Но он нагоняет, и буквально вжимает меня в ближайшую стену.
— Пустите! — я пытаюсь оттолкнуться от стены, оттолкнуть его.
— Попалась, Роз-зи, опять попалась, — довольно шепчет он мне на ухо.
А я лишь беспомощно упираюсь лбом в стену, признавая поражение.
— Значит, не хочешь с конюхом, да? — и горячие губы обжигают шею.
— Не надо, — шепчу отчаянно. — Это пошло.
— Дворянская гордость не позволяет? — еще один поцелуй, заставляющий меня вздрогнуть.
— Нет… Да! Да, не позволяет! Да, у меня еще осталась гордость и…
— И с кем же ты хочешь, маленькая моя гордая Роззи? — этот низкий, завораживающий шепот сводит с ума. Его горячее дыхание опаляет ухо. — С герцогом?
— Нет! — его уверенность, что я хочу, раздражает. Но я… я чувствую его так близко, всем телом. Я тону в звуках его колдовского голоса. И не вижу, наконец, этого дурацкого мальчишку-конюха. И я помню, что он делал со мной вчера…
— Так с кем же ты хочешь, Роззи? — вновь шепчет. И вновь целует меня в шею. И я вновь вздрагиваю от того жара, что мгновенно разливается по телу от прикосновения его губ.
— С вами! — выкрикиваю отчаянно. — Только с вами! С настоящим! В вашем подлинном облике!
— Мой подлинный облик видно лишь в полной тьме, Роуз, — негромко вздыхает мой искуситель. — Жаль, мне казалось, тебе понравился Лис… Что ж, значит снова тьма. Идем, — он отстраняется и тянет меня за руку.
— К-куда? — я так пугаюсь, что даже заикаться начинаю.
— Во-он туда, Роззи, — кивает он на верхний ярус, идущий над денниками. Там и в самом деле хранили сено. — Вверх по лесенке.
— Да вы что? — пытаюсь я вырваться. — Зачем? Ну, пошутили про сеновал — и хватит. В конце концов, у меня есть номер в гостинице, вы — мой муж и…
— Номер в гостинице? — коварно усмехается он. — Роззи, да ты зовешь меня в свою постель? Какая, однако, решительная женщина…
— Не смейтесь! Прекратите, наконец, надо мной смеяться! — нервы у меня все-таки сдают. — Устроили из моей жизни цирк с чертями и радуетесь? Да отпустите, наконец, меня! — хлыст, который я все еще нервно сжимала, вдруг оказался очень кстати, и я хлестнула его наотмашь по той руке, которой он сжимал мою.
— Ай, — вырвалось у него негромкое, и его пальцы разжались. — А ведь больно, Роуз, — сообщил он мне с каким-то задумчивым удивлением в голосе. — Действительно больно, — он задрал рукав и с любопытством оглядел розовую полоску воспаленной кожи. — Значит, так это бывает?.. — чуть покачал головой, опуская рукав. И переключился на меня: — Значит, таковы ваши забавы, герцогиня? — в голосе вновь усмешка, и она просто сочится ядом. — Пороть на конюшне провинившуюся челядь? Даже лично не брезгуете?
— Простите, — испуганно пячусь, отбрасывая хлыст. — Я не хотела. Просто не надо было меня пугать. И тянуть туда, куда я не собираюсь. Вы воспользовались моей беспомощностью в карете, но это не значит, что теперь я буду согласна…
— Ты плохо слушала меня в карете, Роззи, — мягко перебивает меня лже-конюх, но от его мягкости — мороз по коже. — Очень плохо и совсем невнимательно. Ты не герцогиня, девочка. Ты — всего лишь рабыня, проданная мне по сходной цене одним зарвавшимся графиком. А я — твой господин и повелитель. И если я желаю иметь герцогиню — ты будешь герцогиней. А если я желаю куртизанку — ты будешь куртизанкой. И будешь моей — там, тогда и столько, сколько я захочу.
— Не надо так со мной, — прошу испуганным шепотом. — Пожалуйста.
— А я предлагал тебе игру помягче, Роуз. Ты же не захотела. Решила устроить порку проштрафившихся слуг, — он улыбнулся, но глаза блеснули недобро. — Так я не против, Роззи, можно сыграть и в это. Вот только пороть, — тут он делает резкий рывок вперед и вновь хватает меня, — буду я.
— Нет! — да, я кричу, я паникую, пытаюсь вырваться из его захвата, но куда там.
— Наверх, — приказывает он, подтолкнув меня к лестнице на сеновал. — И быстро, не то стану хлестать по пяткам.
Лезть куда-то в панике по приставной лестнице — это форменное самоубийство, если ты в длинном платье с тремя не менее длинными нижними юбками. И я оступаюсь на первом же шаге, наступив на подол. Он ловит, прижимая меня спиной к своей груди. К счастью, к несчастью — не знаю.
— Платье мешает, да, Роззи? — интересуется вкрадчиво. — Так его можно снять. Оно нам, в принципе, вообще больше не нужно, — его руки змеями тянутся с моей талии вверх, ладони обхватывают грудь, чуть сжимают, словно напоминая о его правах на меня, затем поднимаются к вороту и резко дергают. И я с ужасом слышу треск раздираемой материи.
— Не надо! — пытаюсь прикрыться руками.
Но его это не останавливает. В несколько рывков он сдергивает с меня разорванное платье, затем рвет завязки нижних юбок, помогая и им упасть к ногам.
— А вот теперь наверх, красотка, — я получаю ощутимый шлепок по попе. К счастью, ладонью, а не хлыстом. Но и ладонью оказывается обжигающе больно, и я, взвизгнув, спешу наверх по лестнице — не потому, что он так велел, но потому, что это единственный открытый мне путь сбежать от него.
Напрасно я думала опрокинуть лестницу, как только доберусь до верха, — она оказалась прибита гвоздями к верхней площадке. Бежать, скрыться — куда? Здесь не слишком просторно, а он поднимается за мной следом почти мгновенно. С хлыстом и моей порванной одеждой в руке.
— Мы же не хотим, чтоб это случайно нашли, верно? — все так же спокойно, вкрадчиво. А я оглядываюсь затравленно, ища убежище. Но прятаться здесь некуда. А он наступает
— Вы обещали показать мне истинный облик! — кричу в отчаянье. Пытаюсь придумать хоть что-то, что может его остановить. — А так вы не можете! Так неправильно! Конюх не может пороть герцогиню!
— А что в тебе осталось от герцогини, Роззи? — ухмыляется он, отбрасывая на сено мою одежду. — Нижнее белье? Так это ненадолго, поверь, совсем ненадолго.
Я вскрикиваю от ужаса и пытаюсь забиться куда-то меж тюками сена. И тут же ощущаю на талии его руки, резкий рывок — и он выдергивает меня обратно.
— Не-ет, Роуз, сбежать не выйдет, — зловеще шепчет он мне в ухо. — Давай-ка посмотрим, что у нас тут, — продолжая удерживать меня одной рукой, второй он расстегивает крючки на моем бюстье. — Вот так, давно хотелось взглянуть, — бюстье падает на пол, а я в отчаянье прикрываю грудь руками.
— Не надо!
— Руки, Роуз, — рычит лже-конюх.
— Нет! Не надо, я не хочу!
— Опять наручники, да? Я знал, что тебе понравится, — не знаю, откуда он их достает, но на моем правом запястье один мгновенно защелкивается. — Идем-ка сюда, — он легко подтягивает меня к одной из стоек, поддерживающих крышу, прижимает к ней грудью и защелкивает второй наручник так, что мои руки теперь обхватывают столб.
— Так что, приступим, Роуз? — оставив меня у столба, негодяй подбирает отброшенный при погоне за мной хлыст.
— Нет! — я кручусь вокруг стойки, чтобы не оказаться к нему спиной.
— Правда нет? — усмехается он, поигрывая хлыстиком и делая вид, что собирается обойти меня справа. А взвизгиваю, и отпрыгиваю влево. — А если так? — он медленно и с легкой усмешкой на лице движется влево. Я, конечно, тут же пячусь направо. — Чего-то не хватает, верно, Роззи? — замечает он, поглядев на мои судорожные перемещения. — Погоди, я сейчас.
И, отбросив хлыст, он спускается вниз по лестнице, оставляя меня одну. Я выдыхаю, обхватив столб обеими руками и прижавшись к нему лбом. Еще не сейчас. Он сделает это со мной еще не сейчас. Деус, ну за что?
Дергаю руки, пытаясь выскользнуть из наручников, тяну, изо всех сил поджимая большой палец… Нет, бесполезно. Четко мой размер. Хоть и обшиты изнутри гладкой кожей с какой-то мягкой набивкой, защищающей кисть от жестких ребер металла, вытянуть из них кисти невозможно. Что остается? Перепилить цепью столб? Наверное, года за два… Сломать его ударом колена? Пытаюсь разок, и понимаю, что коленку я сломаю быстрее.
— Ты там не скучаешь без меня, Роззи? — слышу ненавистный голос снизу.
— Нет! Мне тут прекрасно без вас! А вы коня еще не дочистили! Раз уж взялись конюха подменять, так не стоит халтурить. А то вернется парень завтра на работу…
— Какой парень, Роуз? — по лестнице он поднимается как-то слишком уж быстро. Вроде, только что внизу был.
— Ну, конюх. Лис, — я настороженно слежу за его перемещениями, стараясь не оказываться к нему даже боком. — Чей облик вы сейчас украли.
— Так я не крал, Роззи, — он приближается к моему столбу с молотком и огромным гвоздем в руках. Хватается за цепочку наручников и резко поднимает мне руки вверх. Да так, что я аж на носочки взлетаю. И тут же отпускает. — Я его придумал. Сам. Без образца, — примерившись, он начинает заколачивать гвоздь на том уровне, куда только что задирал цепочку. — Создал облик с утра пораньше, пришел к хозяину, нанялся на работу. И пока ты весь день бездельничала, катаясь в роскошной карете, я этих самых лошадок чистил. И распрягал, и запрягал, и седлал, и расседлывал, и корма им задавал, и денники вычищал.
— Но зачем? — интересуюсь изумленно, со страхом отслеживая, как он отбрасывает молоток, и вновь берется за цепочку.
— Мне это нравится, — пожимает он плечами. И резким движением надевает цепочку на гвоздь. Я взлетаю вверх, касаясь пола лишь кончиками пальцев. И вжимаясь всем телом в столб. — Вот так, — он мягко поправляет мне грудь, чуть приподнимая и разводя в стороны. Слегка массирует, и замша его перчаток скользит по коже так нежно, так завораживающе.
Он обходит меня сзади, медленно скользит пальцами по спине — от плеч и до поясницы. Мягкие ворсинки перчаток чуть щекочут, и мурашки разбегаются по всему телу, и не понять — от нервного напряжения в ожидании чего-то страшного, или от того, что его прикосновения, несмотря ни на что, мне приятны. Ведь пока он гладит — он не причиняет мне зла.
— А как вы оказались здесь с утра? — я отчаянно пытаюсь отвлечь его разговором. — Выехали с постоялого двора еще вечером? — пусть гладит дальше, пусть забудет, к чему все эти приготовления.
— Не совсем, — отзывается неопределенно. И возвращается к тому, что интересует его. — Трусики тоже снимем, Роуз, — он берется за край и тянет их вниз, и я ничего, совсем ничего не могу с этим поделать. — Пороть ведь полагается по попе, верно? Так не стоит прятать ее под тканью.
— Не надо пороть!
— И чулочки сегодня не нужны, — продолжает он спокойно, словно и не слыша моих отчаянных возражений. Неторопливо распускает подвязки, и чулки съезжают по моим ногам. А он снимает их полностью и отбрасывает прочь. — Вот так уже лучше, Роуз, — он берет хлыст и выпрямляется, чуть махнув им в воздухе.
Я вздрагиваю, услышав звук, с которым страшная черная палка вспарывает воздух.
— Приступим? — чуть усмехается на это мой мучитель. Протягивает руку и касается кожаным наконечником хлыста моей груди. Поглаживает болезненно напрягшийся сосок сверху, снизу. Переходит на мое плечо, скользит вверх по руке до кисти, перескакивает на другую руку, неторопливо опускается по ней вниз — и начинает играть с другой грудью. Поглаживает, обводит круги вокруг соска, легонько шлепает по нему, заставив меня резко втянуть в себя воздух. Место удара чуть покалывает, но он ударил не жесткой палкой, а лишь кожаной петелькой на конце — это даже не удар, шлепок, почти не больно, только страшно до ужаса. Но что будет, когда он ударит всерьез? Я же не выдержу…
Чуть погладив меня по растревоженной груди, хлыст поднимается выше, скользит по шее, меж тем как мой мучитель заходит мне за спину. И медленно, просто адски медленно ведет кончиком хлыста по спине — от шеи и до копчика, пересчитав каждый, буквально каждый мой позвонок. Я обмираю, забыв как дышать. Прикосновения кожаного наконечника разве что чуть щекотали, но липкий ужас от того, что вот сейчас… сейчас он замахнется и ударит, сводил с ума.
— Да сделайте уже это! — кричу, не выдержав этой пытки ожиданием.
— Даже так? — чуть удивляется он. — Ну, как скажешь.
Хлыст отрывается от моей спины. Чуть прижимается к попе, словно примериваясь, куда обрушить удар. Затем следует короткий замах, и хлыст со свистом рассекает воздух.
Ору. Отчаянно, изо всех своих сил, переходя на истошный визг… И с недоумением замолкаю. Удара не было.
— Промахнулся, — сообщает мне эта тварь с легкой усмешкой. — Повторим? — и он вновь прижимает хлыст мне к ягодицам. — Попасть мы планируем примерно вот сюда…
И вновь короткий замах, страшный свист вспарываемого хлыстом воздуха…
Я уже не кричу, лишь сжимаюсь и отчаянно зажмуриваюсь…
И удара не следует. Опять.
— Прекратите, — выдыхаю отчаянным шепотом. — Все, хватит, я не могу больше.
— Как скажешь, — легко соглашается он и отбрасывает хлыст далеко в сторону. Мягко гладит меня по спине своими перчатками. И прижимается сзади всем телом, обхватывает ладонями грудь, чуть сжимает. — Неужели правда думала, что ударю?
Нервно киваю, не в силах поверить, что все кончилось. А что я еще должна была думать?
— Роззи, милая, эту штуку придумали, что бы сделать больно даже лошадкам, а их шкурка совсем не такая тонкая, как у юных девочек, — его губы нежно касаются моей шеи. — Да и кости у лошадок покрепче, — еще несколько легких, успокаивающих поцелуев. — А твои этой палкой и сломать недолго, — он чуть отстраняется, и задумчиво гладит меня по спине. — Неужели ты решила, что я забрал тебя из дома, что бы бить и мучить?
— А зачем? — всхлипываю я. — Чтобы пугать и мучить?
— Пугать, да, — легко соглашается он, лаская руками мою поясницу и тихонько целуя между лопаток. — Я люблю пугать, и не могу обещать, что подобного не повторится. Мне слишком нравится страх… Но я умею очень сладко просить прощения, — и его язык проводит мокрую дорожку вдоль моего позвоночника, а руки вторят ему, оглаживая бока. Так безумно приятно после того ужаса, что я испытала.
Есть что-то жутко неправильное в том, что я совсем обнажена, а он полностью одет, да еще и в перчатках, и это именно перчатки, а не ладони прикасаются сейчас к моим постыдно обнаженным ягодицам.
— Не зажимайся, Роззи, что ты, — тут же замечает он мою нервную реакцию. — Я не ударю. Как я смогу, я ведь подарил тебе коня, помнишь? Твоя попка должна быть невредима, чтобы ты смогла получать удовольствие от поездок верхом.
— Вы развяжете меня?
— Да, конечно, сейчас, — однако, вместо того, чтоб тянуться к моим оковам, он сбрасывает на пол свою куртку, а потом и рубаху. И прижимается к моей спине голым торсом.
Чуть вздрагиваю от неожиданности и новых ощущений, нахлынувших на меня… Чувствовать его всем телом он прежде не позволял, всегда отстранялся.
— Как же приятно, Роззи, ты бы знала, — тихонько шепчет меж тем несносный колдун. — Осязать, обонять… Этого не понять, пока не лишишься… Слышишь, как бьется мое сердце?
Да, бьется. Спокойное такое, всем довольное.
— Вот и я слышу, — отвечает он непонятно. — А вчера… я знаю, ты не прислушивалась, но даже если бы попыталась, то не услышала бы ни-че-го.
— Почему? — недоуменно хмурюсь я.
— Да так, — вздыхает он и не снисходит до объяснений. — Давай спасать твои ручки.
Он нажимает что-то на моих браслетах — и они расстегиваются. Я со стоном опускаю руки и встаю, наконец, на полную стопу. Плечи болят неимоверно.
— Я помогу, Роззи. Только теперь держись сама.
Зря я думала, что с пытками мы покончили. То, как он массировал мне затекшие мышцы, заставило меня вскрикнуть, и не раз. Но боль отступила. А он подхватил меня на руки и уложил на сено, предварительно постелив туда и мою, и свою одежду, чтобы злые соломинки не кололи мне спину.
— Вот теперь уже совсем не страшно, да, Роззи? — поинтересовался, опускаясь рядом.
— Вы это специально, да? — интересуюсь устало. — Так напугали, что бы теперь мне было уже совсем все равно?
— Все равно? — он мягко убирает с лица выбившуюся из прически прядь. — Нет, «все равно» меня не устроит. И знаешь, мне больше нравилось, когда ты говорила мне «ты». Ну, посмотри на меня, — он нависает надо мной, удерживаясь на локтях. — Разве я не достаточно хорош для этого? Красивый, молодой…