Так значит, да? Ну, хорошо, уговорил. До встречи на сеновале. Вот только кузнеца захвачу.
Наскоро скрутив волосы в узел, и посильнее запахнув халат, я уже полминуты спустя стучалась к Гаррету. В ответ промычали нечто невразумительное, что я сочла за приглашение войти, чем и воспользовалась… Чтобы тут же вылететь назад с пылающими щеками. Гаррет на сеновал не пойдет. У него уже есть — свой, отдельный. И весьма, весьма обжитой…
Начальник моей охраны появился у меня в номере буквально минуту спустя, уже в штанах и даже в рубахе, небрежно наброшенной на лоснящееся от пота тело.
— Что-то случилось, госпожа?
— Нет, — вышло немного нервно, поскольку я не знала, куда девать глаза. — Простите, что помешала, это подождет до утра. Просто тот конюх… Я увидела, что он вернулся, и хотела… Но мне не стоило врываться к вам, я сама вас отпустила… Простите.
— Вы совершенно правы, госпожа, раз он вернулся — так и до утра никуда не денется. А утром мы с ребятами решим этот вопрос, вам не стоит вмешиваться… Я могу быть свободен?
— Да, конечно, идите.
Смогла выдохнуть, только когда он вышел. Все же нахождение в одном помещении с потным полуголым мужиком, которого ты только что оторвала от весьма энергоемкого процесса… И зачем ему сразу двое?.. Нет, это мне зачем знать, зачем ему кто?
Помотала головой, выкидывая из нее всякие глупости, и вновь вернулась к зеркалу. Взяла расческу, провела по волосам. Бросила взгляд на улицу.
Он все еще стоял там. И смотрел на мое окно. И ухмылялся.
И это раздражало. Бесило. Неимоверно.
Он был вором и негодяем, и я знала это, и он знал, что я знала это. Но почему при этом он нагло смотрит в мое окно, а мне остается только злиться из-за собственного бессилия?
Хотя, почему только злиться? Пусть Гаррет занят, но есть ведь еще Уил, Роб и Кит… Правда, они тоже могут быть заняты… Ладно, в личные комнаты врываться не стану, но можно посмотреть в общем зале. И если они все еще там — отчего бы не попросить их об услуге, раз кто-то так упорно нарывается?
В халате, конечно, не пошла. Спокойно и тщательно переоделась. Раз уж юноша так меня ждет — подождет, пока я застегну последнюю пуговичку. В общем зале обнаружились Роб и Кит. Отхлебывая пиво из огромных кружек, они азартно резались в кости. Моему появлению не обрадовались, и заверять меня в готовности немедленно все бросить и идти за мной хоть на край света не стали.
Невольно кольнула мысль, что и их я отрываю от отдыха в неурочный час. Но, в конце концов, разве это не их работа?
— Мне нужна ваша помощь, — заявила, подойдя, стараясь держаться как можно более уверенно.
— И что же госпожа желает, — поднял на меня не слишком трезвые глаза Кит, — в это время суток?
— Госпожа желает, что бы вы сопроводили ее на конюшню. Мне надо поговорить с одним… конюхом, — последнее слово едва ли не прошипела.
— Что, вот прям сейчас?
Компания за столом похабно заржала. А я почувствовала, как мгновенно запылали щеки. В город я ходила с Уилом, про кражу рассказала потом Гаррету. И почему-то была уверена, что они все в курсе моей проблемы. А выходило, что эти двое не знали. И что они подумали про меня сейчас…
Но отступить — значит, фактически, признаться в правоте их домыслов.
— Идемте, — потребовала я. Пусть поприсутствуют при разговоре — и мне помогут, и дурные мысли из голов повыкидывают. — Этот тип украл у меня ценную вещь, и я не хочу, что бы до утра он перепродал ее кому-то еще.
— А что, эту вещь можно перепродать? — пробормотал себе под нос Роб, и они оба опять заржали. Но из-за стола поднялись, пообещав остающейся компании скоро вернуться.
Раздраженно постукивая каблучками, я поспешила на выход. Под фонарем никого уже не было. Либо наглец сбежал, либо все же ждет меня там, куда так настойчиво звал.
Широкие ворота, через которые внутрь конюшни заводили лошадей, были заперты на засов, а вот небольшая дверца в одной из створок чуть приоткрыта, выпуская наружу узенькую полоску света.
— Прошу, — Роб широко распахнул передо мной дверцу, склоняя голову в поклоне и пропуская свою госпожу вперед. Я чуть пригнулась, проходя невысокий проем. И, не успев еще толком распрямиться, услышала громкий хлопок за своей спиной.
Испуганно оборачиваюсь, пытаюсь открыть захлопнувшуюся дверь — но она не шевелится! Ее держат с той стороны или чем-то подперли.
— Роб! — испуганно кричу. — Кит! Вы что, сдурели?!
— Не будем вам мешать, госпожа, — слышу в ответ издевательский смех. И шаги. И эти шаги, как и голоса, удаляются, а затем и исчезают совсем. Какое-то время просто стою, безмолвно глядя на дверь и не в силах поверить в произошедшее: меня что… просто заперли? Те, кто должен был охранять? Они, конечно, были пьяны, но ведь не настолько…
— И все-таки ты составишь мне компанию этой ночью, да, красотка? — насмешливый голос, раздавшийся из глубин конюшни, заставил едва ли не подпрыгнуть.
Оборачиваюсь. Медленно. Попутно ища глазами что-нибудь тяжелое неподалеку. Тяжелого не нашла. А вот забытый кем-то хлыстик подбираю.
— Вооружилась? — вновь насмехается мой собеседник.
— Да, — наконец, нахожу его взглядом. Не рядом, что уже легче, а значительно дальше по проходу. Ненавистный конюх стоит возле шикарного черного коня, поставленного на растяжку, и меланхолично поглаживает ему шею мягкой щеткой.
ГЛАВА 5.
Прямо-таки идиллическая картинка. Трудовые будни.
Если бы не полночь на часах. И не запертая за моей спиной дверь. И тот факт, что еще пять минут назад этот тип прохлаждался под фонарем, поигрывая моей подвеской и посматривая на мои окошки.
— Ну и что же ты лошадке спать не даешь, зачем среди ночи чистить вздумал? — интересуюсь угрожающе, медленно подходя ближе. Ситуация, конечно, крайне сомнительная, но если кто-то ждет, что я сейчас начну от страха рыдать и в закрытую дверь ломиться… Я у тебя лучше скребницу позаимствую, глядишь, удастся тебя ею в висок приложить. Если сильно ударить… А с перепугу я очень сильно могу… Надеюсь.
— Так хозяин приказал, — пожимает плечами конюх. — Мы люди подневольные. Что прикажут — тем и заняты.
— Обокрасть меня тебе тоже хозяин приказал?
— Что вы, госпожа, как можно? — он аж руки вскидывает. И смотрит так… честно-честно.
— Ах, так теперь госпожа? Не «красотка»?
— Вы такая грозная сейчас, у меня просто язык не повернется, — отвечает этот гад, подпустив легкие нотки раболепия в голос. И даже голову склоняет покаянно. Вот только насмешка прямо-таки разлита в воздухе.
— Верни мне немедленно мои вещи!
— Конечно, госпожа. Как прикажете. Вот, — он обеими руками указывает на коня и отходит от него на два шага.
— Что значит «вот»? — не понимаю я.
— Ваша вещь для прогулок верхом. Прикажете поседлать прямо сейчас, или дождемся утра?
— Во-первых, этот конь не мой, хоть и принадлежит к выезду моего мужа. Во-вторых, конь — не вещь, и уж конюху бы следовало…
— Твой, Роуз, — спокойно перебивает меня конюх уже совсем другим, вибрирующе низким голосом, — конечно же, твой.
Я чуть хлыст от неожиданности не роняю.
— Ты?.. Вы?..
— Я-аа, — тянет он так знакомо и насмешливо, что у меня последние сомнения пропадают.
Проклятый колдун, сначала ставший моим мужем, потом этим самым мужем не оказавшийся. Сначала отправивший меня в путешествие одну, потом обнаружившийся рядом под личиной какого-то прохиндея…
— Да вы!.. — злость накатывает внезапно, я даже хлыстом замахиваюсь. Стоял бы ближе — может, и треснула бы мерзавца. А так словами приходится. — Да вы вообще соображаете, что творите?! Как меня возмутила ваша хамская выходка с танцем? Как я расстроилась, потеряв единственную дорогую вещь? Как я испугалась, когда ваши люди — по вашему же приказу, верно? — заперли меня здесь среди ночи в непойми чьем обществе?.. Как мне вообще жутко находиться в том крайне сомнительном положении, в которое вы меня поставили? — злость ушла, осталась лишь гулкая пустота в душе. — Но вам ведь все равно, верно? Вы просто играетесь — со мной, с герцогом, со всеми…
— И она же еще и недовольна, — театрально всплескивает он руками. — Сама ж хотела — не то черного коня, не то черного человека, на коня похожего, не то черного колдуна, похожего на человека. Так все для тебя, Роззи, — еще один широкий театральный жест. — Хвост отращивать, уж извини, не стал. Но кто может быть ближе к коню, чем влюбленный в свою работу конюх?
— Какой черный конь?.. Что за черный человек? — пытаюсь припомнить наш последний разговор. Да, что-то он спрашивал тогда о предпочтительном облике. Но я уже засыпала. И была пьяна… Что же я там ему наговорила-то?..
— Черный конь — вот. Самый, что ни есть, настоящий. И он действительно твой. Да ты подойди, не бойся. Погладь.
Подхожу. Как не подойти к такому красавцу. Он чуть фырчит, приветствуя меня, я хлопаю его по шее, глажу, даже прижимаюсь щекой. Такой теплый, такой живой… Мой. Забираюсь пальцами в его гриву, перебираю длинные жесткие волоски. И нащупываю цепочку.
Резко поднимаю голову. Да, так и есть, моя, с маленькой бриллиантовой капелькой.
— Ну, вот зачем? — горько выговариваю ему, выплетая из гривы свою цепочку. — Зачем было устраивать эту нелепую кражу? Заманивать меня сюда, оскорблять, пугать.
— Я никогда не оскорблял тебя Роуз, — качает он головой. И в кои-то веки совсем не смеется. — Назвать красивую женщину красоткой — не оскорбление. Позвать ее танцевать — тем более.
— И на сеновал — в самый раз, — скептически хмыкаю я.
— И на сеновал, — не на миг не смущается это чудовище. — Я же позвал, а не затащил. По сути — просто выразил восхищение понравившейся женщиной, сказал, что она нравится мне настолько, что я хотел бы быть с ней близок, — он чуть улыбается. Мягко, кончиками губ. И на лице конюха эта улыбка смотрится куда естественней, чем на лице герцога. — Здесь нет оскорбления, Роззи. Только восхищение твоей красотой.
Неожиданно он оказался совсем рядом. Да, я, вроде, видела, как он приближался: медленно, неспешно, в такт собственным словам. Но вот очередной его шаг — и он вдруг так близко, что сложно дышать. Пытаюсь сделать шажок назад, но только упираюсь спиной в бок лошади. Та недовольно переступает с ноги на ногу.
— А ваши люди? — раз уж отступать некуда, приходится нападать. — Ведь это вы приказали им запереть меня здесь, верно? Вы позволили им обращаться со мной, словно с падшей женщиной! Насмехаться надо мной, оскорблять — прилюдно, на всю гостиницу!
— Насмехаться? — он хмурится и даже делает маленький шаг назад. — Такого я им не позволял, и они за это ответят. Я действительно распорядился проводить тебя сюда, если ты пожелаешь. И заблокировать дверь. Но мысли и языки распускать при этом не требовалось! Ни одному человеку не позволено обижать мою женщину, Роуз. И этим двум придется горько пожалеть о содеянном. Им крайне повезло, что они нужны мне еще живыми. Но вот их невредимость больше не требуется.
— Невредимость им нужна, чтоб выполнять свою работу, — осторожно заметила я. Таким он меня пугал. Пусть бы лучше смеялся.
— А все, нет у них больше работы, они не справились, — усмехается мой собеседник. — Герцогиня сбежала сегодня с конюхом. Бедный герцог, так жаль, так жаль. Что люди скажут?.. Видно, совсем оказался негоден в постели…
— В постели? — хмыкаю в ответ я, вспоминая наш вчерашний вечер на постоялом дворе. — Ну да, что было, то было — только по головке погладить и сумел, как до постели дело дошло…
И тут я осознаю, что он сказал. И холодею.
— Да вы что?! Что значит, сбежала? Да вы понимаете?.. Да я же…
— Тихо, Роззи, тихо, что ты? — он обнимает меня так стремительно, что я просто не успеваю отстраниться. Одна рука ложится мне на поясницу, другая прижимает голову к его плечу. — Что тебе за печаль до той герцогини? Ты — не она. Ее вообще не существует. Она — миф, фантом, легенда, которую мы дарим с тобой дорогому герцогу.
— Неправда, она — я, — пытаюсь вырваться, пытаюсь спорить. — Вернее, я и есть герцогиня, меня огласили так в церкви, я жена герцога, вашими же стараниями, вашей ложью, но я стала женой герцога…
— Нет, Роззи, нет, — чуть качает он головой, не выпуская меня. — Все не так. Женой герцога стала некая Роуз Элизабет Ривербел.
— Но это я — Роуз Элизабет Ривербел! — твержу с отчаяньем.
— Ты-ы? Вот это сборище имен? — в его голосе вновь ирония. — Забудь, маленькая. Они отныне отдельно, ты — отдельно. Я уже забрал тебя из этой нелепой реальности, где все кичатся статусами и благородством, а сами торгуют своими дочерями, словно тюками сена. Ты больше не дочь графа и не жена герцога, не дворянка, не крестьянка, не горожанка.
— Но кто я тогда?
— Ты Роуз. Роза. Моя прекрасная белая роза. Моя подруга, моя сообщница, моя женщина. Моя.
— Но я не хочу!
— Чего, Роззи?
— Быть чьей-то сообщницей. Женщиной без имени, без положения, без репутации. Изгнанницей, преступницей… Я выходила замуж — просто замуж, чтобы быть верной женой своему мужу, матерью его детей…
— Ага, ага, ага. Только ты не выходила — тебя выдавали. Отдавали, и мнения твоего об этом браке не спрашивали. Тебя отдал мне из рук в руки твой отец — и по законам этого мира он имел полное право распорядиться твоей судьбой подобным образом. А значит, я вправе владеть тобой. И вправе решать, какой будет твоя судьба отныне, — спокойно сообщил мне тот, кто не был тут конюхом так же, как и не был мне мужем. Или все-таки был? Ведь отец отдал меня именно ему. — Разве это я придумал, что женщина не выбирает себе судьбу в этом мире? Это всегда делает за нее мужчина — отец, брат, муж, любовник. Вот я и выбрал, Роуз, — ты будешь счастлива. Свободна от всех их глупостей и ограничений…
— Свободна? Не имея ничего? — я, наконец, вырвалась из его объятий. Или он отпустил?
— А раньше ты имела все? — невозмутимо поинтересовался тот, кто сегодня изображал конюха. И — дабы не выходить из образа, видимо — начал спокойно и деловито отвязывать коня. — Да даже платья, которые ты носила, принадлежали твоему отцу, и он был волен снять их с тебя в любой момент, — сообщил он мне, не отвлекаясь от своего занятия.
— Раньше у меня было мое доброе имя, — раздраженно бросила ему в спину. Да что ж он все выворачивает!
— Но отец сменил его тебе, как только ему приспичило. Не слишком интересуясь, на что, — лишь легкое пожатие плеч и, взявшись за недоуздок, он тянет коня в денник, а мне приходится отходить, потому что разворачивающийся в проходе огромный конь — это аргумент. — Так зачем тебе цепляться за имена, которые тебе давали и дают другие?
— Но за что мне еще цепляться? За что? — я чувствую почти что отчаянье. Как бы он не играл словами, он был прав в одном: у меня никогда не было ничего своего, начиная от вещей и заканчивая правом на собственное мнение. И сейчас — больше, чем когда бы то ни было.
— За кого, — задвинув за конем дверь, он закрывает защелку. — За меня, — оборачивается и глядит мне в глаза, не скрывая веселья. — Я сегодня настолько красив, что грех и не подержаться. Так как насчет сеновала, Роз-зи? Ты ведь, собственно, за этим пришла?
— Я пришла за своей подвеской. И за объяснениями вашему поведению… Не подходите! — его улыбка стала откровенно хищной, и потому пугала.
— Ну почему же? — он сделал маленький шажок в мою сторону. Я попятилась. — Я еще столько всего могу объяснить, — еще один шажок, и я снова пячусь. — На ушко. А уж как я хорошо объясняю жестами…
— Не трогайте меня! Я не хочу!
— Не хочешь чего, Роз-зи? — его улыбка настолько откровенна, что я мгновенно краснею. Но все равно отступаю.
— Не хочу быть с вами, когда вы такой! Не хочу участвовать в ваших играх! Не хочу изменять герцогу… — он резко подается вперед, и я с визгом отпрыгиваю — … с конюхом! Это недостойно и мерзко!
— Зато очень сладко, Роззи. Уверен, тебе очень… очень понравится, — он вновь стремительно кидается ко мне, и я не выдерживаю, бросаюсь прочь. Дверь заперта, да и дорогу к ней перегораживает разыгравшийся в очередной раз лже-конюх, поэтому бегу в другую сторону, вдаль по проходу, куда — не важно, лишь бы прочь…