Когда Герман стал самостоятельно передвигаться, он выходил из хижины и часами сидел, привалившись к стене, наблюдая за жизнью поселка. Когда он проделал это впервые, тотчас же явился Агизекар — очевидно, его известили. Он сел на землю напротив Левицкого, подогнув под себя одну ногу и обняв руками колено другой. Туземец внимательно смотрел на своего гостя до тех пор, пока не решил, что тот способен к разговору, после чего прижал к груди ладонь и внятно произнес: «Агизекар Тау».
— Герман Левицкий, — ответил за смотрителя Сапсан по громкой связи. — При официальном знакомстве, — пояснил он Герману, — полагается произносить имя полностью. В повседневном общении допускаются сокращения имен и клички. Но каждый раз, когда ты хочешь показать свое уважение к собеседнику, нужно именовать его только полностью, например: «Агизекар из рода Тау». Этим ты проявишь почтение ко всей семье человека и его уже умершим родственникам.
Агизекар выразил сожаление по поводу смерти второго Бога-с-Неба и надежду на его скорое возрождение для жизни в Стране Богатой Охоты. Айтумайран жесток, заметил Аги, но он не мстителен.
— Говорит специально для тебя, справедливо полагая, что ты не разбираешься в тонкостях туземной мифологии, — растолковал Сапсан. — Они считают Богов-с-Неба, то есть людей, могущественными, но не всеведущими. Айтумайран наказывает людей и богов смертью за нарушение табу; на загробную жизнь его гнев не распространяется. Другой бог, которого они называют Повелитель Питонов, способен непрестанно возрождать человека к жизни для новых и новых мучений.
«Вот мерзавец», — подумал Герман.
Беседа текла мирно и неторопливо. Другие жители деревни, проходя мимо, бросали на них любопытные взгляды, но не подходили близко и не вмешивались. Левицкий четко произносил слова про себя, открывая рот; Сапсан, улавливая системой датчиков костюма микросокращения мышц голосовых связок, реконструировал текст и переводил на туземный язык. Агизекар быстро догадался, что его собеседник только шевелит губами, а голос исходит из динамика, встроенного в комбинезон.
— «У Богов-с-Неба много волшебства, — перевел Сапсан. — Твоя одежда разговаривает за тебя, но губы произносят совсем другие слова». У туземцев чрезвычайно чуткий слух, — прибавил он. — Иначе они не смогли бы говорить на своем удивительном языке. Слов немного, но каждое многозначно и произносится в разных случаях с разной интонацией. Разговаривать так без специальной тренировки землянам невозможно — тебя обязательно неправильно поймут. Попробуй в разговоре произносить наиболее важные слова с заглавной буквы — трудновато, верно? И еще труднее такой язык понимать. Но в речи туземцев множество подобных нюансов. Лингвистам пришлось поломать головы, пока до них дошло. Семь основных тональностей произношения и сорок девять дополнительных, не считая исключений. Одно только слово «Бог» имеет более шестидесяти первоначальных значений, дополнительных — не счесть. Язык невероятно емкий, письменность настолько запутана, что ученые пока до конца не разобрались.
Левицкого поразило и другое — допустим, нетрудно различить, откуда идет звук; но Агизекар, без труда читая по губам, понял, что они шевелятся по иному, совсем не в такт словам. Мало того. Он улыбнулся и довольно точно воспроизвел вслух часть «молча» сказанной Германом фразы на универсальном, только с каким-то механическим тембром. Необычные способности для парня из каменного века…
— Просто его ухо способно уловить вибрации артикулятора комбеза, — пояснил Сапсан. — Поэтому он может слышать твой голос так же, как его слышу я.
Хотя Левицкий и прошел обязательный для каждого сотрудника заповедника «Тихая» курс по культуре и истории развития местной цивилизации, но впоследствии мало интересовался туземцами, так как отношения с ними лежали вне профессиональной сферы деятельности смотрителей. Почти все позабыв, он пользовался теперь информацией, предоставляемой Сапсаном, и собственными наблюдениями. Герман с немалым удивлением обнаружил, что аборигены вовсе не такие темные неразвитые дикари, какими он считал их раньше. Акимики-теру — «Лесные люди» — в поселении которых он оказался, свободно владели многими ремеслами; в том числе — искусством изготовления каменных сосудов самых необычных и сложных форм. Они возделывали землю, шили прекрасную одежду из кожи настолько тонкой выделки, что она поспорила бы качеством с продукцией современной земной промышленности, вооруженной последними достижениями науки. Рассмотрев на просвет кусок кожи, приготовленный для рукоделия, Левицкий разглядел на нем фантастический рисунок из сотен дырочек, и второй, фоновый, из тысяч мельчайших сквозных отверстий, через которые и комар носу не просунул бы. Так вот почему старик в белом — местный шаман — умудряется не свариться заживо в своей длиннополой амуниции в условиях тропической жары! Остальные мужчины, несмотря на хорошо заметные различия в социальном статусе, ходили в набедренных повязках. Большой популярностью среди женщин пользовались всевозможные украшения из мелких раковин, речного жемчуга или плетеной кожи. Киб-мастер рассказал Герману, что степные племена кочевников владеют кузнечным ремеслом, обеспечивая металлическими изделиями самих себя и племена Акимики-теру. Еще дальше, за саваннами, лежал пояс умеренного климата, где проживали народы Болотных людей, у которых уже имелись небольшие города. Настоящими дикарями можно было считать лишь племена Шикан-ден — «пожирателей мертвых», обитавших обособленными группами на западном побережье континента.
Но больше всего Германа удивила внутренняя культура аборигенов и их, без преувеличения, высокие моральные принципы. Все были вежливы друг с другом, и особенно — с уважаемыми людьми племени. Какие-либо вольности и грубость в отношении женщин не допускались. Воровство и отнятие чужого имущества силой отсутствовали совершенно, даже целью набегов свирепых степных племен на соседние деревни никогда не являлся захват добычи и пленников — война считалась лишь необходимым проявлением доблести и священным делом, угодным богам. Рабский, и вообще принудительный труд не использовался, каждый работал и охотился сам. Понятие о праве собственности туземцы имели, и вполне конкретное, но запросто делились с нуждающимися всем необходимым без всякой платы, и такого понятия как «дать в долг» у них вовсе не было. Обман в торговле, пусть и с враждебными племенами, считался последним делом; сказать неправду даже личному смертельному врагу означало навлечь на себя вечный несмываемый позор. Наблюдая день за днем за бытовыми сценами из жизни этих обладающих врожденным чувством собственного достоинства, безупречно честных людей в набедренных повязках, но с манерами аристократов, Левицкий засомневался — кого же с полной уверенностью можно назвать цивилизованными — туземцев Тихой или землян? Помня кое-что из истории Средних веков и Древнего мира, Герман теперь склонялся к мысли, что именно первых. Даже человеческие жертвоприношения, практиковавшиеся большинством здешних племен, особенно кочевых, выглядели безобидными и, можно сказать, гуманными по сравнению с деяниями римских императоров, зверствами инквизиции и языческими культами Земли. Обряды жертвоприношения у всех племен были примерно одинаковыми, с небольшими вариациями. Человека поили наркотическим напитком, притупляющим сознание и приводящим в состояние эйфории; жрец умерщвлял его практически мгновенно, отрубая голову.
Отношение аборигенов к живым существам согрело бы душу любого, самого рьяного защитника природы. К животным, и даже растениям, они относились не только бережно, но как к равным себе. Беседуя при посредничестве Сапсана с Агизекаром, Левицкий узнавал удивительные вещи.
— Закон запрещает охотиться подолгу на одних и тех же животных на одном и том же месте, — говорил Аги. — Нельзя собирать с дерева все плоды подряд. Собирая яйца в гнездах птиц, надо брать только половину. Если человек умирает от голода, он все равно не должен добывать в пищу животных, на которых шаман запретил охотиться… Жизнь человека в глазах Бога не более ценна, чем жизнь ящерицы. Человеку лучше умереть без пищи, чем нарушить табу. Угодив духам, человек отправляется после смерти в прекрасную Страну Богатой Охоты, а отступник навлечет на себя их гнев и все равно погибнет.
Такая бескомпромиссность в вопросах соблюдения правил потрясла Германа. Он припомнил отношение к природе человека на своей собственной планете, где люди едва не уничтожили все живое. Потом земляне вышли в космос и с тех пор оставили после себя десятки планет с непоправимо нарушенной экологией и выработанными недрами. Не помогали ни самые строгие законы, ни жесткий контроль правительства.
Туземцам же было достаточно одного слова шамана. И ведь не за страх — за совесть слушаются… Вникая в прочие порядки, заведенные у аборигенов, Левицкий уважал их все больше и больше, они заслуживали уважения — без всяких скидок. Одновременно у него возникало все больше сомнений в правильности пути, выбранного его собственным народом. Не в том, как поступали отдельные люди в отдельных случаях, не в том, как вело себя все человечество в определенные периоды своей истории, но именно в правильности выбранного пути в целом. Неловко и тяжело, словно огромные камни, ворочал Герман в своей голове несвойственные ему ранее мысли.
Мы на родной планете вечно воевали друг с другом — за что? Только ли за место под солнцем? Нет; за религиозные догмы, которые выеденного яйца не стоят, или придуманы для своекорыстных целей сословий, каст, особо хитроумных личностей, не желающих трудиться, но хотящих хорошо жить и сладко кушать. За власть — не потому, что ее мало, а потому, что хочется больше. За чистоту расы, прикрывая собственную убогую неполноценность… Соперничали меж собой — за каждый клочок земли, за мировую гегемонию, за выход в открытый космос. Потом — за выход в Большой космос, в межзвездное пространство. Потом началась гонка за первенство между цивилизациями Галактики, хотя его никто не оспаривал. Наращивали мускулы. Увеличивали численность армии. Зачем? Ведь и так никого, сильнее нас, вокруг нет. Разве что цивилизация Сияющей Сферы. Так им до нас нет дела, они нас и знать-то не хотят… А все потому, что они ставят перед собой целью — самосовершенствование. Мы — превосходство над другими.
Вот туземцы эти несчастные… Или счастливые? Мы для них обеспечиваем защиту, заповедник организовали. Дело, понятно, нужное, да только охраняем мы их, в основном, от самих себя. Да и слово-то какое подобрали — «заповедник». Будто они животные. Ну, а как назвать — «детский сад», что ли?.. А хоть бы и детский сад. Местные дети рано или поздно вырастут, и тогда — сможем ли мы относиться к ним, как к равным? Лучше бы заранее привыкать…
Когда Левицкий оказался в состоянии свободно передвигаться, не испытывая более непреодолимых приступов слабости, он попросил Агизекара увести его подальше в лес и оставить одного.
— Мне нужно подумать, — сказал он молодому охотнику. — Возможно, я стану говорить с другими Богами-с-Неба, нельзя вести с ними разговор отсюда.
Агизекар не удивился и не подумал отговаривать. Он проводил Германа на большую поляну, на которой вполне хватало места для посадки катера.
— Я вернусь сюда к вечеру, — сказал он. — И провожу тебя в поселок — ты все еще слишком слаб, лучше не ходить по лесу одному. А если тебя заберет Птица-без-Крыльев, я посмотрю то место, где она сядет на землю.
Он ушел, а Левицкий, просидев на большой, обросшей пушистым мхом колоде целый час, наконец достал из нагрудного кармана SOS-передатчик. Глубоко вздохнул, и… спрятал его обратно, так и не нажав на кнопку экстренного вызова. Нет, никогда он не найдет в себе сил встретиться с Эвелин. Никогда. А больше его в том мире никто не ждет, а хоть бы и ждал… Герман не хотел возвращаться. С самого детства немного замкнутый, он не испытывал никакой особой привязанности к цивилизации, как к таковой. Он останется здесь.
Левицкий до вечера просидел на поляне, слушая пение птиц и стрекотание кузнечиков; пообедал жареным мясом и лепешками, испеченными Капили; поболтал с Сапсаном. Голос приходил в норму, правда стал другим, звучал глухо, а слова выходили невнятными.
— Пора устраиваться на новом месте жительства, — сказал он. — Как у тебя с энергией?
— Остаток ресурса — восемнадцать процентов, — ответил Сапсан. — Почаще бывай на солнце. Отключай усилитель мышц, ты достаточно окреп. Найди ручей с холодной водой возле деревни и забирайся в него минут на пять, чтобы я мог вести подкачку за счет разницы температур. Тогда я сумею зарастить дыры в комбезе — зверь ничего важного не повредил.
Агизекар возник рядом абсолютно бесшумно.
— Могу я остаться с Лесными людьми? — спросил Герман. — Жить в вашем поселке вместе с вами?
— Герман из рода Левицких желанный гость в моем доме, — улыбнулся Аги. — Идем обратно. Флиенти уже готовит тебе ужин.
* * *
Разум вернулся к Паго Нвокеди значительно раньше, чем это заметили врачи. Даже раньше, чем это понял он сам.
Паго попытался открыть глаза, но не смог. Он хотел позвать на помощь, но язык и губы не слушались. Он просто не чувствовал их.
Пожалуй, Нвокеди испугался бы столь полной изоляции сознания от тела, если бы не обнаружил вдруг, что может видеть прямо сквозь закрытые веки. Палата была как палата, разве что зависший над ложем оператор медкомплекса, похожий на помесь многорукого Шивы с осьминогом, поражал своими размерами и числом манипуляторов, а само ложе превосходило по площади двуспальную кровать. На одной его половине покоилось в углублении залитое стабилизирующей жидкостью тело Нвокеди, а другую занимал голем — идеальная биомеханическая копия человека, до отказа накачанная энергией, способная поддерживать жизнедеятельность человеческого организма гораздо лучше, чем обычный реаниматор, и настроенная сейчас, как догадывался Паго, на его биоритмы.
Из увиденного следовало сразу несколько выводов: во-первых, это не обычный медцентр — там оперблоки попроще; во-вторых, плохи дела культуролога Нвокеди, раз понадобился голем; в-третьих, всю картину он видит, конечно, не сквозь собственные веки, как ему показалось вначале, а откуда-то сверху, с потолка палаты — следовательно, душа все же существует, а он сам уже мертв, скорее всего.
От полной уверенности в последнем Паго удерживало лишь два соображения: в загробную жизнь он никогда не верил, и, конечно, настоящего покойника нельзя оживить даже с помощью голема — в случае смерти пациента киб-мастер палаты уже отключил бы биогрегат и перенаправил его туда, где он нужнее.
Реалистичный бред — вот что это.
Однако и такое объяснение не выдержало проверки временем, поскольку помимо сверхестественной способности видеть самого себя сверху, больше ничего бредового в окружающей обстановке не было.
Иногда в палату заходил врач, однажды пришли сразу двое, и один из них раздраженно сказал другому, что хватит заниматься глупостями после того, как картина окончательно прояснилась. И нечего ехидничать!.. Последние данные с Ульмо получены? Получены. Имевшиеся данные они подтверждают? Полностью! Сомнения остались? Нет, не осталось, а у меня их и не было, коллега… Берка уже пытались подтянуть големом; Капширо пытались подтянуть големом; Лукашова и Зильбера тоже; а Девидсон три месяца пролежал в этом свинарнике на Альт-7, без големов, без стабилизатора, вообще без ничего — и очухался как миленький. Нет, я не прошу вас превращать медцентр в свинарник! Просто начните рассуждать здраво. Синдром Тихой, милый мой… Да никто не вводил — я введу, если надо! Страшитесь такой перспективы, так вводите сами — я специалист по недугам человеческим, а не изобретатель новых терминов…
После визита ехидного и раздраженного врачей голем убрали, а Нвокеди извлекли из стабилизатора и перевели в палату попроще. Вскоре ему стало лучше, он снова ощущал свое тело именно как свое и перестал видеть себя со стороны. Но еще раньше из разговоров медперсонала понял, что якобы потерял память.
Это его немало позабавило. Дело в том, что чем дольше он пребывал в сознании, тем яснее припоминал все, что произошло с ним на Тихой, включая вынос его бесчувственного тела из шлюзовой камеры катера. Он даже частично помнил разговоры смотрителей между собой. Одного из них звали Герман, и этот здоровяк относился к нему, Паго Нвокеди, явно неприязненно. Потом его уложили в переносной реаниматор и увезли на главную базу СОЗ… Нвокеди немного пугало, что в такие моменты он снова начинал видеть сцены откуда-то сбоку или сверху, но в остальном они были настолько правдоподобны, что в их подлинности он не сомневался. Бегство от обезьяноподобных монстров с хвостами ящериц, ночевка в лесу и утро следующего дня вспоминались отчетливо. Однако медицинский киб, регулярно проводящий сканирование его психики, этих воспоминаний не видел — соответственно, не знали о них и врачи. Подавив первое желание их порадовать, Паго, как несколько раньше до него — Джонатан Берк, пришел к выводу, что так лучше.