Наклонившись вперед, Бенедикт внимательно изучал мое лицо.
– Да, – сказал он, – эту часть я слышал. Как они это сделали?
– Раскаленным железом. – Я непроизвольно вздрогнул и подавил желание прикрыть глаза руками. – К счастью, я скоро потерял сознание.
– Произошел ли контакт с глазными яблоками?
– Да. По-моему, так.
– Сколько же времени потребовалось на регенерацию?
– Я смог видеть примерно через четыре года, – ответил я. – А полностью восстановилось зрение буквально на днях. Значит, на все про все около пяти лет.
Бенедикт откинулся назад, вздохнул и слабо улыбнулся.
– Хорошо, – сказал он. – Теперь у меня есть некоторая надежда. Другие наши родственники теряли некоторые детали анатомии и отращивали их заново, но мне прежде не доводилось терять ничего существенного.
– Что говорить, – ответил я, – полный реестр впечатляет. Иногда я освежаю его в памяти. Коллекция укусов и обрубков, большая часть ее утрачена, но в общем и целом, плюс мой личный опыт, это пальцы на руках и ногах, мочки ушей и прочее. Я бы сказал, рука у тебя восстановится. Не сразу, конечно. Так что хорошо, что ты одинаково владеешь обеими руками, – добавил я.
Улыбка то появлялась на его лице, то исчезала. Он приложился к чаше. Нет, он не собирался рассказывать мне о своих делах.
Я сделал еще глоток. Рассказывать ему о Дворкине мне не хотелось. Это туз в рукаве, на самый крайний случай. Пределов силы его мы не знали, но он явно сошел с ума. А ведь им можно было управлять. Даже папаша когда-то начал бояться его и упрятал подальше. О чем же Дворкин говорил мне тогда в камере? Папаша заточил его, когда он объявил, что открыл способ уничтожить Амбер. Если эти слова не бред сумасшедшего и именно они явились причиной заключения Дворкина, значит, папаша повел себя куда благороднее, чем поступил бы я, случись мне оказаться на его месте. Такой человек слишком опасен, чтобы оставлять его в живых. С другой стороны, папаша пытался вылечить его. Дворкин говорил о врачах, которых он распугивал и уничтожал, обращая на них свою мощь.
Я помнил его мудрым и добрым стариком, преданным моему отцу и всей семье. Поднять на него руку было трудно, пока оставалась надежда. Дворкина заключили в место, откуда нельзя было бежать. И все-таки, соскучившись, он просто вышел оттуда. Сквозь Тень – и это в Амбере, где нет Теней. То, что сделал Дворкин, просто не укладывалось в голове – как-то это было связано с фундаментальными принципами работы Козырей. Пока он еще не вернулся к себе, я уговорил его создать для меня мой личный выход из камеры, и рисунок Дворкина перенес меня к маяку на Кабре, где я немного пришел в себя, а потом отправился в плавание, приведшее меня в конце концов в Лоррейн. Скорее всего никто так и не понял, что позволило мне бежать.
Сколько я понимал, вся наша семейка всегда обладала особыми талантами, но именно Дворкин изучал и анализировал их, а потом формализовал эти таланты, создав Образ и колоду Таро. Он часто пытался обсудить с нами эти вопросы, однако большинству наших эти разговоры казались слишком абстрактными и скучными. Черт побери, мы всегда были слишком практичны. Бранд был чуть ли не единственным, кто проявлял какой-то интерес к этой теме. Да еще Фиона. Я почти позабыл о ней. Иногда Фиона слушала тоже. И отец… Он вообще знал ужасно много, но помалкивал. Времени на нас у него не хватало, и мы не так уж много знали о нем. Должно быть, в основах он разбирался не хуже Дворкина. Разница заключалась в том, как они использовали знания. Дворкин был художником, а кем был папаша, я так и не понял. Ни с кем из нас он не сближался, хотя назвать его черствым отцом тоже нельзя. Когда ему случалось заметить кого-нибудь из нас, он тут же осыпал подвернувшееся чадо подарками и развлечениями. Но воспитание наше доверил придворным. Мне кажется, он просто терпел нас как неизбежное последствие своих увлечений. И я, в сущности, удивлен, что семейка не столь велика, как могла бы быть. Тринадцать живых детей и еще двое братьев и сестра, которые ныне мертвы, – и это за пятнадцать веков его любовной активности. Я слыхал, правда, еще о нескольких, что жили задолго до нас; никто из них не уцелел. Не столь уж впечатляющий итог для похотливого владыки. Правда, и среди нас излишне плодовитых не было. Как только мы обучались заботиться о себе и передвигаться в Тени, отец сразу же отправлял нас туда, чтобы мы отыскали для себя местечки, где жили бы спокойно и счастливо. Так и я попал в тот Авалон, которого теперь уже не было. Насколько я знал, о происхождении папаши знал лишь он сам. Я никогда не встречал таких, кто помнил бы те времена, когда Оберона не было. Странно? Не знать, откуда родом собственный отец, имея в запасе столетия, чтобы удовлетворить свое любопытство? Увы, он был скрытен, проницателен и всемогущ – как и мы, в известной мере. Он хотел, чтобы мы жили долго и счастливо – но так, чтобы не представлять угрозы его собственному правлению.
Чувствовалась в отце, по моему мнению, какая-то неуверенность, какая-то непонятная осторожность, когда речь заходила о нем и давнем прошлом. Вряд ли он мог представить себе, что когда-нибудь перестанет править в Амбере. Иногда в шутку отец начинал ворчать об отречении, но мне всегда казалось, что делает он это специально – чтобы выяснить, кто и как станет на то реагировать. Он вполне понимал, к чему приведет его уход от дел, но все не верил, что такое возможно. А всех его обязанностей, дел и тайных обязательств не знал никто из нас. И сколь пресной ни казалась такая мысль, во мне почему-то крепло убеждение, что на самом деле никто из нас не пригоден для трона. Не раз хотелось мне обвинить папашу в некомпетентности, но, к несчастью, я слишком долго был знаком с Фрейдом, чтобы не усматривать в этом личных мотивов.
И еще: я начинал сомневаться в законности наших претензий. Раз он жив и отречения не было, мы могли рассчитывать не более чем на регентство. Мне не хотелось бы дождаться возвращения папаши, сидя на его троне в качестве преемника. Если честно, я боялся его, и не без причины. Только дурак не боится высших сил, которых не понимает. Но король или регент, у меня было больше прав на этот титул, чем у Эрика, а значит, я должен был добиваться своего. И если некая сила, вынырнув из темного прошлого папаши, могла помочь мне, а Дворкин и был такой силой, – пусть о нем не узнает никто, пока мне не удались мои планы.
«Даже если эта сила способна разрушить сам Амбер, уничтожить все призрачные миры и все подлинные?» – спрашивал я себя.
«В особенности, если она такова, – отвечал я себе. – Разве можно доверить кому-нибудь подобную силу?»
Все мы действительно весьма практично настроены.
Допив вино, я потянулся к кисету за трубкой, прочистил ее и набил.
– Вот, в сущности, и все на сегодняшний день, – сказал я, разглядывая результат своих трудов, и, поднявшись, прикурил от лампы. – А после того я вновь обрел зрение, бежал из Амбера, попал в страну под названием Лоррейн и встретил там Ганелона, а потом явился сюда.
– Зачем?
– Невдалеке отсюда был тот Авалон, что я знал когда-то.
Я сознательно не упомянул, что был прежде знаком с Ганелоном, и надеялся, что он поймет меня правильно. Ведь эта Тень была вблизи нашего Авалона, так что Ганелону непременно покажутся знакомыми вся страна и ее обычаи. Это может оказаться полезным, а потому Бенедикт не должен пока знать об этом.
Как я и надеялся, он пропустил это мимо ушей, увлекшись более занимательными подробностями.
– Как тебе удалось бежать? И как ты только ухитрился?
– Конечно, мне помогли, – признался я, – выбраться из камеры. А уж потом… Там есть еще и такие ходы, о которых не знает даже Эрик.
– Понимаю, – произнес Бенедикт, якобы не выказывая интереса, надеясь, естественно, что я стану продолжать и выложу имена своих сообщников.
Я пыхнул трубкой, улыбнулся и откинулся назад.
– Хорошо, когда у тебя есть друзья, – сказал он, словно соглашался с моей не высказанной вслух мыслью.
– Думаю, в Амбере у каждого из нас найдутся верные люди.
– Хотелось бы так думать, – ответил он. – Помнится, дверь твоей камеры оказалась изрядно оцарапанной, еще ты спалил лежанку и разрисовал стены.
– Да, – согласился я. – Долгое заключение влияет на рассудок. По крайней мере на мой – временами я просто терял его.
– Не завидую твоему опыту, брат, – сказал Бенедикт, – ничуть не завидую. Что ты собираешься делать дальше?
– Еще не решил.
– Не хочешь остаться здесь?
– Не знаю, – ответил я. – А как тут идут дела?
– На меня возложена большая ответственность, – сказал он, и это было не хвастовством, а просто констатацией факта. – Я считаю, что уничтожил главную угрозу. Впереди время относительного спокойствия, и куплено оно дорогой ценой… – Тут он глянул на обрубок руки. – Победа стоила того, однако нормальной обстановка станет не скоро.
А потом он в основном пересказал то, что мы уже знали от юного дезертира. Добавились только детали битвы. Когда предводительница адских дев была убита, ее всадницы кинулись врассыпную и разбежались; большинство погибло, пещеры удалось завалить вновь. Бенедикт решил оставить на поле битвы трофейную команду – его разведчики прочесывали окрестности, разыскивая бежавших.
Он не стал даже упоминать о своей встрече с их предводительницей, Линтрой.
– А кто убил предводительницу? – спросил я.
Неожиданно дернув культей, брат с искаженным лицом ответил:
– Это удалось сделать мне. Хотя я чуть-чуть промедлил с первым ударом.
Я отвернулся, Ганелон тоже. Когда мы рискнули вновь глянуть на него, лицо Бенедикта обрело нормальное выражение, он опустил руку.
– Мы искали тебя, Корвин. Разве ты не знал? Бранд и Джерард искали тебя в Тени повсюду. Ты не ошибся: Эрик все рассказал именно так, как ты предположил. Но мы не полагались на его слова. Не раз тебя пытались отыскать с помощью Козыря, но ты не отзывался. Должно быть, повреждение мозга блокирует вызов. Любопытно. Ты не отвечал, и мы решили, что ты умер. Потом к поискам присоединились Джулиан, Каин и Рэндом.
– Все? В самом деле? Я потрясен!
Бенедикт улыбнулся.
– О! – Я усмехнулся в ответ.
Всеобщее участие в травле означало, что не мое благополучие заботило их, а возможность скомпрометировать Эрика: покушение на братоубийство – хороший повод для низложения или шантажа.
– Я искал тебя вблизи Авалона, – продолжал он, – наткнулся на эту страну, и она очаровала меня. В те дни она была в весьма плачевном состоянии, поколениями трудился и я, возвращая ей былой блеск. Начинал этот труд в память о тебе, а потом полюбил и страну, и народ. Они считают меня своим Хранителем, и я вижу в себе защитника этой земли.
Я был и тронут, и обеспокоен. Не намекал ли он, что я тут напакостил и ему пришлось застрять здесь, приводя землю в порядок, так сказать, прибирать после меньшого братца? Или он понял, что я любил это место, то есть похожее на него, – и старался сделать его таким, каким я бы хотел его видеть? А может быть, я просто стал сверхмнителен?..
– Приятно узнать, что вы искали меня, – сказал я, – но еще приятнее знать, что ты – защитник этой земли. Мне бы хотелось повидать эти края; они напоминают о том, привычном мне Авалоне.
– И это все, что ты хочешь? Просто побывать тут?
– Ничего другого пока не пришло мне в голову.
– Знай тогда, в этом Авалоне не поминают добром твою тень, что правила здесь. Детей тут не называют твоим именем, и Корвин здесь не брат мне.
– Понимаю, – ответил я, – меня зовут Кори. Мы можем быть и просто старыми друзьями.
Он кивнул.
– Здесь всегда рады моим старым друзьям, – ответил он.
Я улыбнулся.
Само предположение, что у меня могут быть какие-то виды на Тень другой Тени, было оскорблением для меня. Ведь на челе моем – пусть мгновение – горел хладный огонь короны Амбера.
Я размышлял, что будет, если Бенедикт узнает, кто, в сущности, виноват в появлении этих наездниц. В некотором смысле я был причиной и его ранения. Правда, если вернуться еще на один шаг назад, можно считать виновным во всем Эрика. В конце концов именно его действия вызвали к жизни мое проклятие.
И все же я надеялся, что Бенедикт не узнает об этом.
Теперь следовало определить, какую позицию займет Бенедикт по отношению к Эрику. Поддержит его, выступит за меня или просто не будет мешать, когда я сделаю свой ход? К тому же я был уверен, что он озадачен и размышляет, тлеют ли еще мои амбиции или угасли, а если тлеют, то каковы будут мои планы. Итак…
Но кто первым коснется этой темы?
Я несколько раз со вкусом затянулся, допил вино, подлил еще, вновь затянулся. Я слышал гомон лагеря, шум ветра, урчание в собственном желудке.
Бенедикт пригубил вино.
А потом, почти мимоходом, спросил:
– И какие же у тебя дальнейшие планы?
Я мог бы сказать, что еще ни о чем не думал, что просто рад быть на свободе, жить, снова видеть… наконец, что я уже сыт всем этим по горло и больше не строю планов… И он понял бы, что я лгу. Ведь он прекрасно знал меня. Поэтому я ответил:
– Ты все прекрасно представляешь сам.
– Если ты ищешь моей поддержки – не рассчитывай. Амбер сейчас слишком слаб и без грызни за власть.
– Эрик – узурпатор.
– Я предпочитаю считать его просто регентом. В такой ситуации каждый из нас окажется на троне узурпатором.
– Значит, ты веришь, что отец жив?
– Конечно. Он жив и весьма расстроен. Несколько раз пытался связаться со мной.
Я сумел сохранить на лице равнодушие. Значит, отец являлся не только мне. И открывать свои впечатления от нашей последней встречи я просто не вправе – они могли сойти за ханжество, приспособленчество и прямую ложь. Ведь тогда, пять лет назад, Оберон велел мне занять трон… Конечно, он имел в виду просто регентство.
– Ты не поддерживал Эрика, когда он занял престол, – сказал я. – Выступишь ли ты на его стороне сейчас, когда он на троне, – если будет предпринято выступление против него?
– Я уже объяснил тебе, – ответил Бенедикт. – Я считаю его регентом. Не могу сказать, что хорошо к нему отношусь, но междоусобиц в Амбере не одобряю.
– Значит, ты поддержишь его?
– Я уже сказал все, что думаю. Приглашаю тебя посетить мой Авалон, если только ты не собираешься воспользоваться им для подготовки вторжения в Амбер. Надеюсь, я достаточно ясно выражаю свое отношение ко всему, насчет чего ты сейчас раздумываешь?
– Достаточно ясно.
– И ты все еще хочешь посетить Авалон?
– Теперь не знаю, – ответил я. – А твое желание избежать войны в Амбере простирается в обе стороны?
– Ты о чем это?
– А о том, что, если меня вдруг против воли пожелают доставить в Амбер, я лягу костьми и затею такую драку, чтобы вся эта история не повторилась…
Лицо его стало менее жестким, он потупил взор.
– Я не собирался создавать у тебя впечатление в том, что выдам тебя. Корвин, я же не бессердечен и вовсе не хочу, чтобы тебя снова заточили в темницу, ослепили… или хуже того. Я всегда рад тебя видеть, и свои страхи вместе с амбициями можешь оставить по ту сторону границы.
– Тогда я хотел бы посетить Авалон. Армии у меня нет, и рекрутов я не набираю.
– Тогда я вновь скажу – добро пожаловать.
– Благодарю, Бенедикт. Я не рассчитывал встретиться здесь с тобой, но рад, что так случилось.
Он слегка покраснел и кивнул в ответ.
– Мне очень приятно, – сказал он. – А больше ты пока не видел никого из наших? Я имею в виду после своего бегства.
– Нет, но я просто изнемогаю от любопытства. Серьезные новости были?
– Обошлось без новых смертей.
Мы оба усмехнулись, и я понял, что придется выслушивать семейные сплетни обо мне. Овчинка, впрочем, стоила выделки.
– Я собираюсь задержаться в поле, – сказал Бенедикт, – с дозором, пока не перебьем врагов окончательно. Должно быть, с неделю мы еще простоим здесь.
– О! Значит, победа не была окончательной?
– Полагаю, что была, просто предпочитаю быть осторожным. Уж лучше потратить еще немного времени, чтобы потом быть уверенным…