Бледное лицо украшали короткая бородка и мазок помады под левым глазом.
Руки у парня лежали вдоль тела, ладони кротко смотрели вверх, на одной из них шариковой ручкой был написан телефонный номер.
В комнате сладко пахло марихуаной.
— Ивини, — сказал Вадим, — мне бы попасть на крышу.
Парень кивнул, не раскрывая глаз.
— Все хотят быть ближе к Богу, — сказал он, чуть кривя щеку усмешкой. — Но восхождение к Нему должно происходить внутри тебя, а не снаружи, чувак.
— У тебя есть ключи?
Парень хохотнул.
— Чувак, ключи у Петра, и только у него. Он откроет, он и закроет, а вообще он на страже стоит. Потому как страж.
Парень вслепую пощарил по столу, уцепил пальцами окурок и зажигалку. Прикурил, пыхнул, глянул наконец на Вадима.
Спросил вдруг коротко:
— Прыгнуть хочешь?
Вадим мотнул головой.
— Ну да, не похож ты, чувак, на прыгуна, — согласился парень. Сощурился. — Или похож? Ключи, чувак, в домоуправлении.
— Не дадут там.
— И правильно, чувак. Крыша — она не для всех. Это удел птиц. Когда у птиц устают крылья, они ищут безопастное место. В городе это крыши, чувак. Там, наверное, столько пуха, что хоть подушки набивай. Ты знаешь, что если птица хочет вернуться в знакомое место, она выщипывает пух из подмышек? Поверь, чувак, это так. Пух лежит там кучами, серый, белый, перламутровый. В него, черт возьми, можно упасть и греться!
— А ключи?
Парень посмотрел непонимающе:
— О чем ты, чувак?
Он даже слегка разогнал дым перед собою.
— Мне надо попасть на крышу, — повторил Вадим.
— А-а, — важно кивнул парень. — Если тебе жить негде, живи здесь. На крыше холодно, чувак. И страшно. Я там был.
Он покашлял.
— Представь, ты лежишь, а на тебя глядят. Как в зрачки специальным фонариком светят. Только не в зрачки, а в самую душу. Ты с ними — один на один, чувак. Но это обман. Их много, и каждый с фонариком. А у тебя только средний палец.
— Понятно.
Вадим повернулся.
— Эй-эй! — Парень сделал попытку подняться. — Скажи, что не прыгун.
— Не прыгун я.
Парень протянул руку.
— Тогда помоги, чувак. Как присосало, честно.
Вадим, вздохнув, дернул.
Отлепившись от дивана, парень хлопнул своего спасителя по плечу.
— Молодец, чувак, — он закачался на худых ногах. — Музыку слышишь?
— Нет.
— Правильно. Потому что вся она здесь, — он ткнул себе в висок пальцем. — Знаешь, кто поет? О, небезызвестный Мадди Уотерс!
— Ключи.
— Да, ключи. Я помню. Мадди Уотерс, и тот помнит.
Парень переместился в прихожую.
Вадим последовал за ним. Открытая дверь на лестничную площадку заставила парня встать столбом.
— Так вот как ты сюда прошел!
Он прыснул в кулак.
— Что? — спросил Вадим.
— А я думаю, глюк, не глюк.
Хозяин квартиры нагнулся, осматривая полки этажерок. На пол полетели буклеты, монеты, книги в мягкой обложке, носки, кепка.
— Опа! — сказал парень, подняв указательный палец. — Это не здесь, чувак.
И они перебрались к вешалке.
Пока охлопывались карманы пуховиков и курток, Вадим твердил про себя: только бы Вика еще не прыгнула. Только бы не.
Предчувствие холодило живот.
Он подумал, что мертвая Вика может исчезнуть со снимка, и схватился за фотографию. Прижал. Развернул. Вика смотрела насмешливо.
Смотри, прошептал он ей. Живи. Не исчезай.
В каком это фильме было? Кажется, в "Назад в будущее", там тоже на фотографии…
— Ха! — парень, присевший у обувной тумбы, выловил ключ из черного ботинка. — Я, черт подери, велик. Велик, что спятал. Велик, что нашел. Велик!
— Можно? — спросил Вадим.
— Э, нет, — улыбнувшись, парень спрятал ключ в кулаке. — Я за тобой закрою. Пусть думают, как ты на крышу попал. Ну, если прыгнешь, конечно.
Вадим пожал плечами.
Они вышли из квартиры. Парень прошаркал в нишу к лестнице. Недолго поковырявшись в замке, он макушкой приподнял люк, а затем и совсем отвалил его.
Синее, пересеченное проводами небо заглянуло вниз, затекло прохладой и горечью, сбросило пятнистый кленовый лист.
— Поднимайся, чувак, — отступил в сторону парень.
— Спасибо… чувак.
Вадим поставил ногу на ступеньку из приваренного стального уголка.
— Слушай, — придержал его за полу куртки парень, — я открою тебя завтра. Где-нибудь к полудню. Выдержишь, чувак?
Вадим кивнул.
Он быстро поднялся по лестнице, выбрался на серый унифлекс крыши и опустил на место люк. Что ж, теперь ждать.
Надо только…
Люк, клацнув, приподнялся.
— Эй, чувак, — зашептал парень, — если ты хочешь испытать себя, я очень тебя за это уважаю. Ты тоже велик!
— Спасибо.
— И это, — лицо парня выразило тревогу, — если будешь превращаться в птицу, не ту, которая вниз, а ту, которая вверх, береги одежду.
— Что?
— Ты слышал, чувак, ты слышал!
Парень исчез.
Скрежетнули в проушинах дужки замка. Вадим постоял, ежась, огляделся и прошел по плоской, с едва заметным наклоном крыше до ограничительного бортика.
Гудел воздух в забранных кожухами вентиляционных шахтах. Покачивались усы антенн. Натужно пели лебедки в лифтовой надстройке.
Город, расчерченный улицами, заставленный теснящимися домами, с облетающей пеной аллей и сквериков, казался желто-серым. В окнах горело солнце, перемещались коробочки автобусов и автомобилей, спешили куда-то люди.
Поблескивала далекая река, а через нее тянулась тонкая гребенка железнодорожного моста.
Вадим снова достал фотографию. Не было никаких сомнений, снимали ее как раз отсюда, взяв на метр или два левее. Церквушка. Вывеска парикмахерской у Викиного правого локтя. Скол штукатурки.
Алька снимала с высоты.
Вадим повернул голову и увидел вентиляционный кожух с приставленными к нему поддонами. Вот оттуда, наверное.
В той реальности.
Он вздохнул. Провел по крыше инспекцию. Все шесть люков были закрыты. В дальнем конце обнаружился ящик с инструментами, видимо, давно забытый коммунальщиками. Ни птиц, ни надерганного с подмышек пуха.
Осторожно заглядывая вниз, убедился, что никто еще не прыгал — ни "скорой", ни толп, ни распростертой на асфальте фигурки.
Успел. Теперь ждать.
Он перенес несколько найденных у бортиков рулонов унифлекса в угол, навалил их горкой и спрятался за ними.
В темноте сойдет.
Холодно не было. В небе закручивались облака и мелькали точки птиц. Крапало мало, будто из худой брызгалки.
Хмыкнув, Вадим подумал, что уже вполне созрел как сумасшедший: уверовал в снимки с будущей датой, забрался на крышу чужого дома, караулит.
А девчока возьмет и не появится.
Это ведь еще надо как-то ключи заиметь. Да и мало ли мест…
Алька моя, Алька! Алечка…
Глаза закололо влагой, Вадим со свистом втянул воздух, сел, потирая ушибленный от резкого движения локоть. Ничего, там, в конце, чудо.
Там. Чудо. В конце.
Он повторил это вслух. И обнаружил, что не верит, нет. Знает. Так и будет. Чудо в конце. И девочка Вика заберется на крышу, чтобы спрыгнуть с нее, а он ее остановит.
Потому что по другому уже никак.
Вадим достал телефон и набрал номер.
— Вадим? Вадим, у вас все хорошо? — задребезжал в трубке взволнованный голос Скобарского. — Ответьте, Вадим!
Вадим зажмурился.
Тепло. Вроде бы второй день знаешь человека, но он уже тебе как родной. Бывает ли так?
Тепло на душе.
— Да, у меня все в порядке.
Голос дрогнул.
— Вадим, вы не скрывайте от меня ничего, — беспокоился Скобарский. — Вы мне теперь как сын!
— Нет, все хорошо, честно.
Он отключился.
В горле стоял ком. Телефон в карман куртки попал только с третьего раза. Лицо свело, стиснуло, и Вадим обнаружил, что никак не может прекратить улыбаться. Держи дрожащими пальцами, не держи — разъезжаются губы.
Нервное.
"Как сын". Дмитрий Семенович, что же вы? Зачем вы? Не нарочно убили. В сердце. В тайный стыд. В убогую память. Снова.
Тут себя не простить…
Поздний ребенок. Пестуемый. Любимый. Потакаемый. Чего Вадимчик хочет? Что Вадимчик любит? А маму поцелует?
Ну, беги-беги.
И Вадимчик побежал. И забыл, вынул из души. Жизнь в ярких красках закрутила, завертела, поцеловала взасос.
Он попытался вспомнить и не вспомнил, когда родители переехали.
Зачем в деревню? Почему? Продали "однушку", отдали Вадиму половину денег и уехали — то ли к сестре отца, то ли к сестре деда. Он не был там. Вернее, был, уже после, заходил перед тем, как идти на кладбище.
Серый бревенчатый крепкий домик. Половички. Две застеленные кровати. Ходики с гирьками, и одна провисла чуть не до пола.
В центре старенького серванта — его, Вадимова, фотография.
Стыдно. Он зажмурился, стуча пяткой в бортик. Потом затих. Родители встали за сомкнутыми веками: мама, полноватая, с толстыми, больными ногами, с нелепой заколкой в так и не поседевших волосах, худой, в противоположность ей, отец, в клетчатой рубахе с подвернутыми до локтей рукавами и шляпе-"пирожке".
А лиц нет.
Только у отца ловится розовая, бритвенно-тонкая, ползущая вправо ухмылка. И в этой ухмылке вся правда о нем, Вадиме. Противная, грубая, уродливая.
Забыл, сын?
Вадим запахнулся в куртку, сжался. Холодно. Выдуло все тепло. Алька, Алька, что мне делать?
Снимки мялись в кармане.
Небо темнело. Солнце жертвенно-красным вымазало подбрюшье далеким облакам. Шумела вентиляция. Снизу долетали автомобильные гудки.
Хлопнули крылья — шальной голубь приземлился на бортик метрах в трех, покрутил головой, опасливо косясь бусинками глаз, и пропал.
Вадим навалился на унифлекс, осматривая крышу.
Никого. Если сегодня Вика не появится, наверное, придется дежурить и завтра. А завтра — двадцать третье.
А там мальчишки еще.
Он вздохнул. Алька, знаешь, я схожу с ума.
Мне легко и страшно, и больно, и светло; и жутко, какой я есть, и все перемешалось в душе, ломая меня прежнего.
Или исправляя меня?
Он незаметно задремал. В череде смутных видений мелькали полуголые хохочущие палачи и люди в тряпках, висящие на дыбе, кого-то снимали старинным фотоаппаратом с "гофрой", рвалось вверх с подставки магниевое облако, бесконечный строй дорогих костюмов в "елочку" падал с поребрика в пустоту.
Спины, спины, спины…
Проснулся Вадим рывком. Кто-то стоял совсем рядом, по ту сторону рулонов. Стоял неподвижно, темной тенью на фоне более светлого неба.
Ухо уловило чужое дыхание.
— Ну вот и все, — сказала тень, всхлипнув. — Вот и все.
Она качнулась и приподнялась, шмыгнув носом.
Страх резкий, жгучий, вымораживающий (сейчас прыгнет!), заставил Вадима уцепиться пальцами за край бортика.
— Эй, — хрипло проговорил он, — ты это…
Тень взвизгнула.
— Блин, ты кто?!
Вадим с облегчением заметил, что она соскочила с края обратно на крышу. Не упала, не соскользнула вниз от его слов. Ох, дурак, дурак, сейчас бы, испугав, бился в бетон головой.
Он сглотнул.
— Ты что, следил за мной? — тень приблизилась и пнула рулоны. — Кто ты такой? Тебя Дюша послал, да?
В ее голосе слышались злость и слезы.
Ей было очень плохо, этой девчонке, решившей свести счеты с жизнью. Гадкое что-то случилось с ней, предательское. Когда весь мир вдруг тускнеет, сереет, выворачивается неприглядной изнанкой. Так взрослеют. Так ожесточаются.
А некоторые — прыгают.
Он чувствовал, каково ей. Плохо и холодно. Беспросветно. И колотит. Отчаяние и боль дергают изнутри. Как с ней говорить, Алька? О чем? Я же не могу соврать ей, что все будет хорошо. Здесь нельзя — неправду.
Вадим вздохнул.
— Я знал, что ты здесь будешь, — сказал он.
— Да? Кто ты, урод?
Он смотрел, как она нервно тискает мобильник, как жмет кнопки прыгающими пальцами, и не делал попытки пошевелиться. Свет встроенного в телефон фонарика на мгновение ослепил, продержался несколько секунд на лице, сполз ниже.
Погас.
— Я тебя не знаю! — выкрикнула девчонка.
— Я тебя тоже не знал, до позавчера, Вика.
— Ты обдолбаный, да? Ты откуда…
Она замолчала.
— Посветить еще можешь? — спросил Вадим.
Он достал и протянул фотографию.
Вновь вспыхнул фонарик. Пятно света, поколебавшись, нашло снимок и застыло на нем.
— Это что, я? — неуверенно спросила девчонка.
— Ага. И дату посмотри.
— Двадцать пятое…
Вадим сел, повел затекшими плечами.
— Хорошо, что ты не прыгнула.
— Я еще может прыгну! А число любое можно поставить! — девчонка переместилась со снимком к дальнему бортику.
— Здесь метров сорок, — сказал Вадим, перегибаясь и вглядываясь в скупо освещенные дорожки и магазинный неон "24 часа". — Внизу асфальт, лететь секунды две-три. Только это не твое. На фото ты — живая.
Фонарик включался еще дважды.
— Это фотошоп, — глухо сказала девчонка.
— Ага, — буркнул Вадим, — делать нечего.
— Возьми.
Она вернула фотографию.
Какое-то время они вместе, едва не касаясь друг друга плечами, смотрели вниз. От Вики пахло пивом и напряженным ожиданием.
— А я ключи у соседки свистнула, — сказала она.
Вадим неопределенно качнул головой.
— Бывает.
— А на фото я здесь же, на крыше.
— Ага.
— Это что-то значит?
— Я думаю, да.
Они помолчали. Вика шмыгнула носом, постучала ногтями по поверхности бортика, посмотрела на Вадима.
— А меня предали, знаешь? — произнесла она срывающимся голосом.
И уткнулась Вадиму в плечо.
Челка "мыс Канавэрел" уколола щеку.
Он не знал, как успокаивать ревущих девчонок. Не случалось как-то. Алька вообще была не из рев. Поэтому просто слушал.
Было тепло и тревожно.
Чужой человек доверчиво жался к нему, и Вадим казался себе большим и добрым, способным объять собой мир. Он вспомнил Алькины слова из ночного сна и усмехнулся.
Он мало что понимал из того, что сквозь слезы рассказывала ему Вика. Выталкивала, будто грязь. Выстукивала зубами. Он гладил ее по волосам, и мысли сплетались из ее слов, но были путаны и ленивы. Плыл куда-то неизвестный Дюша-предатель, его голова лопалась от долгов, обещаний и анекдотов, у него были глаза и улыбка, с ним было классно, пиво, кино, браслетик на любовь, она его так… так…
Патлатые Дюшины друзья, чей-то день рождения, было смешно, было весело, пиво горчило, от него туманились лица, губы у Дюши были горячие, я отойду, я отойду и вернусь, сказал он. Готика навсегда! Тренькала гитара, кто-то тискал ее…
А она отрубилась.
Наверное, это хорошо, что она отрубилась?
— Хорошо, — серьезно сказал Вадим.
— Я знаю, я сама дура, — горько сказала Вика.
Ее растолкали утром и выпроводили из квартиры — гуляй, она шаталась по городу, не узнавая ни улиц, ни домов, ни с того ни с сего ее разбирал смех, отдавая резью внизу живота, она вымокла, и где-то по пути потерялись жакет и желание жить.
А вечером она зашла к соседке и украла ключи.
— Понятно, — вздохнул Вадим.
Не было звезд. Светились редкие окна. Пробегали по стенам мазки фар. Мерцая, потрескивали вывески. Город засыпал, сонно посвеченный опутавшими его электрическими цепями. В него было странно смотреть. Как в пустоту. Как в пропасть.
Воздух казался соленым.
— Холодно, — сказала Вика, опускаясь на унифлекс. Съежилась, обхватив колени руками.
Вадим снял куртку, набросил девчонке на плечи.
— Может, тебе пойти домой?
Он не увидел, скорее, почувствовал мотание головы.
— Не, давай посидим еще.
— А не хватятся?
— Я уже взрослая.
Вадим, присев, подобрал ногу под себя.
— Как-то грустно ты это сказала.
— Ага. А ты можешь убить Дюшу?
— Вик, я и спасать-то не особо умею.
— Я же увижу его в школе…
— Вик, — Вадим поймал в свои ладони холодные ладошки Вики, — посмотри в себя, пожалуйста: чего ты по-настоящему хочешь?