не гармонирующего с моими ощущениями от знакомства с ним. Там, в абсолютной тьме, он был совсем другим… Я представляла его совсем другим. Да, наверно в этом все дело.
Карета останавливается. Спустя пару мгновений нам распахивают дверцу. Герцог выходит первым и галантно подает мне руку. Коленопреклоненных лакеев возле кареты не обнаруживается, но и необходимости в них я не ощущаю: будучи зрячей, я вполне могу и сама.
— Ваш плащ, госпожа, — незнакомый человек в строгом костюме протягивает мне широкий светло-бежевый плащ. Не мой, несмотря на его заявления.
— Надо накинуть, Роуз. — герцог тут же перехватывает у незнакомца плащ и набрасывает мне на плечи. — Мы немного запачкали платье.
Соображаю, чем именно, и мучительно краснею. И вот надо было кому-то делать это в карете!
— Ничего, так уже не заметно, — мой супруг (и пусть будет так, пока мне не докажут обратное) подносит мою ладошку к губам и легонько целует. — Кстати, знакомься: это Гастон, мой камердинер и секретарь в одном лице. Когда меня нет, все вопросы можно решить с ним.
— Приятно познакомиться, Гастон.
— Взаимно, моя госпожа.
— Закажи нам комнаты и обед. И пусть приготовят ванну для моей супруги, — отдает ему распоряжение мой спутник. И слышит в ответ спокойное:
— Да, господин.
Гастон удаляется. А я обеспокоенно хмурюсь: к герцогу так не обращаются. Неужели все же…
— Сейчас уже идем, Роуз, — он, несомненно, ощутил, как дрогнула моя ладонь в его руке. Но предпочел сделать вид, что неправильно понял причину. — Только познакомлю тебя с нашей охраной.
Их было четверо — высоких, крепких мужчин в черных мундирах на черных, как ночь, лошадях. Хорошо вооруженных, с цепким, внимательным взглядом и движениями опасного хищника. Они уже спешились, и теперь стояли на почтительном расстоянии, ожидая дальнейших распоряжений. Мой супруг кивнул, приглашая их приблизиться, и представил:
— Начальник моей личной охраны Гаррет. В мое отсутствие все, что касается твоей личной безопасности, — на его ответственности. В любой спорной ситуации его решение приоритетно. Он имеет полномочия действовать даже против твоей воли.
— Приятно, — кивнула, не скрывая иронии. Но все же сочла возможным добавить: — Познакомиться.
— Его подчиненные: Уильям, Роберт и Кит.
Здесь комментариев не последовало, и я тоже просто молча кивнула. Затем мне представили кучера и двух лакеев, и я смогла полюбоваться, наконец, его легендарным выездом, о котором столько успела услышать, и даже испробовать в деле… Теперь вот даже не удержалась, погладила ближайшую лошадку — потрепала по шее, запуталась пальцами в блестящей, как шелк, черной гриве.
— Нравятся лошади, Роуз? — тут же поинтересовался тот, кого все его слуги звали лишь «господином».
— Да, — не стала скрывать. — У меня когда-то была. Не такая красивая, конечно. Но моя.
Он лишь молча протянул мне руку и повел в дом. Пошла, стараясь не выказывать разочарования. Не то, чтобы я ожидала услышать в ответ что-то вроде: «Теперь у тебя снова будет своя лошадка», но, в общем и целом, не отказалась бы. Если он герцог, ему и десяток лошадей подарить мне по средствам. А если не герцог…
Аж зажмурилась, старательно отгоняя от себя эту мысль. Нас в храме венчали. Обряд был, он мой муж и… Потому что если там, в бесконечной тьме кареты, он не шутил — то выходило все очень и очень страшно.
— Все хорошо, Роуз, — почувствовав, как отчаянно я в него вцепилась, поспешил успокоить супруг. — Все будет, конечно, немного не так, как ты в девичестве планировала, но без своего покровительства я никогда тебя не оставлю.
Покровительство? Какое неправильное слово. Не подходит для супружеских отношений. Совсем.
Меж тем мы зашли внутрь, и хозяин поспешил лично показать нам наши комнаты. Две отдельные комнаты. И даже не рядом.
В комнату, отведенную мне, уже занесли огромную бочку для мытья, и служанки вовсю таскали туда ведрами воду, а герцогские лакеи заносили снятый с закорок кареты тяжелый сундук.
— Там одежда для тебя, — сообщил мне герцог (нет, не герцог, скорей всего, но мне удобнее было именовать его так). — Сможешь выбрать себе по вкусу. Горничной в моем штате нет, но местные девушки тебе помогут. Я зайду через час, чтоб сопроводить на ужин. Располагайся.
Он ушел, а я устало присела на кровать. Все, что произошло со мной за последние сутки, было слишком… Слишком…
* * *
Прикрыв за собой дверь комнаты своей новообретенной супруги, мужчина, представившийся в церкви герцогом Раенским, прошел по небольшому коридору и скрылся в выделенном для него номере.
— Все готово? — поинтересовался у поджидавшего там Гастона.
— Да, мой господин. Все здесь, — слуга указал на стол, где уже стоял небольшой ларец, окованный чеканным серебром.
— Хорошо, распорядись, чтоб нам приготовили ужин. Мы спустимся через час.
— Как прикажете, господин, — секретарь, с поклоном, уходит. А господин запирает за ним дверь на тяжелый железный засов.
Затем возвращается к ларцу. Ключ от него он хранит на тонкой цепочке, висящей на шее. Чтоб открыть замок, цепочку приходится снять. Несколько поворотов ключа — и на свет появляется массивный каменный кубок на высокой ножке, с широкой и практически плоской чашей. Белый камень, из которого изготовлен предмет, вспыхивает в солнечных лучах миллионом маленьких искорок.