Справа, из пролома в ограде показалась вихрастая голова и два любопытных голубых глаза уставились на девушку.
— Привет! — хмыкнула.
Глаза моргнули, появился испачканный нос, а потом и весь хозяин данных достопримечательностей — мальчик лет восьми в порванной рубахе.
— Здрава будь, — прогудел степенно, нарочно подражая взрослому мужчине голосом. Дитя еще, чтоб бас воспроизвести. — А девкам меч не положен.
Халена улыбнулась:
— Ты чей будешь?
— А вот того брат родный, — ткнул пальчиком в сторону Трувояра, что стоял, лошадь в печали оглаживая.
— Жив значит, потеря! А что ж не идешь к нему? — удивилась Халена.
— Осерчает, бить будет. Рука у него тяжелая, как врежет, — шмыгнул носом.
— Не бойся Нежан, он тебя обнимет! — заверила. — Беги, порадуй его!
— Не-е, — замялся, робея.
— Беги, сказала! А ну! — поддалась к мальчику, подгоняя. Того сдуло к брату.
— Нежан!! — закричал Трувояр, увидев постреленка, рванул навстречу, подхватил на руки. — Жив, жив!!
Халена рассмеялась, искренне радуясь за братьев. И все ж радость радостью, а пора и рутиной заняться. Скинула куртку, морщась от боли, посмотрела на свет: неслабая прореха. Значит и на спине рана немаленькая. Да ничего, заживет.
— А ты Халена, да? — раздался детский шепот из-за ее спины.
— Ну? — насторожилась.
— Воительница, да?
— Дружник князя Мирослава.
— Ты вправду богиня?
— Нет.
— А бают, да.
— А тебя, бают, Лукерьей зовут.
— А вот и неправда твоя! — вылез из зазора меж бревен мальчик лет десяти. — Михеем меня маманя кличет, а други Миха.
— Красивое имя. А скажи Михей-свет, уж не ведаю вашего отчества, отрок, водицы да тряпицы не найдете ли?
Мальчик кивнул с улыбкой и опять скрылся за бревном. Девушка хмыкнула: дети везде и во все времена одинаковы.
Вскоре мальчик принес кувшин да тряпицу. Халена с жадностью выпила половину воды, на себя часть вылила, прямо на макушку, что солнце нагрело.
— Хорошо, — обтерла лицо. Смочила ветошь и давай меч чистить. А мальчик, открыв рот, рядом на корточки присел, пытливо то на девушку, то на ее оружие поглядывая.
— Знатный клинок, — заметил с достоинством и знанием оружия. — И рубилась ты знатно.
— А ты видел?
— А тож? Мы вона с другами лестницу приставили и ну, в аспидов каменюками кидать. Я одного точно зашиб, — выдал гордо.
— Где сейчас твои друзья?
— Лютика маманя в подмогу зазвала. Домина у них погорела малость.
— А твой дом?
— А чего ему? Стоит. Сеструха с маманей знахарят, Костяй коней пристраивает.
— Угу, — кивнула Халена. Последнее пятнышко оттерла с лезвия, придирчиво клинок оглядела и встала, поморщившись: болит плечо.
Посмотрела вокруг и нахмурилась: мужики Полянские на оглобли степняков скидывали и к лесу отвозили. Да не то ей не понравилось, а что тех, кто ранен, добивали. Миряне ночью тоже не щавель собирали, а по утру безоружных убивать и не мыслили.
— Не сметь! — подлетела к мужчине в узорчатой рубахе и своим `Громом' его меч остановила. Зависли клинки над лицом молодого степняка. Тот за грудь держался, с ужасом на них взирая.
Мужчина оттолкнул Халену и развернулся, приготовившись напасть, да увидев, кто перед ним, замер. Девушка же драться не собиралась, оперлась на меч, презрительно оглядывая вояку: ладный, ничего не скажешь — волос пышный, каштановый, глаза что у оленя, взгляд острый, внимательный, на симпатичном лице, на правой скуле шрам, над губой усы топорщатся.
— Дальше что? — кивнула на выставленный клинок. — Порубишь?
Мужчина прищурился, губу пожевал и меч опустил:
— Никак сама Халена-воительница?
— Ничего себе у вас почта работает. Я тебя знать не знаю, а меня, смотрю, уже каждый дуб в округе в лицо признает.
Мужчина голову набок склонил, щуря глаза. Видимо так мыслительный процесс в его голове проходил быстрее. Дошло, плечи расправил, взгляд отводя:
— Борзо ты речешь, воительница. Не по годам дерзка. Я князь Малик.
— Приятно познакомиться, — хмыкнула.
— Почто за супостата встала?
— Он ранен, а раненых добивать последнее дело.
— Да знаешь ли ты, что они на нашей земле учинили?! — взвился князь.
— Осади. Знаю. Только мы — не они. Хочешь вровень с ними встать?
Малик прищурился, пожевал губу и вздохнул:
— Ай, хитра ты… Что ж мне посеченных ворогов в терема несть да брагой потчевать?
— Перевяжи да отпусти с миром. Пусть разницу знают меж честным воином и вором.
Мужчина головой качнул, задумчиво поглядывая на тела убитых:
— Знаешь ли ты, сколько полегло? — почти прошептал севшим голосом. — Почитай и трети от рода не наберется. Под корень рубили: деток, женок… Ладно, будь по-твоему, пущай живет этот.
— А другие?
Спросила да ответа не услышала — рев побратима весь диалог испортил:
— Халена?!! Халена!!… - что медведь в брачный период орал Гневомир, бодро шагая по полю.
Девушка, застонав, закатила глаза: ой, нянюшка!
— От ты где! — рявкнул нависнув, развернул оглядывая.
— Отстань! — обозлилась девушка, морщась — задел рану лапищей медведь.
— Посекли! — ахнул и князя, наконец, заметил, поклонился и почти ровным степенным тоном произнес. — Здрав будь, княже, на долгие годы.
— А и тебе не хворать, Гневомир, знатный муж Мирослава воинства, — чуть качнул кудрями в ответ Малик. На врага уставился. — Никак приглядом за воительницей поставлен? Веди-ка ее, голубушку, во двор. Гостями будьте дорогими, великими. Бабы снедь сбирают на столы — чем богаты.
— Угу, — все понял Гневомир. Халену в охапку хвать и за тын.
— Отцепись! — рявкнула та ему в ухо.
— Слышь, что воительница говорит, пусти, — преградил дорогу Миролюб, встал у пролома как вкопанный, уставился на побратима, с ленцой кадык почесывая.
Гневомир такой наглости от сотоварища не ожидал и растерялся, выпустил брыкающуюся девушку.
— У-у-у!! — погрозила та ему кулаком и к бочкам пошла. Нырнула по пояс, смывая пыль, грязь, пот и кровь. — Уф-ф! Хорошо!
— Ну, ты ретив, — набычился парень на Миролюба, а тот как ни в чем не бывало развернулся да к терему пошел. Хлопнулся в теньке на лавку под навесом, напротив бочек. Халена волосы мокрые пригладила, рядом села, двор обозревать:
— Однако суета…
— Да-а…
— А семечек, конечно, нет?
— Нету.
— И хлебца?
— И хлебца.
Гневомир, открыв рот, переводил обалдевший взгляд с одного на другую и силился понять — над ним они издеваются или головой повредились?
— Жаль, сейчас бы киселя…
— Со смородиной…
— Можно с клюквой…
— Оно даже лучше.
— Да-а…
— Тьфу ты! — сплюнул Гневомир и потопал к женщинам за хлебом. Минуты не прошло, вернулся с караваем. Разломил на три части и, бухнувшись на лавку, протянул кусок Халене:
— Чего б без меня делала воительница?
— Сухари б сушила, соколик, — буркнула, передавая хлеб Миролюбу. Тот взял, начал степенно жевать. Гневомир крякнул с досады, второю краюху девушке отдал. Свою жевать принялся.
— Вельми-и, — протянул Миролюб, разглядывая серый мякиш.
— Угу, — согласилась Халена. — Вкусно.
— Водицы б, — размечтался Гневомир. Тут как по заказу Михей появился. Отдал Халене куртку да кувшин с водой протянул.
— Здрав будь, отрок, — довольно улыбнулся Гневомир. Мальчик смущенно покраснел и юркнул в сторону, в гущу воинов да женщин.
— Зачем ежику звездолет? — задумчиво протянула девушка, разглядывая в прореху куртки солнце.
— Чаво? — озадачился побратим.
— Того, — буркнул Миролюб. — Жуй да помалкивай.
— Энто чаво, вдруг, помалкивай? — вытянулось лицо Гневомира.
— Хватит вам ссориться, — поморщилась Халена. Куртку на колени положила и кулаком подбородок подперла, хмуро поглядывая на дружников: вон Мерила — жив, только повязка на предплечье. А Лютабор и Вологар о чем-то с Горуздом да Маликом разговаривают, Авила девке курносой улыбается. Трувояр с братиком на траве сидят, хлеб едят. Все так и что-то не так.
— А где Сазар? И Радомира не вижу, — нахмурилась сильней, сердце екнуло, чуя плохое.
— Полегли. Почитай треть наших степняки положили, — буркнул Миролюб.
Халена застыла, прикрыла глаза ладонями: и запрыгали в памяти картинки недавней сечи — немудрено, что почти половину потеряли.
— Вечером тризна будет, — добавил Гневомир спокойно. Халена на него уставилась: тебе все равно, что твои товарищи погибли? Правда — все равно.
— Сегодня они, завтра мы, — пояснил Миролюб, понимая состояние девушки. — Знатные воины, знатно почили. В чести. Не жалься, нечего жалеть. Жизнь на то и дана, чтоб было за что ее терять.
Халена подумала, кивнула вяло, да хлеб взялась доедать: пожалуй, лучше эпитафии не придумать. А и погибла б она — разве о том пожалела? Нет — пожалела б, что лишь один раз умереть может. А за что — есть и триста раз умереть.
Смерть воина в честной сече.
Жизнь воина в доброй памяти.
Вечером во дворе поминальный стол накрыли. На костры погребальные смотреть, товарищей убитых провожать в чертоги мирянских да Полянических Богов, Халена не пошла — больно. Да и живы они для нее — воины, други. Пока мертвыми не видела, тела огню отданные — казалось, уехали товарищи или ратиться ушли за лес, за Белынь. И вернутся обязательно — настанет срок, встретятся.
Горько терять, но война есть война.
За столом тихо было: не галдели — чинно рассаживались дружники, брагу пили молча, ели степенно.
Халена мясо ела, а брагу пить остерегалась — больно она у поляничей ядреная, не то что медовуха мирян, и пьется-то, что квас. Кружку выпила — в голове зашумело. На чем настаивают? На пчелином улье, что ли?
Малик сидел во главе стола, поглядывал на девушку, словно сказать что хотел да не решался. А может Лютабор мешал, что меж ними сидел? Но вот тот встал, князя поблагодарил и ушел, а на его место женщина села, да такая красивая, что Халена залюбовалась: на голове обод с каменьями, волосы русые по плечам косами стелятся, глаза синие, ласковые, на щеках румянец, ямочки, улыбка смущенная, нежная. Прильнула женщина к Малику, на воительницу косясь.
— Жена моя, Лебедица, — представил ее Малик, и по голосу, по взгляду ясно — любит жену.
— Долгих вам лет и счастья, — кивнула Халена с пониманием.
— Я вам в тереме постелила, — тихо молвила Лебедица. А голос действительно, что пух лебяжий. Не зря имя женщине дали.
— Зачем трудились? Я лучше на улице, как все.
— Да ладно ли богине-воительнице с ратными людьми, мужами во дворе почивать?
— Не противься, Лебедица, сказано во дворе, знать так и будет, — похлопал жену по руке Малик. — Оно, и правду сказать, душно в тереме-то. Ты поди, ляг, умаялась небось. Тяжел день был.
— Что ты? Тебя пожду.
— Иди, надо мне с Халеной Солнцеяровной поглаголить.
Женщина кивнула: хорошо. И к девушке качнулась, в глаза заглянула:
— Правду сказать, не обманула молва: не одному мужу краса твоя глаза застить будет. Сватов жди, Халена дщерь Солнцеярова, великих, от мужей знатных, именитых, княжьего рода.
— Вы дочь Ханги? — насторожилась девушка.
— Вещунья она, — ответил Малик за жену.
— Тогда знать должны, что свататься ко мне дело пустое.
— Знаю, — опечалилась отчего-то. — Только Мирославу ты пара, иной ему не сыскать.
У Халены брови вверх взметнулись. Гневомир, услыхав про князя, крякнул досадливо, а Миролюб тяжко вздохнул, за брагой потянулся.
— Прости, Лебедица, но слишком честь велика. Да есть у меня тот, о ком сердце болит, к кому душа рвется.
Женщина промолчала, лишь головой качнула, отводя печальный взгляд:
— Пойду, — и ушла.
Малик к Халене качнулся:
— Горузд сказывал, поутру домой двинетесь?
— Значит двинемся.
— Просьба у меня будет: возьми гонца с собой поклон Мирославу бить.
— Почему нет? А в чем поклон и почему мне о гонце говоришь? Лютабор за старшего.
— Он сказывал, как ты решишь.
Халена бровь выгнула: здрасте! Начальницу нашли!
— Я не против.
Малик довольно улыбнулся, браги из кувшина себе и ей плеснул:
— Благодарствую.
— А в чем просьба? — не поняла Халена.
Малик кружку обратно на стол поставил, вздохнул:
— Слух пошел — степняки лишь начало. Дале боле будет. По всем украинам всполохи. Лютичи в набег пошли.
Мужчины дружно головы в сторону князя повернули. Гневомир про мясо забыл, Миролюб про брагу.
— По всем землям сеча будет. Сговор у лютечей с росками. Те до урочища уже всех потеснили… Не выстоять нам. Я князю служить готов как простой гридень, лишь бы род поляничей сохранить. Да, многие идут у Мирослава правды искать. Всем уже ведомо — сила за ним, раз сами Боги ему бережу дали. Тебя, Халена Солнцеяровна.
— Приехали, — кивнула девушка. — Я что, вымпел?
Князь моргнул недоуменно — что сказала?
— Ладно, — рукой махнула. — Как Мирослав скажет, так и будет. А я за слияние двух племен, и трех, и десятка. Одним не выстоять, в этом ты прав князь, а что главенство свое Мирославу передаешь ради сохранения людей. Благородный поступок — поклон тебе за него. Что в моих силах будет — сделаю, помогу.
Малик заулыбался:
— Благодарствую, Халена Солнцеяровна, славная богиня-воительница, — поднял кружку.
Девушка поморщилась:
— А нельзя без патетики? И вообще, спать пора…
Легла она на лавке под навесом, под голову куртку бросив. В паре бегов от нее побратимы развалились.
— Защитники, — хмыкнула и к бревенчатой стене отвернулась. Да тут же и заснула. А парни еще долго маялись, ворочались, вздыхая.
— Слышь, Гневомир, а ежели вправду Мирослав Халену сосватает? — выдохнул Миролюб в небо, усыпанное звездами, глядя.
Тот долго молчал и выдал наконец:
— О другом печалюсь: лихо грядет. Лютичи беспонталычны да злы, что осы, а роски хитры да осторожны. Ежели вместе встанут — большая беда во весь мир настанет. А Халене поперед всех достанет.
— Почто ей-то? — приподнялся на локте парень, в лицо товарища заглядывая.
— А ты сам мерекай: слух о ней ужо за Белынь ушел. Князья, о том прознав, к Мирославу потянулись. Гнедко баял, сбираются у Любодара, то один, то другой, гонца шлет. Знать всем Халена наша надобна. Как бы не удумали веред учинить, не один, так другой. Засылов лютичей и ранее отлавливали, а ноне ежели роски за дело примутся — не уследим. Слышал, что она баяла? Пока вместе — сила. А вместе — с ней. Знать, много ума имать не надобно, чтоб понять — ее первой и будут убирать. Чтоб аймаки, значит, в сговор не вошли.
Миролюб лег на место, задумался:
— Бережить нужно шибче, — сделал вывод.
— Угу, убережешь ее! Горяча, что кострище, и норов, что у необъезженной кобылки! Только и гляди, чего еще удумает да утворит. В сечу поперед гридней лезет!
— На то она и рожена…
— Как рожена, так могёт быть и положена! Не-е, пущай бы ее Мирослав сосватал. В тереме бы сидела…
— Угу, — хмыкнул Миролюб насмешливо.
— А чего? Пущай так, а то узрят ее князья и ужо без лютечей сечу устроят.
— Гром… — простонала девушка во сне. Парни дружно приподнялись, прислушались и вновь легли.
— Спи! — буркнул Миролюб недовольно. — Ишь, мелит незнамо что! Спокою нет!
— Ты мне?!
— Спи говорю, балаблка. `Мне', `тебе'.
— Энто я балаболка?! Аюкла!
— Погудала!
— Тьфу на тя!
— И на тя тьфу!
— А ну, хорош лаяться! — прикрикнул на дружников кто-то из своих. Парни смолкли, повернувшись друг к другу спиной, обиженно засопели.
Глава 5
Утром чуть рассветало, дружники в путь засобирались. Халена на лавке сидела, хмуро на товарищей поглядывая. На душе муторно, темно: то ли не выспалась Солнцеяровна, то ли плечо болит, то ли не с той ноги встала.
Мужики косились на нее, но подходить да выспрашивать остерегались — больно вид неподступный, в лоб бы не заработать словом или делом — с нее станется.