— Руки в стороны, ноги на ширине плеч, — скомандовало радио. — Согните руки перед собой. Держите локти прямо! Разведите руки в стороны. Раз-два! Раз-два! Веселей, товарищи!
Снова этот нарочито доброжелательный голос — как будто мы все тут умственно отсталые, подумал Влад.
Впереди него махала худенькими руками чертежница Людочка. Она только в этом году пришла в институт по распределению. Людочка считалась модной девчонкой: носила джинсы "Салют" и короткую стрижку с рваной челкой.
— Тетеркина ко мне опять вязалась, — вполоборота сообщила Людочка Владу. — Зачем я в джинсах? Я ей говорю: "Алла Михайловна, ну что за каменный век!" А она мне: "А ты читала постановление ЦК об укреплении дисциплины на рабочих местах? Хочешь нам показатели снизить? Еще раз увижу — влеплю выговор в трудовую". А в чем ходить-то? Как Алла, в юбке "прощай, молодость"? Злые вы, уйду я от вас, — мечтательно протянула Людочка. — Два года отбатрачу и уйду.
Влад кивал и "угукал" — сочувственно, но рассеянно. Он думал о другом. Прямо перед ним на стене красовались два портрета. На одном — Ленин в крапчатом галстуке. На другом — Тропинина в окружении рабочих. Раньше Влад воспринимал эти портреты безразлично, как неизменный фрагмент интерьера. Теперь его странный двойник нашептывал мысли самого что ни на есть опасного свойства.
Владлен Верижников дожил до двадцати девяти лет, не задумываясь о многих вещах. Представления, которые воспитала в нем семья и школа, были образны и примитивны, как у дикаря. Иногда здорового человека пробирает дрожь при мысли, что он мог родиться инвалидом. Так в детстве Влад с ужасом представлял себе, что было бы, не родись он в СССР. Весь остальной мир виделся ему коварной ловушкой, бездной, в которой бродят призраки безработицы, расизма и милитаризма. Конечно, став взрослым, он ко многому стал относиться иначе. Что-то стало раздражать… Но и в страшном сне Владлену не могло привидеться, что однажды Советский Союз завершит свое существование.
И вот в его внутреннем мире появился некто Владислав и сказал: не знаю, как у вас, парень, а у нас все давно развалилось к чертям.
— Раз-два! Раз-два! Достаточно. Молодцы! А теперь ноги вместе, руки вперед. Приседаем — раз-два! Раз-два!
Влад не замечал изящной Людочкиной попки, обтянутой серой джинсой. Ему вдруг показалось, что ласковый прищур Ильича стал ехидным…
После зарядки на столах одновременно загудели компьютеры — сеть включалась централизованно.
Влад честно попытался сосредоточиться на схеме генератора — но не смог. Мысли разбегались. Его бесила собственная неспособность додуматься до какого-то логического конца, он просто готов был застонать от досады. Иногда Влад кидал косые взгляды на коллег, корпящих над работой. Ему казалось, что его безумие становится заметным для окружающих. Присутствие людей его смущало и тяготило.
Наконец наступил обеденный перерыв. Первой из-за стола выпорхнула Людочка.
— Владик, в столовку идешь? Нет? Что это с тобой? — она шутливо пощупала ему лоб холодными пальцами. — Семейные проблемы? Или просто насморк?
— Насморк, — послушно кивнул он.
— Простыли, Владлен Никитич? — тут же встряла Тетеркина. — А почему к врачу не идете? Я же вижу, вы с самого утра не в себе.
"Господи, да уйдете вы все наконец?" Подавив безмолвную мольбу, Влад пробормотал:
— Да ерунда!
— Ваше здоровье, молодой человек, — не ерунда, как вы изволили выразиться, а наша общая забота. И пренебрегать им вы не имеете права, — холодно отчеканила Алла, выходя. — Если больны — берите больничный и не распространяйте вирусы.
— Достала, — буркнула Людочка, показав ей вслед язык. — Послушать ее — так у советского человека вообще личной жизни нет. Что насморк, что запор — все общая забота. Ты точно есть не пойдешь? Принести тебе пирожок?
Дождавшись от Влада кивка, она выпорхнула за дверь. Влад остался в одиночестве, но от этого легче не стало.
Напрасно он надеялся, что как-то справится. Рано или поздно все догадаются. И Тетеркина. И Лена. И что тогда? Его и в самом деле отправят к врачу.
Здравствуйте, больной. На что жалуетесь? Здравствуйте, доктор. С некоторых пор меня почему-то стало двое. Что порекомендуете? Порекомендую, голубчик, тишину, душ Шарко и одежду с очень длинными рукавами. В общем, привет, психушка.
Ему нужна помощь! Человек, который не побежит звонить по "03" после первой же фразы. Поделиться с Леной? Рассказать ей о том, что произошло между ней и Генкой? Ни за что.
И тут Влад вспомнил чернявого соседа по злополучной поездке в метро. "Летний сад, у домика Петра, с 8 до 10 вечера. Это надежно, я буду вас там ждать".
Сегодня же! Сегодня же после работы, решил Влад.
— Хенде хох!
От неожиданности Влад подскочил на стуле. Отодвинув клавиатуру, Генка Полевач взгромоздился на стол. Он вертел в руках пластиковую папку и хихикал, ужасно довольный, что застал приятеля врасплох. "Кудахчет, как курица", — подумал вдруг Влад. С некоторых пор — он прекрасно знал, с каких именно! — Генка стал его раздражать.
Вслух Влад сказал:
— Спасибо еще раз, что встретил моих.
— Да брось. Друзья для того и существуют… чтобы на них ездить! Ты лучше скажи: "Французский десерт" удалось посмотреть?
— Нет. Лены не было, с кем бы я пошел? Ну ничего, успеется.
— Сомневаюсь, — многозначительно поморщился Генка. — Между нами, мальчиками, я вообще не догоняю, как такое выпустили на экран.
Владу сейчас было не до новинок экрана. Но из вежливости он спросил:
— Даже так? А про что хоть кино?
— Про несчастную любовь, натюрлих, — хмыкнул Генка. — Внук белогвардейского эмигранта приезжает в Россию. Дед, понимаешь ли, ностальгировал, и внук страстно хотел увидеть русские березы. В общем, этот француз обратился к советскому правительству с просьбой дать ему гражданство. Ему предлагают как бы испытательный срок — год. Если за это время он докажет нашей стране свою дружбу, то сможет остаться. Но у француза это, натюрлих, не получается. Он скандалит в ресторане, оскорбляет негра-студента и в конце концов связывается с городским сумасшедшим, мечтающим возродить самодержавие.
— А любовь-то где?
— А любовь у него с очаровательной блондинкой-комсомолочкой, которую, представь, играет Лена Корикова. Она пытается его перевоспитать, но безуспешно. Он так же безуспешно пытается ее развратить.
— И в чем тут мораль? — искренне подивился Влад.
— А мораль выражена устами комсомолкиного прадеда. Он такой совсем выживший из ума старик. И пока комсомолкины родители обхаживают француза, прадед, фигурально говоря, машет шашкой. Типа смерть буржуям. Все над ним смеются. А потом, когда комсомолочка прибегает домой вся в слезах, он гладит ее по голове и говорит: "Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит".
— Ну, и чем это все заканчивается? Он уезжает в Париж, она остается на Родине?
— Ты знал, ты знал! — Генка погрозил пухлым пальцем.
— Я только не понимаю, где ты узрел в этом крамолу. Эмигрант, очевидно, мерзавец. Наша девушка — молодец.
— Все так, — вздохнул Генка. — Вот только… Уж больно этот французик симпатичный. И пакостит он симпатично. Как будто режиссер совсем не то хотел сказать, что сказал… Это точно, у меня на такие вещи нюх. Так что хочешь посмотреть — иди скорей, пока не прикрыли. Иринке моей очень понравилось. Да, кстати, она же съездила в Париж!
— Да ну! А через кого? — брякнул Влад. И сам оцепенел от сказанного. "Через кого" — он имел в виду: с каким туроператором. Точнее, не он, а Владислав, который менеджер по туризму… К счастью, Генка ничего не понял.
— Да не через кого. В профкоме в общем порядке путевку оформили. Она же у меня передовик.
— Ну и как? Не подцепила тлетворную буржуазную бациллу?
— Да ну тебя! — хихикнул Генка. — Из нас двоих благонадежнее она. У нее даже партийный стаж больше. Вот, — он достал из кармана пиджака коробочку, упакованную в серую обертку. — Духи для Ленусика. Иринка купила в дьюти-фри.
— Спасибо, — растерянно сказал Влад, убирая коробочку в сумку.
— Ладно, — зевнул Генка. — Пора мне. Цурюк, цурюк. Мне еще надо с переводчиком созвониться. Видал? — он потряс пластиковой папкой, внутри которой Влад разглядел ксерокс какой-то статьи на английском. — "Истборнский рабочий" написал про наш институт. В органах проверили, сказали, можно довести до трудящихся. Все хорошо, только мне теперь с переводом возиться…
— Давай я переведу, — пожал плечами Влад.
— Попробуй! — Генка, хмыкнув, сунул ему папку.
Влад пробежал статью глазами.
— Здесь говорится об укреплении дружеских связей… Встреча, состоявшаяся в феврале 2006 года… Рабочая молодежь Англии жмет руку советским молодым рабочим… Обмен опытом… Вся мощь советской науки… Помериться силами на футбольном поле… В общем, если хочешь, оставь, я тебе набросаю.
Генка смотрел на него недоверчиво. Потом в его взгляде появилось и совсем странное выражение.
— Так ты действительно читаешь? Не придуриваешься? А откуда ты так хорошо знаешь язык? У нас же только шпионы английский знают, хе-хе.
Владу что-то очень не понравилось в Генкином голосе. Он сообразил, что снова сморозил не то. В этой жизни Владлен Верижников свободно читал техническую документацию на китайском — в вузе их неплохо поднатаскали в связи с требованиями производства и международной политики. В школе, как и все, он учил немецкий. Зато Владислав свободно говорил на языке Джорджа Буша и Бритни Спирс. И еще он понял, что хвастаться этим перед Генкой не стоило.
— Ну, со словарем это прочтет любой, — начал выкручиваться Влад. — И ты в том числе. Но раз тебе некогда, давай, я сделаю. Ты ведь нам так помогаешь… Кстати, заглянули бы в субботу. Ирина бы рассказала про Париж…
— В субботу? Зер гут! — оживился Генка. — Иринка привезла чудесное французское вино, мы его как раз и разопьем. Ну что, статейку я оставляю? Может, как раз к субботе управишься? Вот и ладненько. Все! Пока! Ауфидерзейн!
Генка колобком выкатился за дверь.
И что меня дернуло его пригласить? — подумал Влад. Он поступил как бы назло своему страху. Страху потерять Лену… Впрочем, все это ерунда, Генка женат, хотя его Ирина совершеннейшая скобариха, но он вроде бы доволен, и даже если нет, то с чего бы мне не доверять Лене?..
И еще один нелепый довод вдруг успокоил Влада.
Владлен и Владислав сменяли друг друга аккуратно через день. Если так и будет продолжаться, то суббота достанется Владлену. Вот и прекрасно, решил Владислав. Пусть справляется без него…
Афины. 347 год до нашей эры
Великий Платон умирал.
Тускло горели светильники. Над ложем застыл тяжелый запах травяных настоев. Врач только что выпустил больному дурную кровь, и старая рабыня, накинув на голову черный гиматий, понесла миску во двор. Вслед за ней вышел врач.
С умирающим остались двое. Один стоял у самого изголовья — невысокий щуплый мужчина лет сорока с подвижным, язвительным лицом. Второй — молодой красавец — сидел на корточках возле двери.
Губы старика шевельнулись. На всем лице только и жили губы — чувственные и розовые, как у женщины. Словно серая морщинистая кожа, слезящиеся глаза и желтоватая редкая борода были маской, надетой на другое лицо.
— Стагирит, — слабо позвал умирающий.
— Я здесь, учитель, — встрепенулся стоявший у изголовья. Молодой человек у двери тоже вскочил, но подойти не решился.
— Стагирит, мы часто спорили с тобой. Я бранил тебя за самоуверенность…
— Ты костерил меня, учитель, как бестолкового раба, — усмехнулся тот, кого назвали Стагиритом. — Но я признателен тебе. Ты преподнес мне бесценный дар — любовь к истине. Как жаль, что ты так и не решился взглянуть на мир моими глазами…
— Послушай, Аристотель, сын Никомаха, — взволнованно произнес старик. — Сейчас, когда я уже слышу журчание Стикса, мне очень нужны твои глаза. И твой ум, дерзкий, как пирейская девчонка. Только ты сможешь разгадать эту загадку… Кто здесь с тобой?
Платон с трудом повернул голову.
— Филоней, — небрежно бросил Аристотель. — Он тоже твой ученик. Поступил в Академию два года назад. Ты хочешь, чтобы он ушел?
Лицо Платона отразило раздумье. Потом он выговорил:
— Нет. Пусть подойдет.
Молодой человек почти бегом пересек комнату. Упав на колени у ложа, он сбивчиво забормотал слова благодарности. Платон раздраженно шлепнул его по руке.
— Замолчи. У меня мало времени. Боги не станут ждать. Поди лучше достань из сундука папирус. Он там один.
Филоней дрожащими руками поднял тяжелую кованую крышку. Он был взволнован, как мальчик. Его, безвестного сына афинского ткача, допустили к ложу умирающего Платона! И сейчас, вероятно, учитель откроет ему какую-то тайну…
Среди пергаментных свитков Филоней легко нащупал хрустящий папирус. Он торжественно протянул его Платону, но тот махнул рукой.
— Отдай Стагириту. Пусть прочтет.
Аристотель осторожно развернул папирус и пробежал его глазами. Лицо его выразило знакомый Филонею скепсис. Эх, ненадежное вместилище для своей тайны избрал учитель… Аристотель не раз осмеливался открыто возражать Платону. В последнее время, когда учитель стал сдавать, у Аристотеля появилось много приверженцев… Филоней ревниво покосился на собрата по Академии. Нет, не случайно Платон не захотел сейчас остаться наедине со своим любимчиком из города Стагира. И Филоней мысленно призвал Афину в свидетели, что не забудет ни слова из того, что сейчас прозвучит…
— Читай, Стагирит, — велел Платон.
И вот что прочитал Аристотель.
"Миром правит неопределенность.
Тот, кто прожил долго и узнал много, никогда не может быть уверен, что знает все.
Так подумали мы, когда увидели живым старого И-Цзы.
Ибо многих видят мертвыми после того, как видели живыми.
Но никого еще не видели живым после того, как увидели мертвым.
И когда мы собрались, чтобы обсудить это, мудрый Мао-Цзы сказал:
"Я знаю, что тридцать шесть лет моей жизни прожито двумя разными людьми. Я и мой двойник были женаты на разных женщинах. Мы дали нашим детям разные имена. Но то, что было раньше указанного срока, принадлежит только одному Мао".
И сказал, побледнев, Хуань-Гун:
"Наверно, все мы лишились рассудка. Ибо я тоже помню две свои жизни. И в одной я, к стыду своему, был свинопасом, прежде чем встретил тебя, Мао-Цзы".
И всего нас было девять, и каждый сказал: да, я прожил две жизни одновременно.
И сказал тогда мудрый Мао-Цзы:
"Вы заметили, что все это случилось с нами после того, как мы провели ночь в пещере?"
И еще сказал Мао-Цзы:
"Вы заметили, что никто, кроме нас девяти, не знает о случившемся? Даже И-Цзы не ведает, что в другой жизни он уже мертв…"
И спросил У-Бо, а он был самым младшим:
"Почему это так, учитель?"
И ответил Мао-Цзы, вздохнув:
"Есть многое в Поднебесной, что выше понимания человека".
Аристотель поднял глаза от папируса.
— Что это за… поэма?
Похоже, он едва удержался, чтобы не сказать: "Что это за бред?"
— Я рассказывал вам о своей поездке в Египет. Помните? — спросил Платон.
— Да, учитель, — хором выдохнули Аристотель и Филоней.
— Я посетил немало храмов в этой древней стране. Но меня интересовали не сокровищницы и статуи богов, а хранилища мудрости, библиотеки. Однажды жрецы показали мне пергамент из далекой восточной страны. Пергаменту, сказали они, около пятидесяти лет. Его покрывало затейливое письмо, совсем не похожее на египетское. Но один из жрецов вызвался перевести написанное, и тогда я услышал то, что сейчас услышали вы. Что скажешь, Стагирит?
— Я никогда не был на Востоке, — пожал плечами Аристотель. — Может, для тамошних людей эти слова что-то значат. Может, так они заклинают духов дождя или просят плодовитости для скотины. Но мне это ничего не говорит.