— Любезный Мао-Цзы! Почему ты вернулся?
У-Бо с тревогой посмотрел на старого учителя. У Мао-Цзы тряслись губы. Он силился что-то сказать, но не мог и только протягивал к старому другу высохшую дрожащую руку.
10 апреля, понедельник
Рабочий день полковника КГБ Антона Андреевича Корягина начался как обычно — с проверки почты.
Пока загружался компьютер, Корягин гимнастики ради несколько раз энергично прошелся вокруг стола, крытого красным сукном. За окном по Литейному громыхали трамваи. Этот звук давно уже стал неотъемлемой частью работы. Вроде как убери его — и невозможно будет сосредоточиться.
На мониторе, вздрогнув, установилась заставка — государственный герб. Устроившись в массивном кожаном кресле, Корягин ввел пароль и вошел в почтовый ящик. Писем накопилось много. А настроение у Корягин было вполне понедельничное — то есть нерабочее. И погода — эх, что за погода стоит! Сейчас бы кружечку пивка, да спаниеля Тишку на поводок, да в парк с внуком… Или на дачу к брату Борьке закатиться… Но Корягин, заказав по переговорному устройству чай, постарался сосредоточиться.
Плановые отчеты… Статистические сводки… Донесения агентов… В прежние, "досетевые" времена для того, чтобы доставить все это по назначению, понадобилась бы уйма человекочасов. А сколько бумаги… Корягин с ужасом представил себе пыльные кипы на красном сукне и любовно погладил компьютер по металлическому боку.
Антон Андреевич любил прогресс. Что плохого в том, что советские люди — не все подряд, конечно, а самые политически грамотные, проверенные и надежные — пользуются чудесами враждебной техники? Пусть империалисты размениваются на создание роботов-домохозяек и думающих машин. Пусть поработают на наш комфорт. У советской промышленности есть задачи поважнее.
Однако Сеть, или, как ее называют на Западе, Интернет, оказалась не только удобством, но и источником головной боли. Когда семь лет назад Комитет подключился к Сети, старики-ветераны были категорически против. Сеть — это интервенция, утверждали они, против духовного здоровья советского народа. А что, если Сеть выйдет из-под контроля? Вдруг найдутся горе-умельцы, из тех, кто сооружает радиостанции по чердакам, чтобы слушать вражеские голоса? Вы представляете, что тогда произойдет? Сколько разойдется антисоветских пасквилей? Какая информация окажется доступной?
Но молодежь была самоуверенна. Как Сеть может выйти из-под контроля? В стране будет существовать один-единственный сервер. К нему будет иметь доступ только Комитет.
Так все и было — до поры. Но старики оказались правы. Горе-умельцы нашлись. В Ленинграде, в колыбели революции, был создан подпольный сервер. По этому делу уже велось следствие особой секретности, и двое высших чинов были приговорены к высшей мере за халатность. Однако сервер, по-прежнему не обнаруженный и не блокированный, продолжал действовать. Об этом свидетельствовали гнусные анонимки, периодически приходящие на электронный адрес Большого Дома. Наглые молодые говнюки. Не понимают, с чем связались!
Постучав, в кабинет вошел помощник и поставил перед Антоном Андреевичем поднос. Чай был в стакане с подстаканником — серебряным, тяжелым, еще довоенным, украшенным серпами-молотами и снопами пшеницы. Этот подстаканник переходил от одного хозяина кабинета к другому и стал ритуальным — как и кусковой рафинад. В таком чаепитии было что-то ленинское. Что-то полное романтического духа первых лет революции, который сейчас товарищ Тропинина старается воскресить.
Антон Андреевич покосился на портрет генсека. Ямочки на щеках, каштановые локоны, седая прядь надо лбом, материнский взгляд карих глаз… Скромный костюм, блузка с бантом и значок коммуниста на лацкане.
Корягин не раз встречался с Тропининой, когда та приезжала в Ленинград. В присутствии прежнего генсека он чувствовал себя уютнее. И не только потому, что бывший был свой человек, из органов, андроповский выученик. Все-таки мужик — это мужик. А баба есть баба…
В бабе на государственной службе есть что-то, выражаясь поповским языком, богомерзкое. Ты смотришь на нее сверху вниз как на слабое и не слишком умное существо, ты расслаблен, а она вдруг — хвать! — львиной лапой да по живому.
И эта такая же. Вся из себя улыбчивая, неторопливая. Эдакая всесоюзная бабушка. Угощает пионеров пирогами собственной выпечки. А проект новой конституции на президиуме зарубила так ловко, что никто и пикнуть не успел. Дала-таки понять, кто в доме хозяин…
— Антон Андреевич! — помощник снова показался на пороге.
— Чего тебе, Кузнецов?
— А кто в Куйбышевский райисполком-то поедет?
— Не понял, — Корягин, отставив чай, недовольно уставился на помощника.
— Так в райисполком… Вы же вчера сказали, что сегодня решите, кого послать. Оттуда только что звонили, беспокоятся… Помните?
Корягин наморщил лоб и вспомнил, но смутно. Был звонок ему домой — действительно, из Куйбышевского райисполкома. Какая-то у них беда приключилась с документами. И действительно, он обещал в понедельник кого-нибудь прислать. И еще позвонил Кузнецову, чтобы тот ему сегодня напомнил. Но почему все это так смазано, словно события месячной давности?
Внезапно Корягина накрыло жуткое ощущение небытия. Вчерашний день — он как бы был: выходные в кругу семьи, борщ, все такое… Но как бы его и не было.
— Антон Андреевич! — переполошился помощник. — Вам плохо? Может, врача вызвать?
— Иди, Кузнецов, — Корягин слабо махнул рукой. — Да, скажи Сайко, пусть в Куйбышевский съездит.
Кузнецов ушел. Корягин сидел, заложив правую руку за борт пиджака. В груди потягивало. Под левую руку он положил мышь и прокручивал письма, сортируя их по степени важности. И в этот момент в углу экрана замигал красный конвертик. На личный адрес Корягина пришло еще одно письмо.
Корягин взглянул на обратный адрес — это был один из его непосредственных подчиненных. С чего бы это майору Шелесту слать ему письма, когда можно запросто подняться на один этаж, подумал Антон Андреевич, открывая письмо.
Оно оказалось зашифровано — по форме особо секретных документов. Введя пароль, Корягин запустил шифровальную программу и получил следующий текст:
"Товарищ Корягин!
Организация рада вновь видеть Вас в строю!
Сбой, имевший место в ночь с 7 на 8 апреля, произошел не так, как обычно. Это означает, скорее всего, что АМ изобретен и работает. В связи с этим руководство определяет три важнейших задачи:
во-первых, обеспечить работоспособность Организации в новых условиях;
во-вторых, установить строгий контроль над случайными "дельта";
в-третьих, и это архиважно, выяснить местонахождение АМ.
Мне поручено известить Вас о решении, принятом руководством. Вы возглавите ленинградский отдел".
А последняя строка была совсем фамильярной:
"Антон Андреевич! — писал Шелест. — Поскорее приходите в себя! Этот знак поможет Вам вспомнить. Жду вызова".
Знак? Только сейчас ошарашенный Корягин заметил, что к письму прилагается "скрепка". Он открыл ее. На экране появилось изображение иероглифа. И самое удивительное, что Корягин знал его значение. Это была древнекитайская цифра 9. Знак Девяти. Тайна Девяти Мудрецов…
Алые вспышки одна за другой промелькнули перед глазами. Сознание рвалось пополам — с такой болью, что Корягин вцепился ногтями в сукно, силясь не закричать. Но прежде, чем сполохи погасли, он с ужасом вспомнил еще одну свою жизнь.
Он потерял работу при Горбачеве. На его глазах развалилась система, которой он планировал посвятить жизнь. Корягин был мужик, он должен был кормить семью… Переборов стыд, он мыкался по поездам с польским товаром. Но стихийный рынок оказался к нему беспощадным. Корягин прогорел. Из-за этого начал пить и…
И — самое страшное, что он сейчас отчетливо это помнил, — умер. Больничная палата, рука, бесчувственная от уколов, потом куда-то пропал воздух… небытие. То самое небытие, которым веет от вчерашнего дня.
Мать в свое время заставляла его учить наизусть семейный архив. Но он запомнил только самую суть. Есть такое явление — Сбой. И есть Организация, объединившая людей, чувствительных к Сбоям. Корягин в эту ерунду не верил, а Организацию считал религиозной сектой. Когда мать называла ему высокопоставленных чиновников, якобы принадлежащих к Организации, он только пожимал плечами. Впрочем, этих имен было достаточно, чтобы отбить охоту вообще интересоваться такими делами.
Организация, если она существовала, тоже не интересовалась Корягиным. Однако теперь он понадобился…
К новому Сбою готовились 123 года — и все равно он застал врасплох. И оказалось, что в этой жизни Корягин занимает важный, ответственный пост. Организация соизволила его заметить. А для Корягина главным было, что здесь он жив.
Однако Антон Андреевич привык оправдывать доверие вышестоящих. Возглавить ленинградский отдел… Непросто это будет, ох, непросто… Но коммунисту не пристало бояться трудностей, усмехнулся он.
Корягин вызвал помощника и гаркнул ему, едва ступившему на порог:
— Майора Шелеста ко мне! Срочно!
В отличие от полковника Корягина Влад не знал, что с ним происходит. И не имел ни малейшей подсказки.
В понедельник утром будильник бесцеремонно ворвался в его сны. Влад открыл глаза и с недоумением оглядел чужую комнату. Потом долго, как после глубокого обморока, по крупицам собирал информацию о себе и о мире. Когда выстроилась более или менее полная картина, он обхватил руками горящую голову и застонал. Безумие, неожиданно поразившее его в пятницу вечером, продолжалось.
Долго ли он будет балансировать на грани болезни? Скорей бы определиться. Или идем на поправку, или пускаем слюни в лечебнице. Но тогда уж, будьте добры, в полном беспамятстве, чтобы не мучиться, как сейчас.
И тут запахло зеленым яблоком. В комнату вошла Лена. Сделала возмущенное лицо:
— Он еще валяется! Во дает! Вставай, сонное царство. Яичница на столе стынет.
Она бесшумно шлепала мягкими тапочками, доставала какую-то одежду из шкафа, вынимала из волос бигуди. Короткий фланелевый халатик был запахнут поверх длинной ночной рубашки.
А ведь та, другая, Лена никогда не носила таких мешков, невольно подумал Влад. Она ложилась спать в черном кружеве или алом шелке. Но та, другая, ушла. А эта — здесь, с ним.
Лена выругалась, запутавшись в волосах расческой. Обернулась к Владу, состроила забавную мордочку и виновато пожала плечами. И в этот момент Владу стало абсолютно все равно, сошел он с ума или с ним происходит какая-то сверхъестественная хрень. Лена здесь! Какая разница, как зовут дьявола, который ее вернул?
Когда он вышел на кухню, Лена, уже одетая и накрашенная, силком кормила Анюту геркулесовой кашей. Та, как всегда по утрам, капризничала и подставляла ложке ухо вместо рта. Радиоточка бубнила о результатах конкурса "Лучший наставник" на Калининском заводе.
Влад сел за стол и стал ковырять вилкой яичницу. От ощущения абсурда кружилась голова. Он точно знал, что всего этого с ним происходить не может. И одновременно — что все происходящее в порядке вещей.
Наконец Лена впихнула Анюту в пальтишко. Склонилась над Владом, не прикасаясь накрашенными губами, чмокнула воздух возле его щеки.
— Все, мы ушли! До вечера!
Хлопнула дверь. Он остался один. Ему тоже пора было собираться на работу, но он сидел, вертя в руках тарелку с остывшей дочкиной кашей.
— Ветераны завода неустанно передают свой опыт новичкам, — сообщило радио. — Они помогают молодым рабочим в выполнении трудовых норм. Герои социалистического труда…
Влад вдруг фыркнул. Что за тон у дикторши! Наигранно приподнятый, как будто она воспитательница в детском саду. Раньше он этого никогда не замечал. И такую же ухмылку вызвала мысль о том, что в институте за опоздание он получит выговор. Ну, детский сад! У них в турагентстве за минуту опоздания из зарплаты вычитают сто рублей. Вот это дисциплина!
Ухмылки ухмылками, а все-таки он заторопился и вскоре в распахнутой куртке выбежал на улицу к остановке. Троллейбус, естественно, отошел прямо у него на глазах.
Мимо проехала поливальная машина. Из сквера щурились на утреннее солнце портреты передовиков производства. Купив в киоске пачку "Родопи", Влад закурил, нервно меря шагами тротуар. Ему только что вспомнился вчерашний день.
Воскресений было два.
Воскресенье N1 началось с того, что в прихожей у зеркала он обнаружил Ленину расческу. Он в ярости разломал ее и выбросил в окно. Но день был испорчен, руки тряслись и мысли одолевали мрачнее некуда. Влад достал из холодильника банку пива и выпил ее залпом, как лекарство. И понеслось. В результате он не съездил, как планировал, по объявлению посмотреть машину — взамен той, что отдал Лене. Спать он лег кривой, как патефонная ручка, и даже ни разу не вспомнил о своем странном душевном расстройстве.
Это воскресенье он назвал Горьким — из-за гадостного привкуса во рту.
Воскресенье N2 было совсем другим. После завтрака они поехали в Уткину заводь — в новый зоопарк. На Лене было бледно-оранжевое гедеэровское пальто, и он назвал это воскресенье Оранжевым.
Анюта первый раз была в зоопарке. Влад тоже не был, с тех пор как зверей переселили с душной Петроградки на просторную окраину. И трудно сказать, кто из них — отец или дочка — был в большем восторге.
— Мишки! Мишки! — визжала ошалевшая Анюта. А потом тащила папу за руку: — Ну идем же! Там же лев!
Влад как заведенный щелкал "Зенитом". Почти всю пленку он извел на белых медвежат, забавлявшихся в воде с автомобильной камерой. Их огромная мамка загорала на берегу, а отчаянно храбрая ворона пыталась подобраться к остаткам ее обеда.
Потом они посидели в мороженице, заказав пломбир с шоколадом и с сиропом. Вечером по телевизору показывали "Брильянтовую руку". А ночью… В общем, в воскресенье N2 Влад тоже ни о чем не вспоминал.
И вот что любопытно. Прислушиваясь к себе, он заметил, что теперь его воспоминания чередовались. Это как на картинке, где ты видишь то вазу, то два профиля, обращенные друг к другу.
Сначала он более отчетливо помнил Горькое воскресенье, а Оранжевое иногда вспыхивало ярким солнечным зайчиком. Затем Оранжевое вырвалось вперед и лишь иногда отдавало горчинкой. Но потом все устаканилось, и оба воспоминания равноправно угнездились в его памяти. Ощущение было очень неприятным.
В подошедший троллейбус Влад влез, активно работая локтями. Пассажиры, как обычно, висели друг на друге. Из общего монотонного гула вырывались отдельные реплики:
— Мужчина, смотрите, куда прете! По ногам как по асфальту!
— Будьте добры, пробейте талончик!
— Мальчик, сними портфель. Всю юбку объелозил!
— У метро сходите? Ну так подвиньтесь, раз не сходите.
Двадцать минут на троллейбусе, потом полчаса на метро. С пересадкой. В час пик. Потом — трамвай… Многие готовы любить свою работу, если на нее не придется ездить. Всклокоченный и вспотевший, Влад вбежал в ворота институтского двора.
Зеленую Генкину "волгу" он заметил сразу. Сначала его кольнула зависть: передвигаются же некоторые по-человечески… А потом вдруг отпустило. Экая невидаль — "волга". В той, другой жизни у него была машина получше. И будет еще лучше — как только он выкроит время заняться покупкой. Зато в этой жизни у него есть Лена и много-много, бесконечно много Оранжевых воскресений. Как он раньше не ценил такого богатства? Ради этого пусть ему хоть каждый день мнут бока в общественном транспорте!..
Влад поймал себя на том, что впервые подумал о двух своих "я" как об объективной реальности. Выходит, все, чего ему не хватает в одной жизни, можно компенсировать в другой? Если это и безумие, то чрезвычайно удачное!
В комнату N24 он влетел с первыми позывными производственной гимнастики. Все его сослуживцы уже стояли в проходе у своих столов. Руководитель группы Алла Михайловна недовольно покосилась на опоздавшего.