— Чаво сказанула-то? — поскреб щеку парень. — По-человечьи баить-то когда обучишься?
— После встречи с лютичами и всемирной победы добра над злом скажу.
Парень хмыкнул, к ведру с водой приложился, остатки на себя вылил, да в девушку плеснул. Утер лицо и спросил:
— Слышь, Солнцеяровна, про Миролюба что ведаешь?
— Жив, Гнедко сказал, а что как — не знаю, — отвернулась, скрывая тревогу и печаль. Да разве ее скроешь от острого взгляда влюбленного мужчины?
Развернул Гневомир ее к себе за плечи:
— А по мне плакать будешь? — спросил тихо.
— Я те поплачу! — изменилась в лице. Рявкнула, кулаком погрозив. — Я тебе устрою плачь Ярославны! Только смоги полечь! На том свете найду, убью за то второй раз, нафиг!
Дернулась, отворачиваясь. Гневомир не сдержал довольного смеха — почитай, в любви ему Халена призналась — ишь, спужалась-то как! За него! За него спужалась!!
Подхватил девушку на руки, закружил, смеясь:
— Ай, люб я тебе, Солнцеяровна! Лю-ю-у-уб!!
— Как не люб-то, дурачок такой! — легонько хлопнула ему по лбу ладошкой. — Брат ты мне, и не названный, а что ни на есть — родной!
— Ага! — заржал, вспугивая аборигенов-поселян, лошадей да насекомых.
— Сбираемся!! — пронеслось, перекрывая смех.
Гневомир Халену в седло посадил, на своего коня вспрыгнул и с блаженной улыбкой направил его в строй уходящих товарищей.
— К полудню в Славле будем. Держис, ь дщерь Солнцеярова!
— А не близко родственники у Мирослава обитают, — вздохнула девушка, занимая свое место в строю. Шли теперь тихо, давая передышку лошадям, а к зорьке опять во весь опор помчались.
Славль недаром прозвали Славлем — не городок то был — город. У стен избы простых любавичей, пахарей. За стенами терема знатных людей, старшин, десничих, воинские казармы, конюшни, кузня, пекарня. И все пространство от края и до края было заполонено разными племенами. Войска прибывали и прибывали, на постой по теремам согласно племени определялись.
Миряне, не останавливаясь, прошли мимо ворот, въехали во двор. Халена оглядывалась, пытаясь понять, где ее племя. Гневомир придерживая лошадь рядом с девушкой, посматривал вокруг, так же, выискивая своих.
У избы за коновязью трое здоровеных мужчин с голыми торсами — все загорелые, длинноволосые, с черными браслетами на запястьях. Лица каменные, взгляды тяжелые — сидят, как истуканы, на приехавших смотрят. Халена поежилась: таких малым составом выстави — враги лишь от их вида и взгляда побегут.
— Кто это? — спросила.
Гневомир посмотрел:
— А, и горцы здесь, — опять отвернулся, своих высматривая.
— А эти? — толкнула его, кивая на группу хмурых мужчин с заплетенными косичками у левого виска. — В мехах в такую жару!
— Это беличи. Не вздумай задираться. У них по вере, ежели женщина не робка да не хила, счастье в дом. Да куды счастье — все разом, почитай. Скрадут гилем. Они ужо Мирославу челом били за тебя, мехов навезли, сроду столько не видывал — две телеги! Гляди, уставился! Тьфу! Я те очи-то помозолю! Токмо подберись!… Слышь, Халена, от меня ни на шаг! Вона еще до тебя охочие — ручане, мать их речную, злыдню! А баили, кончились ручане! Вот плетут незнамо что!
— Где ручане?
— Вона у плетня гуртом. Дальний терем. Ну, зришь, что ль?
— Ну, — приложила ладонь ко лбу, чтоб солнце глаза не слепило и увидела стройных мужчин, гибких и востроглазых. На крепких не по комплекции шеях виднелись темные ленты с круглыми подвесками. Странные. И не просто сидят воины, как другие, в ожидании, а играют азартно, и очень похоже что в карты! Н-да-а…
Влево посмотрела: хмурые круглолицые мужчины с серьгами в правом ухе. Волосы длинные, черные, и сами черны, коренасты, вида неприступного.
— Куделы. Тож подальше держись. Они сроду до недожерных охочи. Узрят, проходу не дадут. Девки у них, что бочки…
Халена скривилась: может паранджу смастерить или забрало сковать?
Гурт воинов в зеленых безрукавках озоровал, сходясь меж собой, буграми мышц играя.
Один молодой, безусый, в отличие от остальных, Халену увидел, уставился, не мигая, забыв о забаве. Его толкнули. Он схватил толкнувшего, пихнул от себя, продолжая смотреть в глаза девушке. Халена зубами клацнула — отстань!
Мужчина белозубо улыбнулся, щуря карие глаза. Волосы пригладил, рубаху оправил и видно собрался подойти.
— Ну, язвить! И Стеха здеся!
— Этот, — кивнула на мужчину Халена. — Знаешь его?
— Ну, тьфу! Почихеды. Украйничаем мы с ними. Прошлый торг встренулись, так побились, гургулам все торжище разнесли. Чую, и ноне вечером будя забава. Им же слово, они два. Задиристы, что петухи. Не, глянь, и энтот глаз об тя мозолить принялся! Чё те дома-то не сиделось?! — рявкнул на воительницу.
— Хорош орать, Отелло! — фыркнула девушка, направляя Ярую в сторону от буйного побратима. Да недалеко ушла. Какой-то незнакомец в кожаных штанах, в кожаной жилетке с мечом на поясе придержал кобылу под уздцы. Погладил морду, хитро и призывно поглядывая на всадницу. Легкий поклон отвесил, махнув ладонью:
— Богиня-воительница?
И что ответишь? Вот сказала бы! Весь пантеон всех племен в ряд выстроила… Но мысленно.
— Представьтесь сначала вы.
— Каур, сын Триста-десятника, — с легкой улыбкой отвесил повторный поклон. А взгляд не отводит. И глаза красивые, чуть раскосые, серые. Сам стройный, гибкий.
`Хороший жеребенок, ничего не скажешь', - оглядела, ничуть не смущаясь.
— А меня Халена. Где миряне расположились, не знаете?
— Отчего ж, дева-воительница, знаю. За постоем росичей, как раз им терем отдали.
— А вы, простите, чьего племени, роду?
— Роснич я, богиня, милости просим погостевать. Любого спросите, как Каура найти, скажут.
— Обязательно, — заверила с насмешкой, и поспешила избавиться от его общества. Направила лошадь к избе, что напротив гурта ручан стояла.
Росичи, серьезные, даже угрюмые мужи с лентами на лбу, молча проводили ее взглядами и вновь за свое дело принялись — оружие осматривать, мечи точить. Вот это ей понравилось — знатные, видать, воины, не балаболки, не балльники — бойцы.
За терем завернула, своих увидела — лежали на траве, на лавке, подпирая сруб сидели — потрепанные, тихие.
— Халена! — увидев, ее, воскликнул Миролюб. Девушка с Ярой спрыгнула, к нему рванула, обняла, не таясь:
— Живой! Живой брат!
Парень замер, не веря себе — его обнимает… сама… рада… тревожилась!
— Халена, — просипел, робко ладонь ей на плечо положив.
Девушка отпрянула, смущаясь своей слабости, к дружникам пошла, поклон отвесила:
— Здравы будьте, братья-миряне!
— И тебе, Халена Солнцеяровна! — прогудели недружно. Но лица светлей стали — все ж свои пришли.
Следом и остальные подтянулись, располагаться начали, кормиться да товарищей слушать — что было, что бают, какие слухи пускают. Суетно на отшибе — народу много — места мало, но все ж все свои и потому легко и спокойно.
— Мирослав где? — спросила Халена у Миролюба.
— В тереме Любодара. Прямо через две избы. Вона крыша с коньком.
— Пойдем, видеть его хочу. Может, помогу чем?
— Чем? — спросил в горечью. — Стрелой ему грудь пробило. Голову посекли.
Халена поморщилась — больно то слышать:
— Пошли, там решим. Раны-то обработали? Лихорадка есть?
— Со вчерашнего вечера лихоманка отпустила. Шибко маялся.
— Кто с ним?
— Наши знамо. У терема стерегут. Меняемся. Жена Любодара хлопочет, да и сам наведывается. Остальные… Слух пустили скверники…
— Знаю. Потому вас, словно чумных, на отшибе поселили?
Миролюб лишь кивнул: а что скажешь? Тяжко, подозрение в измене несть. И опровергнуть нечем. Вбили князья себе в головы — Мирослав всему виной — и не сдвинешь.
Мимо прошагал парень в синей рубахе до колен. Мазнул презрительным взглядом по Халене и словно споткнулся — замер на месте, распахнул рот и очи, на рукоять меча, что из-за плеча девушки торчит, уставился.
Миролюб скорчил ему злобную рожицу. Парень скривился и пошел дальше, то и дело оборачиваясь.
— Это чей?
— Венед. Сотня их легла, полтьмы пригнали. Их Светогора посекли. Рудой исходил. Ничё, с утра на крыльцо вышел. Жив. А все едино волками на нас смотрят, загрызть за князя готовы. Улеги вона Наяра потеряли, знатный муж был, по правде жил и слег знатно, собой молодку закрыв…. Ничё, тризну сотворили и кивают. А я уж бажил, мстить будут. Не, не верят они навету, так знамо — родичи они кедрачникам, а те с нами. Наши.
Подошли к крыльцу, Халена своим поклонилась, оценив их доспехи — в полном воинском облачении стоят. Действительно невеселы дела. Горузд подошел:
— И ты сюды? Ладно-ть, пошли, — бросил девушке, по ступеням затопал. Халена следом, оставив побратима у крыльца.
Князь лежал в верхней светлице. Голова и грудь перемотаны, лицо, что повязки — бело, а взор сердитый.
— Почто ее привел? — глянул на десничего недовольно, на девушку тяжело посмотрел. — Домой сбирайся.
— Угу, и тебе здравствуй, Мирослав, — не стала перечить, ладонь ко лбу приложила — нет горячки? Нет. Уже хорошо. А что сердит, так ясно — лежать-то и болеть не приучен, маятно ему то. Рану легонько ощупала — нет ли воспаления? Князь не поморщился — скривился, грозно брови насупив:
— А ну, брысь!
— Ага, ага, — успокоилась — нет воспаления. — Рада, что все не так плохо, как говорили. Выздоравливай, Мирослав.
На Горузда покосилась: понимаешь, что домой отправлять князя надо?
Тот кивнул и взглядом выпроводил.
Девушка светло улыбнулась в лицо князя, поцеловала его в щеку:
— Ты не сердись сейчас, после покричишь, а я послушаю. Честно, слова поперек не скажу. Выздоравливай только, — повторила, провела ласково ладонью по волосам и оставила его, обомлевшего. Вышла до того, как он высказаться по поводу ее поведения смог.
Вышла на крыльцо, посмотрела сверху вниз на побратимов, что на ступенях пристроились. Сидели, двор обозревая, плечом к плечу, и молчали, а не ссорились как обычно.
Села рядом, руки на коленях сложив.
— Ну, чего там Мирослав? — озаботился Гневомир.
— Жив. И уверена, здоров будет. Только здесь ему опасно да и суматоха не в тему — беспокойство для раненного. Другое дело дома: тихо, спокойно, никаких волнений. Ханга уврачует, Устинья хлебов напечет, щей наварит. Отъестся, отоспится и будет краше прежнего. Домой его надо.
— Ужо сбирают обоз, — сказал Миролюб.
— Домой наши вертаются. А много посекли.
— Все уходят? Правильно. Мы теперь за них поработаем, головы сплетникам вправим, да языки подрежем.
— Ага, а то мелят незнамо что! — согласился Гневомир. — А смотрят-то? Так бы и дал в зубы!
— У тебя один прием на все времена. Головой работать надо, а не кулаками.
Парень презрительно сплюнул:
— А я и головой могу, — достал орех из кармана и впечатал себе в лоб. Скорлупа в пыль рассыпалась. Сдул остатки с ладони и протянул ядро изумленной Халене. — На. Скусный, Стеха угостил. Жуй да сбирайся, в обрат пойдешь.
Девушка кашлянула, прочищая горло перед внушительной тирадой, но выдала лишь:
— Хм.
В себя еще не пришла от демонстрации. Чтоб лбом орехи кололи, видеть ей еще не доводилось.
— Нет, я видела, как оглоблей кабана по загону гоняют, как листики девушки на лицо клеят, чтоб веснушек не было. Как коня по полю на себе таскали, как ты угол избы поднимал по просьбе мамани своей, фигню какую-то выискивая. И даже как кулаком лошадь на скаку останавливали — тоже видела. Но чтоб орехи лбом колоть, это, я тебе доложу, экстраординарный случай, первый в моей сознательной жизни. Поразил ты меня, брат Гневомир, до глубины девичьей души. Просьбу можно по сему случаю — больше подобного не демонстрируй, а то ведь от такого аттракциона и столбняк схватить недолго.
— Все сказала? — вытащил еще два ореха, тем же манером расколол. Половину в ладонь Миролюба высыпал, половину Халене, застывшей с открытым ртом.
— Ты меня слышал, отрок? — спросила осторожно через минуту.
— Чего? — нахмурился. — Больше нету, энто ешь. Да сбирайся, говорю. Вишь наши ужо наготове.
— Молодцы. Пускай привет Купале передают.
— Сама передашь, — чуть подтолкнул с крыльца.
— Ты лбом, он у тебя крепкий, — посоветовала. — Миролюб, а ты что сидишь?
— Я с вами остаюсь.
— Не-е, ты уходишь. Халену под белы ручки бери и в строй, — посоветовал Гневомир.
— Не пойдет она, — заметил Миролюб, отворачиваясь.
— А почто…
— А по то! — буркнула Халена, вставая. И пошла прочь, чтоб возмущенные крики побратима не слышать, да в ответ не нагрубить.
— Ты что, шалая! Да ты… — поднялся тот, желая вразумить девушку, и тут же рухнул обратно на ступени. Миролюб его осадил локтем под дых.
— Ну, ты, паря!…- уставился на него побратим исподлобья.
— Смолкни, — посоветовал. — Не поедет она в городище, не старайся, — заметил, с тоской в спину девушки поглядывая. — Дурень ты, Гневомир, почто раньше не скумекал?
— А меня кто спросил?!…
— Вот то-то и оно, — вздохнул Миролюб, скривился, словно заболело что.
Побратим насторожился, встревожился:
— Хворь никак на тя напала?
— Угу, — вздохнул опять, взгляда тоскливого с Халены не спуская. — Тебе, что Ханга нагадала? Что вопрошал?
Гневомир помрачнел, отвернулся:
— Не твово ума дело, — проворчал.
— Ох, брат… Моего, не моего… а я скажу, — уставился на Гневомира так, что у того мурашки по коже пошли. — Спросил я у нее, поди то, что и ты: люб ли? И что ждет нас впереди. Ответ ведаешь?
Гневомир на побратима покосился.
— Молчи ужо. Чего кручиниться попусту? Что Богами дадено, того не переломишь.
— А я спытаю. Тяжко мне с того дня, страх сердце сжимает. Гляжу на тебя и дивлюсь, как сил в тебе достает с вести той бавиться?
— А что мне загодя тризну справлять? Пущай последние деньки, да мои. Не жалею я ни о чем. Вчера у Халены спрашивал: поплачешь ли обо мне. Да, — молвила. А боле и не надобно мне, все едино пусто. Женихом она меня не назовет, я ее невестой. Уйду, ты ей приглядом останешься.
Миролюб голову свесил:
— Знаит и тебя Морана приветила… Токмо некому по тебе плакать будет, а мне бережить некого.
Гневомир посмотрел на побратима, потом на Халену, потом опять на побратима и, наконец сообразил, о чем речь. Рванул к девушке:
— А ну, сбирайся мигом! Миролюб с тобой едет!
— Никуда я не поеду, — уперся тот, встав рядом с парнем.
— Вот! — ткнула в него пальцем Халена. — Как он, так и я, понял?
— Тогда я еду, — заявил Миролюб, тут же передумав.
— Ага? — насторожилась девушка, увидев тревогу в глазах парней. Руки в бока уперла и давай дружников взглядом пытать. — Рассказывайте-ка, что вам в голову взбрело, меня во чтобы то ни стало со Славля спровадить. Слух еще какой пробежал? Или инквизиция местная с кураторским обходом нагрянуть обещала, а я тут вроде несанкционированного истукана и могу по шее получить?
— Халена, иди домой. Здеся спокою не будет.
— Поняла, — кивнула, с насмешкой побратима оглядев. Прищурилась подозрительно. — Говорите без утайки, иначе пустой разговор будет.
Парни переглянулись. Мирослав взгляд отвел, просипел через силу:
— Ханга сказывала, что уйдешь ты в аккурат на закате лета. А сейчас закат и есть.
— Ага? А куда уйду, не уточнила? За ягодами в лес, в соседнее племя на посиделки? — усмехнулась: что ж вы суеверные такие?
Мирослав головой мотнул, нахмурившись.
— Ясно. Куда не знаете, но загодя опасаетесь. Тема закрыта. Я остаюсь. И плевать на суеверия, — развернулась, уйти хотела, да не тут-то было. Мирослав ее остановил, придержал за руку:
— Халена, Ханга и раза не ошиблась.
— И все всегда знает? — уставилась на него, не понимая: действительно во всякие предсказания верят или повод ее убрать нашли?
— Всегда. Все, — заверил тот серьезно.