Близкий разрыв сотряс машину, выбросив Ткаченко из воспоминаний в реальность. Машина свернула с дороги и затряслась по разбитой земле. Ткаченко схватился за металлическую скобу в попытке удержаться. Он снова сказал себе, что был слишком стар для таких подвигов.
Эстонец сорвал шлемофон и взял в руки каску.
— Мы на месте.
У переправы уже начала образовываться свалка. Танковая колонна подошла слишком рано, и машинам саперов с понтонными парками пришлось объезжать их. Тягачи затаскивали противотанковые орудия на временные позиции, инженерная техника копалась в грязи, укрепляя берег для установки моста. Саперы и солдаты комендантской службы, чьей задачей было управление движением, размахивали руками и флагами, очередная волна боевых машин пехоты спускалась по раскатанной грязи к воде канала. Машины вошли в воду неловко, пытаясь выровняться на воде, словно бескрылые утки. Ткаченко увидел, как одна из машин получила прямое попадание шального снаряда, взорвалась в воде, мелькнув на поверхности металлическими клочьями, а потом ушла на дно вместе с экипажем и десантом. Еще одна машина застряла на другом берегу канала, будучи не в состоянии выбраться из воды.
Мощный взрыв оглушил Ткаченко, бросившегося на землю. Только корпус одного из съехавших с дороги танков спас его от осколков. Вокруг кричали от боли или страха, другие голоса звали санитаров.
Комбат-эстонец кричал приказы и махал руками, напоминая Ткаченко один старый анекдот о том, что каждый раз, когда саперы приходят в растерянность, они машут руками, как будто сигнализируют о чем-то важном.
Ткаченко поправил шлем и стер самые крупные пятна грязи с формы. Решительно пыхтя, он направился к каналу. Подойдя к воде, он взял под контроль первую колонну понтонных парков, будучи раздраженным медлительностью и теперь в душе радуясь возможности взять происходящее под свое руководство. Он даже начал руководить отдельными грузовиками, которые полукругом подъезжали по крутому берегу к каналу, чтобы сбросить понтоны в воду.
Ткаченко не обращал внимания на брызги воды. Он уже промок. Когда первые полдесятка секций моста плавали в канале, он вскочил на одну из них, пока саперы напряженно пытались направить понтоны в нужное положение и связать их друг с другом.
— Ложись!!!
Ткаченко упал на понтон, который закачался от рева прошедшего над ними реактивного самолета. Открыли огонь зенитные орудия, зашипели стартующие ракеты. Затем раздались взрывы сброшенных самолетом бомб.
— Работайте! — Закричал Ткаченко. — Если не хотите сдохнуть прямо здесь, сволочи! — Он выхвалил инструмент у неуклюжего солдата.
Вниз по течению канала подготавливалось все больше мест для установки мостов, и все больше машин с понтонными парками подъезжали к воде, чтобы сбросить в воду секции. Командир батальона уже получил в свое распоряжение два челночных парома и первые танки пересекли водную преграду на них. Ткаченко, изучив документацию по каналу, категорически запретил пытаться форсировать его, используя оборудование для подводного вождения. Берега были слишком крутыми, и он сомневался, что танки смогут самостоятельно выбраться из воды. Но он подозревал, что многие танкисты проигнорируют его указания.
Моторные лодки описывали полуокружности в канале. Саперы, стоя на понтонах, отталкивали мост от берега, помогая товарищам на лодках направлять и скреплять секции. Осколки били в грязную воду огромными каплями дождя. Ткаченко стоял на понтоне, стирая с лица смесь пота и дождевой воды.
Мост, направляемый саперами на моторных лодках, постепенно становился перпендикулярно берегу. Ткаченко смотрел на маневрирующие на воде паромы, готовившиеся к перевозке тяжелых грузов. Первый уже вернулся назад за новой группой танков.
Полчаса, думал Ткаченко. Если через полчаса они не контратакуют крупными сухопутными силами, танками, то будет слишком поздно. Они не удержат плацдарм. Он внимательно вслушивался в грохот обменивающейся ударами артиллерии. По звукам казалось, что советская артиллерия доминирует на поле боя. Она подавляла вражеские батареи и формировала защитный барьер между противником и плацдармом.
Конец понтонного моста ударил в противоположный берег, отдавшись в колени Ткаченко. Сходни упали в грязь. Нужна ковровая дорожка, подумал Ткаченко. По которой он пойдет вперед. Он снова закричал, счастливый, как ребенок.
* * *
Леонид боялся утонуть. Мысль казалась абсурдной, учитывая, что он находился посреди боя, внутри трясущейся стальной коробки. Двигателю боевой машины пехоты, казалось, безнадежно не хватает мощности. Леониду казалось, что они пересекают океан. Голова болела от выхлопных газов, а вид из бойницы в борту машины только напоминал ему, что поверхность воды находится опасно близко от крыши машины. Больше всего на свете Леониду хотелось открыть верхний люк и увидеть небо.
Но он боялся. Боялся наказания. Боялся затопления машины. Боялся огня артиллерии. Тонкие струйки воды сочились по бортам машины. И когда наводчик выстрелил в далекую, невидимую цель, машина качнулась так, словно была готова опрокинуться.
Леонид молился. Он не знал, верит ли он в Бога или во что-то еще. Но его мать всегда оставалась по-крестьянски суеверной, он помнил ее робкие, быстрые молитвы. Он крепко сжал автомат и закрыл глаза. Он молился, как мог, пытаясь представить себе, что нужно было говорить, чтобы убедить забытого Бога, что сейчас он действительно был искренен. Получалось несколько похожим на попытку убедить строгого и непреклонного учителя в том, что он честно собирался сделать домашнее задание.
Машина ударилась во что-то твердое, сбив солдат в кучу. Двигатель напряженно скулил. Вращающиеся гусеницы гудели за металлическими стенками.
И вдруг машина чудесным образом обрела в себе силы, чтобы ринуться на берег. Жесткий хруст траков по гравию показался Леониду благословением, которого он не получал еще никогда в жизни.
Машина остановилась и, переключив передачу, рванулась вперед. Леонид слышал вокруг громовые раскаты. Пушка била в цели, заполняя плохо вентилируемое десантное отделение пороховыми газами. На пересеченной местности солдат швыряло из стороны в сторону, бросая их друг на друга и на металлические борта машины. Они материли друг друга, но в голосах не ощущалось никакой жизни, словно каждый в ожидании боя ушел в свой внутренний мир.
Сержант скомандовал открыть огонь через бойницы. Леонид осмотрелся вокруг и принялся выполнять приказ, просто для того, чтобы что-то делать. Он не видел никаких целей сквозь узкую щель и дым, но выпускал магазин за магазином, добавляя в десантное отделение кислой вони пороховых газов.
Машина дернулась, почти остановилась, а затем медленно поползла вперед.
— Спешиться! — Крикнул командир отделения младший сержант Кассабьян.
Задние люки машины распахнулись, и солдаты высыпали наружу, неуклюже повторяя действие, бесчисленное количество раз выполняемое на учениях. Ноги Леонида подкашивались, но он заставил себя идти. Спешно покидая машину, он ударился плечом, споткнулся и едва не упал на Серегу, уловив исходящий от него ощутимый запах спирта. Серега, казалось, не заметил этого, или вообще ничего не видел и не чувствовал. Он двигался быстро, но словно лунатик.
— Вперед, вперед!
Все вокруг заполнял густой серый дым, сквозь который пробивались мерцающие красные и желтые пятна света, похожие на праздничный салют. Ощущаемый физически шум заволок все вокруг. Леонид бежал под дождем, пытаясь найти свое место в строю.
Али бежал за ним, крича что-то непонятное, и держа гранатомет на плече, словно копье. В поле зрения не было никаких целей, только плотный строй бронемашин, идущих значительно ближе друг к другу, чем на учениях и исчезающих в дыму.
Леонид бежал вперед, смутно ощущая слева присутствие Сереги. Крепкая фигура Сереги, бежавшего вперед с пулеметом наперевес, добавила ему уверенности. Леонид закричал так громко, как только мог, не соображая, что именно он кричит. Он нажал на курок автомата, посылая очередь в серую стену перед собой в безумной попытке ощутить себя властным над своей судьбой. Он быстро расстрелял остатки патронов в магазине и притормозил, чтобы вставить новый.
Он уронил полный рожок. Когда он наклонился, чтобы подобрать его из грязи, его едва не переехала боевая машина пехоты. Похоже, она отстала от строя. Но, оглядевшись, Леонид понял, что и сам не знал, где находится. Вспышки мелькали в дыму, а затем стремительно исчезали. Вокруг продолжалась беспорядочная перестрелка.
Еще одна машина с фырканьем прошла мимо. Леонид последовал за ней, хлюпая сапогами по грязи. Он понятия не имел, почему его товарищи исчезли так быстро.
Он увидел первого раненого. Незнакомый парень тянул руки в небо, как будто пытаясь вскарабкаться по веревочной лестнице. Он протягивал руки, хрипя окровавленным ртом. Кровь заливала лицо и светлые волосы. Он повторял одно слово: «мама», снова и снова пытался дотянуться до неба, елозя головой по грязи.
Леонид в ужасе бросился бежать. Он дал очередь в направлении своего движения, очищая себе путь, но был безнадежно дезориентирован.
Боевая машина пехоты взорвалась в стороне, разорвав дымку сполохом огня. Леонид опомнился лежа в грязи, и удивился, как ему не оторвало ноги.
Где враг? Он не видел ничего, кроме бегущих теней и огромных темных силуэтов техники, на мгновение появляющихся их дыма только чтобы вновь исчезнуть. Если он погибнет… если погибнет… Он понял, что даже не знал, в какой стране находится. Они ехали очень долго. Была ли это еще ГДР? Или наши уже контратаковали на запад? Кто побеждает? Что вообще происходит?
Разрывы артиллерийских снарядов оглушали его, взрывная волна рвала на нем форму, словно нахальная девушка. Леонид поднялся на ноги и бесцельно побежал вперед, невзирая на рвущиеся вокруг снаряды. Он пробежал мимо ярко горящей машины, вокруг которой валялись обгоревшие тела. Кто-то рявкал на каком-то азиатском языке, хор стрелкового оружия грохотал в дыму.
Леонид увидел пулеметчика, залегшего за небольшим бугром. На секунду внутри него зажглась надежда: Серега!
Нет, это был незнакомый ему солдат. Леонид упал рядом, в любом случае радуясь тому, что был не один. Он начал стрелять из автомата в том же направлении, куда бил пулеметчик.
Появившийся офицер заорал на них за проявленную глупость. Разъяренный капитан с покрасневшим диким лицом, размахивая пистолетом, скомандовал им идти вперед. Леонид и его спутник поднялись с мокрой травы и осторожно двинулись туда, куда показывал офицер.
Мертвые люди. Разорванная форма. Кровь, ошметки костей и внутренностей, словно на скотобойне. Горящие машины. И по-прежнему не было видно врага.
Двигатель машины ревел на склоне холма. Леонид попытался идти на этот звук. Затем он услышал грохот танкового орудия, легко узнаваемый любым, кто хотя бы раз был возле полигона.
Деревья. Леонид бросился к темным стволам, нога в ногу со своим случайным попутчиком, хотя ни один из них не понимал, куда они бегут. Леониду просто хотелось сойти с пути, по которому двигалась техника.
Совсем рядом раздались выстрелы из стрелкового оружия. Леонид несколько секунд простоял, переводя дыхание, прежде чем понял, что стреляют в них. Его спутник упал за бревном, заливая промокший лес огнем из ручного пулемета, механически доставая из подсумка новые магазины.
— Вон там, — крикнул он Леониду. — В кустах!
Леонид попытался стрелять, но снова обнаружил, что магазин пуст. Он торопливо начал менять его, но пальцы отказывались слушаться, как он не старался взять себя в руки. Он не понимал, как кто-то отличал своих от чужих. Возможно, все просто стреляли во все, что видели. Леонид открыл огонь в лабиринт деревьев.
Вспышка. Жар. Болезненный грохот. Краем глаза Леонид увидел тело пулеметчика. Оно поднялось с земли, как будто его ударило током, на мгновение будто зависло в воздухе, а затем свалилось на Леонида, закрыв его собой.
Леонид закричал. Он бил и толкал труп, пытаясь сбросить его с себя. Он не хотел прикасаться к нему. Но отчаянно пытался высвободиться.
Темные фигуры врагов растворились в тумане. Леонид схватил автомат перемазанными чужой кровью руками. Но враги просто исчезли, словно призраки.
Леонид пополз к груде камней, присыпанной листьями. Время словно исчезло, он совершенно не осознавал его. Из-за деревьев послышался слитный крик множества голосов, перемежающийся с грохотом снарядов и рычанием техники. Леонид с трудом поднялся на ноги и убедился, что остался невредимым. Так быстро, как только мог он побежал на звуки боя. Он совсем не хотел вернуться в бой. Он просто хотел быть рядом с живыми.
ВОСЕМЬ
Подполковник Шилко вышел с командного пункта дивизиона и, расположившись под навесом, закурил. Каждый раз, как расположенная поблизости батарея давала залп, с брезента на землю лился поток воды. Дождь возобновился. Это была неподходящая погода для войны.
Шилко хотелось знать, что делается впереди, где воюющие стороны напрямую обменивались огнем. До сих пор он не получал никакой информации о войне, только новые огневые задачи. Цели смещались все глубже и глубже на вражескую территорию, что было добрым знаком. С другой стороны, его заместитель по вопросам материально-технического обеспечения, в ходе поездки за запчастями, слышал разговоры о том, что полковая и дивизионная артиллерия, располагавшаяся ближе к линии фронта, серьезно пострадала от контрбатарейного огня противника. Эта неопределенность приводила Шилко в подвешенное состояние. Лично для него война пока мало чем отличалась от учений, за исключением того, что расходовалось гораздо больше снарядов, а воздух был гораздо сильнее пропитан пороховой гарью. Но ни один вражеский снаряд до сих пор не разорвался у его батарей, а редкие самолеты над головой просто ревели, следуя к другим целям.
Наибольшие проблемы дивизиона на данный момент заключались в безнадежном отставании от плана, а также в расходе боеприпасов, который уже вдвое превысил расчетный. В расположение дивизиона было завезено много снарядов для начальной артиллерийской подготовки, но сейчас Шилко столкнулся с тем, что служба снабжения дивизии оказалось не в состоянии организовать доставку снарядов нужного калибра. Он был тем более не уверен, что система сможет поставлять ему снаряды, когда дивизион начнет перемещаться. Снаряды могли поставляться со складов фронта, но Шилко понимал, что его одинокий дивизион легко может быть забыт.
Для того, чтобы напомнить дивизионной службе тыла о своем существовании, Шилко приказал выгрузить снаряды из половины транспортных грузовиков. Затем он отправил эти грузовики за боеприпасами, и, чтобы гарантированно получить как можно больше снарядов, поручил это задание своему заместителю по политической части. Шилко твердо знал о нем только одно: замполит был человеком, способным заставить систему двигаться, и когда ему давали возможность проявить себя, дивизион мог получить все, что нужно. Если служба тыла попытается его проигнорировать, он подключит к делу своих коллег и заставит систему пошевелиться. Шилко был уверен, что снаряды будут получены, главное, чтобы машины смогли пробиться по переполненным дорогам.
Трудности с отставанием от графика требовали разного рода импровизаций. Командование дивизии продолжало направлять его дивизиону больше запросов на огонь, чем они могли выполнить, и их не интересовало, были у них боеприпасы или нет. Сначала Ромилинский, а потом и сам Шилко пытались что-то объяснять командованию дивизии. Но запросы продолжали поступать. Каждый хотел поддержки тяжелых дальнобойных орудий. Наконец, Шилко отбросил формальности. Он был артиллеристом достаточно долго, чтобы знать, какой тип задач не требовал слишком большой продолжительности огня и взялся собственноручно корректировать огневые задачи, не ставя никого вне дивизиона в известность. Шилко всегда считал себя добросовестным офицером. Но он также понимал необходимость быть реалистом.
Шилко бросил окурок папиросы в грязь. Единственным, что он сейчас мог сказать, технически уже являясь ветераном, было то, что война была делом слишком шумным, даже по меркам артиллериста. Над землей постоянно стояли раскаты грома. Он вдруг вспомнил, чем занимался, когда получил приказ привести дивизион в готовность. Они с Ромилинским сидели за столом, работая с бесконечной грудой документов, необходимых для получения материалов для постройки коптильни. Подсобное хозяйство развивалось удивительно успешно, чем Шилко очень гордился. В последние несколько недель перед получением приказа вопрос о постройке коптильни представлялся Шилко одним из самых важных в мире. Теперь этот проект вызывал у него усмешку. Тем не менее, какая-то часть Шилко до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что шла война.