Тогда прошу подняться на второй этаж...
В просторном солярии стояли шесть плетеных оттоманов! На них лежали спящие люди: две пожилые особы, совсем юная девушка, два бородача и паренек лет семнадцати. — Можете разговаривать громко, — разрешил доктор. - К сожалению, вы их не разбудите. Вот эта женщина спит уже четвертый год, девушка — второй... Молодой человек рискует состариться не просыпаясь... Летаргический сон подобен смерти при жизни... Глубинные неврозы. Механизм этих явлений пока еще недоступен науке. Но мы с братом надеемся все же пробудить этих несчастных, вернуть их к жизни. У нас могущественный союзник — море. Надо только найти с ним общий язык...
Дальнейшие пояснения доктор давал по пути в храм на скале.
Все четверо с трудом взбирались по узкой крутой тропе. Порывистый ветер трепал их одежды. Надежда придерживала подол длинного платья, и точно так же, невольно копируя ее, придерживал отец Досифей свою рясу. Братья, глядя на них, не смогли удержаться от улыбки.
— Так вот, — продолжил приват-доцент, — поскольку мы, люди, эволюционно вышли из моря и даже носим в своей крови его солевой состав, то, как бы далеко ни расселялись по суше, сохранили со своим пращуром — Океаном — биологическую связь. Наши сосуды, сердце и прежде всего нервы, психика — очень отзывчивы на голос моря.
— Но почему же мы не слышим его? — спросила Надежда — невеста Михайлова.
— Да потому что море говорит с нами на очень низких частотах. Представьте себе орган, у которого басовый регистр сделали таким высоким и длинным, что вместо ревущего баса не слышен не только могучий рев, гул, а просто остается лишь ощущение тягостной тревоги. Вот это и будет неслышимый, но реально воздействующий на вас иерозвук.
— Мы назвали его так, — перебил брата старший лейтенант, — в честь легендарной иерихонской трубы, от звука которой рушились стены крепостей.
— В сильные бури иерозвук распространяется далеко от моря. Он проникает сквозь самые толстые стены и, неслышимый, заставляет людей, казалось бы, беспричинно тосковать, беспокоиться, слабых душой сводит с ума, а то и вовсе заставляет наложить на себя руки. И это не предположение, а статистика фактов.
— Глас моря — глас божий, — назидательно вставил свое слово Досифей. — Море сиречь ипостась Господа, и потому оно разумно карает грешников...
Он достал из-под рясы связку ключей и стал открывать дверь в трапезную.
- Погодка что надо, — сказал Михайлов, оглядывая быстро несущиеся облака, которые едва не цеплялись за крест храма. — Море со стороны Босфора расходилось. Иерозвук нынче пойдет мощный.
Братья вынесли из церковного амбара два больших улиткообразных медных раструба и установили их в трапезной, направив аппараты на алтарь.
Смеркалось. Отец Досифей возжег лампады и свечи.
Приват-доцент вместе с братом настраивал аппаратуру и кое-что по ходу дела пояснял Надежде Георгиевне:
— У этого храма необычная акустика. Мастера придали сводам пропорции морских раковин-волют, и потому он, как огромное параболическое зеркало, ловит иерозвук и даже фокусирует его. Фокус находится вон там...
Дмитрий Николаевич показал на алтарь, где отец Досифей, влезший на стремянку, зажигал лампады перед образами.
Я бы хотела ощутить иерозвук на себе! — воскликнула девушка.
Увы, женщина не имеет права вступать в алтарь, — развел руками приват-доцент. — Отец Досифей не допустит такого святотатства. Он и так чересчур к нам благоволит. Правда, не без пользы для себя. Если иерозвук пробудит наших больных, а мы на это очень рассчитываем, то, сами представляете, какая слава пойдет о храме. Чудодейственное исцеление со всеми вытекающими отсюда приятными для причта последствиями.
Ветер глухо гудел под сводом церковного купола. Офицер вращал маховички, медленно наводя раструбы на нужную точку. К ушам его шли слуховые трубки.
Что это за аппарат? — почему-то шепотом спросила Надежда Георгиевна.
Это детище Николая: усилитель иерозвука... Видите, как колеблется пламя свечей? Это не от сквозняка.
Отец Досифей зажигал последние лампады, как вдруг они погасли, погасли все — разом, а священник выронил из рук пальник, схватился за грудь, застонал и рухнул со стремянки на каменный пол церкви.
Все бросились к нему. Но едва они приблизились к распростертому телу, как лица всех троих исказила гримаса невыносимой боли.
— Аппарат! — прохрипел приват-доцент. — Выключи его... Убери... Сбей настройку!
Михайлов едва смог добраться до своей установки и перевести раструбы в нейтральное положение. Отец Досифей был мертв. Дмитрий Николаевич отчаянно давил ему на грудь, пытаясь оживить остановившееся сердце. Тщетно.
Глухо выл ветер под сводами-волютами форосского храма...
Зал военно-морского суда. На скамье подсудимых Николай Николаевич Михайлов. Судья зачитывает приговор.
...Военно-морской суд Севастопольского гарнизона признал бывшего старшего лейтенанта Российского императорского флота Николая Николаевича Михайлова, дворянина Киевской губернии, вероисповедания православного, тридцати лет от роду, виновным в непреднамеренном умерщвлении настоятеля Крестовоздвиженского храма отца Досифея, в миру Гименеева Александра Никодимовича, вследствие преступной неосторожности в проведении физических опытов. И на основании статей сто... первой... семнадцатой Свода законов Российской империи приговорил к лишению чина и всех сословных привилегий с отдачей в арестантские роты сроком на семь лет.
РОКОМАНЫ
«Профессор Шведе» густым ревом тифона приветствовал тех, кто пришел встречать моряков и ученых из длительной экспедиции. На причальной стенке Морского вокзала играл духовой оркестр. Цветы, объятия, поцелуи...
И только Шулейко был мрачен. Сестра встретила его с заплаканными глазами.
— Я тебе говорила — не уезжай!.. Не справиться мне с ними обоими. Парни в таком сложном возрасте. Как сердце чуяло...
— Да говори толком, что случилось?!
— То и случилось, что случилось... Вадим влип в историю. И Лешку моего втянул, — всхлипнула сестра. — Оба под следствием сидят. Судить будут...
Слезы полились рекой.
Шулейко рванулся на стоянку такси, придерживая на плече легкую дорожную сумку.
В машине сестра, прикладывая платочек к глазам, выговаривала брату:
Тебе давно надо было жениться… Светы нет, тут ничего не поделаешь... Живые о живых должны думать.- Парню семнадцатый год, а ты по морям все болтаешься.
Хватит об этом!
— Нет, ты должен что-нибудь сделать! — настаивала сестра. — Лешку они все равно отпустят, он несовершеннолетний. А вот Вадим... Вспомни, два года назад он упал с мопеда. У мальчика была черепно-мозговая травма.
— Да какая там травма?! Шишку набил...
— Нет, травма! Самая настоящая травма: Она теперь сказывается на его психике. Мальчик рассеян, плохо спит, вспыльчив Ты должен сходить к судебному все ему объяснить...
Шулейко хранил угрюмое молчание.
—Ну, пойми!.— умоляюще воскликнула сестра — Мальчику на следующий год в институт... — Перестань называть его мальчиком!..
— Хорошо. Подумай сам: куда он сможет поступить с судимостью? Хочешь, чтобы он попал в ПТУ?
— Сначала он пойдет в армию.
— Ты хочешь, чтобы его услали в Афганистан?! — ужаснулась сестра.
— Куда бы его ни послали, он должен стать человеком, — отрезал Алексей Сергеевич.
Судебно-медицинский эксперт, ровесник Шулейко, усталый, с мешками под глазами, нервно поигрывал блестящим никелированным молоточком.
— Я не обнаружил никаких следов черепно-мозговой травмы. Возможно, был ушиб. Но он никак не сказывается на психическом здоровье вашего сына, — втолковывал врач Алексею Сергеевичу. — Вадим Шулейко совершенно вменяем... Скажу вам честно: мне глубоко противна его выходка. Старый заслуженный скульптор подарил городу свои работы. В кои-то веки у нас придумали что-то оригинальное — Ретро-сад... Я дважды ходил туда с женой... Замечательно! Духовой оркестр играет старинные вальсы, фокстроты. Кинозал повторного фильма... Парусник-ресторан, в меню — старинные блюда... И вдруг такое хулиганство! Даже не хулиганство, а настоящий вандализм!
— Я согласен с вами, Леонид Леонидович... — тяжело вздохнул Шулейко. — Но вы не хуже меня знаете, что у каждого общественного, как и у антиобщественного явления, есть свои глубинные корни... Вы «Покаяние» смотрели?
— Нет. Еще не успел.
Жаль. Прекрасный фильм. Может быть, вам после него стали бы яснее мотивы поведения Вадима?
Какие там, к черту, мотивы! — вспылил эксперт. — Там один мотив — рок! Рок-музыка. Вадим и его компания — самые настоящие рокоманы. Наслушались, обалдели и пошли крушить... Хорошо еще, вместо людей им попались статуи... Я скажу вам, как врач... Впрочем, вы и сами биолог... Уж вы-то меня должны понять. Этот «кайф», который ловит молодежь от тяжелого рока, связан с образованием в крови эндофинов — морфиноподобных веществ удовольствия. Таким образом, рок оказывает не только психологическое, но и биохимическое воздействие на человека. Как алкоголь, как героин... С юридической точки зрения неважно, отчего эти парни пришли в раж — от стакана водки, укола иглой или от рок-балдения. Важны последствия этого экстатического состояния. Вы любите рок?
- Нет. Для меня рок — это не музыка. Музыка, как любой вид искусства, призвана возвышать, облагораживать, очищать. Машинные же ритмы рока отупляют, низводят до уровня роботов... Нет, нет... Это не музыка.
— Странно, что вы не сумели втолковать все это своему сыну!
— Тут нет ничего странного! Уверен, что и Вадиму, и его друзьям «тяжелый металл» чего-чего, а уж эстетического удовольствия не доставляет. Просто они бравируют тем, что слушают иную музыку, чем мы, носят иную одежду, чем мы, и даже говорить стараются не так, как мы...
- За что же это мы так провинились перед ними?
- Думаю, что каждое старшее поколение виновно перед теми, кого оно вводит в этот весьма несовершенный мир, а степень его несовершенства возрастает век от века, теперь же, наверное, и год от года...
— По вашей логике, восемнадцатый век во сто раз совершеннее нашего времени?!
— Я не связываю совершенство века лишь со скоростью удовлетворения наших потребностей. Степень несовершенства мира растет вместе с прогрессом орудий смерти, оружия массового уничтожения. Для вас, врача, как и для меня, биолога, это должно быть очевидным.
— Ну что ж... Допустим.
— Так вот, молодежь и не может нам простить того, что мы вызвали ее к жизни в такой мир, где эта жизнь в любой день, в любой час может прерваться... И это чувство тревоги, несовершенства, обиды, естественно, переносится на нас — старших, которые, как им кажется, придумали этот мир и управляют им совершенно по-идиотски. Им невдомек, что мы сами его получили в наследство таким. А раз ничего не успели в нем исправить, перестроить, то мы и виноваты. Но ведь мы действительно перед ними виноваты! Подумайте: их наследство, которое они получат от нас, куда тяжелее того, что мы приняли от отцов, — бинарные газы, «звездные войны», СПИД, наркотики, Чернобыль...
— Простите меня, но вы рассуждаете, как пятнадцатилетний подросток.
— Совершенно верно! Я привел вам аргументы своего сына. Три года назад он швырнул камень в лобовое стекло грузовика, за которым торчал портрет Сталина... Знаете, из старых «Огоньков» вырезают и наклеивают на стеклах. Почему-то это модно среди чистильщиков обуви и грузовых шоферов... Так вот у нас был серьезный разговор с сыном. Я понял, что все положительные деяния Сталина растворились для молодежи в понятии «массовые репрессии». Чем дальше от 37-го, тем труднее все это понять и объяснить... Вадим мне сказал: папа, пока не наказаны те, кто творил беззакония, не может быть и речи о социальной справедливости в нашей стране!
- Но швырянием камней в стекла грузовика и приемами карате социальную справедливость не установишь!..
- Я согласен. А вот для пятнадцатилетних мир — без полутонов.
- Что они знают о тонах и полутонах?! — вскричал Леонид Леонидович. — Когда мне было пятнадцать лет, у меня были арестованы отец и мама — по «делу врачей». Я же не пошел бить стекла и крушить монументы?!
- А зря. Я бы пошел, — тихо сказал Шулейко.
- Ну, в таком случае нам говорить не о чем. И сын ваш — яблоко от яблони.
Шулейко постучал в дверь с табличкой «Следователь» и, не дожидаясь разрешения войти, переступил порог. За канцелярским столом писала что-то молодая женщина в милицейской тужурке. Красивые пышные волосы падали на лейтенантские погончики.
— Можно? — робко осведомился Шулейко.
- Давайте вашу повестку, потребовала женщина, не поднимая головы.
— Простите, я без повестки... Следователь подняла глаза от бумаг.
— Я отец Вадима Шулейко. Мне сказали, вы ведете его дело...
Извините, я не могу уделить вам времени. Я вас не вызывала. Ко мне сейчас придет свидетель. Мне надо подготовиться... Извините.
Но как же так? Я же его отец... Я тоже свидетель, если хотите... Я могу рассказать вам о нем гораздо больше, чем любой свидетель.
— И все-таки вам лучше обратиться к адвокату. Для него ваша характеристика сына будет во сто крат важнее...
— А для вас? Вы же должны знать личность своего подсудимого... Нет, обвиняемого. Или как там у вас?
Подследственного.
Да-да, вот именно. Под-след-ствен-но-го...
Хорошо. Что вы хотите сказать? Только коротко. В двух словах, пожалуйста.
В двух не смогу... Я только что вернулся из экспедиции. Почти год не был дома. И вдруг такая новость...
Почему новость? У вашего сына уже был привод в милицию.
— Да. Вы правы. Он разбил стекло машины с портретом Сталина.
— Это не меняет сути дела. Он совершил правонарушение, нанес материальный ущерб...
— Материальный ущерб возмещен.
- Не все можно возместить деньгами...
Согласен... Вы знаете, я вас немножко боюсь... когда не имел дел с милицией, кроме прописки... Но не могу сказать вам самое главное... Вот шел сюда, было ясно. По крайней мере знал с чего начать.
Выпейте воды.
Спасибо... Скажите, что ему грозит?
В драке пострадал сотрудник милиции. Я должна выяснить, кто его ударил. Если это ваш сын, то его ждут исправительно-трудовые работы...
Простите, как вас зовут?
Оксана Петровна.
Оксана Петровна, наверное, у вас есть дети?
Нет. Но это к делу не относится.
— Да-да... Конечно... Я вижу, мое время вышло. Не буду вас отвлекать. Не буду давить вам на психику. Следователь должен работать непредвзято... Наверно, мне в самом деле надо поговорить с адвокатом...
— Хотите поговорить с сыном?
— Да, конечно! Если это возможно.
Комната свиданий следственного изолятора. Решетки на окнах. За столом двое: юнец лет семнадцати и Алексей Сергеевич.
— Скажи, зачем ты это сделал? — с тяжелым вздохом спросил Шулейко.
Сын смотрел прямо и жестко, он не прятал глаз.
— Понимаешь, папа... Мы уничтожили пошлость... То, что они выставили под маркой «ретро», — это пережитки эпохи культа. Это не имеет право на существование.
Алексей Сергеевич вспылил:
Кто тебе дал право это решать, щенок?!
А по-моему, это мое естественное право — решать, что такое хорошо и что такое плохо, — спокойно возразил Вадим. — И потом, если я щенок, то кто тогда ты, отец щенка?
- Ладно, оставь это... Тебе не понравились эти скульптуры. Пусть так. Но ведь тебя с дружками никто не звал в этот парк. Он создан для людей иного поколения, рассчитан на их восприятие, на их вкусы, на их память...
— Да мы бы и не пошли туда... Что там делать? Просто у тамошнего причала стоит эта плавдискотека «Фрегат». Там выступает всемирно известная рок-группа «Иерихон», суперметалл... Ну, да тебе все равно... Понимаешь... Ну, как тебе объяснить... Там сверхсовременность, ритмы будущего, и вдруг выходишь и вляпываешься в эту махровую пошлость... Девушка с веслом, юноша с ракеткой... Обидно стало за город. Если хочешь — за Отечество... Вспышка такая была... У нас все каратисты... «Кия!»... Мы ведь не кувалдами били. Ладонями вот, ногами...
Ты был трезв?
Да. Мы все были трезвы. Пили безалкогольные коктейли типа «Слеза комсомолки» и «Радость старца»... Там сейчас ничего другого нет... Правда, от музыки прибалдели. Видимо, разрядка нужна была.