Кюна Хёрдис заметила, что ее сыну хочется переменить разговор.
— Зачем тебе столько бронзы, Халлад? — спросила она у гостя. — Куда ты везешь ее? На что думаешь обменять?
В свои пятьдесят семь лет кюна Хёрдис выглядела гораздо лучше, чем любая из женщин в этом возрасте, и еще сохранила немалую привлекательность. Вдова Торбранда конунга была дородна, величава, но энергична и двигалась легко. На ее лице почти не заметно было морщин, только от внешних уголков глаз к вискам убегало несколько тонких складок, придававших ей загадочный и многозначительный вид. Ее брови были густы и черны, глаза сверкали густо-карим цветом, как очень темный янтарь с южных берегов Морского Пути. Одета она была очень просто, ее темное шерстяное платье было сколото на груди золотыми застежками с золотой узорной цепью между ними. Концы ее головной повязки, свисающие на спину, были обшиты тонкими полосками черного меха куницы. Больше никто так не носил, и всем думалось, что кюна придумала это неспроста.
— Я плыву к вандрам! — отвечал Халлад, держа в руках красивое бронзовое блюдо. На столе перед ним лежало еще два ножа с литыми бронзовыми рукоятками, а перед кюной — красивый светильник в виде боевого корабля с лебединой головой на штевне. Слушая гостя, кюна с таким удовольствием гладила кончиками пальцев узоры на бортах корабля-светильника, что Халлад понял — придется ей подарить, ничего не поделаешь. — Недавно я был у говорлинов, привез оттуда много хорошего льна. Теперь я хочу обменять лен и бронзу из Эльвенэса на моржовую кость. Хорошо бы еще получить несколько шкур белых медведей! Поэтому я и взял столько бронзы, чтобы на все хватило.
— Белые медведи? — спросила кюна, глянув на купца поверх светильника. — Зачем тебе такие сокровища?
— Да Болли Рыжий, мне думается, и в руках не держал ни одной белой шкуры! — сказал Рагнар. Подняв ко рту кулак, он глухо кашлянул несколько раз. Одна из служанок сняла с очага небольшой горшочек с подогретым отваром багульника и подала ему.
— Говорлинский лен лучше шелка! — воскликнула одна из женщин, расслышав отрывок беседы кюны с гостем. — Такой тонкий и мягкий! Когда завернешь в него ребенка, так он и не замечает, что уже родился — так ему хорошо!
Гридница встретила ее слова смехом.
— Вот куда бы тебе опять пойти, конунг! — крикнул кто-то из хирдманов. — Тогда все эти сокровища сейчас лежали бы перед нами на столах! А Сигрида получила бы столько льна, что хватит на пеленки десяти младенцам!
Все снова засмеялись, но многие выжидательно посмотрели на Торварда — что он ответит? Мысль о походе в говорлинские земли была очень заманчива.
Но Торвард рассмеялся вместе со всеми, поднял кубок с гладкими серебряными боками и поднес ко рту. Похоже было, что ему хочется спрятать лицо хотя бы на несколько мгновений. Никто не стал повторять вопроса.
— Так зачем тебе моржовый клык и белые шкуры? — спросил Торвард у торговца. — Едва ли ты станешь покупать такие сокровища, не зная, кому потом продашь их.
— Ты прав, конунг. Я покупаю эти вещи для Хеймира конунга. Он же посылал меня к говорлинам за льном и дорогими цветными тканями. Он собирает приданое для своей дочери.
— Вот как? — живо воскликнула кюна Хёрдис. — Хеймир выдает дочь замуж?
— Пока еще нет, но уже подумывает об этом. Кюн-флинна Вальборг уже достаточно взрослая для того, чтобы стать невестой. Хеймир конунг думает, что пришла пора подыскать ей жениха.
По гриднице пробежала искра нового интереса — чье-то замужество, особенно замужество дочери конунга, никого не может оставить равнодушным. Даже Торвард конунг подался ближе к гостю, отставив кубок и положив руки на скатерть.
— Кого же Хеймир конунг думает получить в зятья? — спросил он. Нетрудно было понять, что вопрос его вызван вовсе не праздным любопытством. Война между ними тянется десятилетиями — зять Хеймира будет его новым союзником, а Торварду — новым врагом.
— Мне неизвестны его замыслы, — просто ответил Халлад. В Эльвенэсе об этом ходило немало толков и догадок, но истинные помыслы Хеймира знал только сам конунг, и честный купец считал ниже своего достоинства повторять пустую болтовню. — Но наша кюн-флинна достойна самого лучшего жениха, которого только смогли создать боги. Ей недавно сравнялось восемнадцать лет, она красива, разумна, хорошая хозяйка. Она не слишком болтлива, но не робеет подать голос, если ей есть что сказать.
— Я слышала, что нрав у нее суровый! — вставила та женщина, Сигрида, что мечтала о пеленках из льна.
— У нее нрав дочери конунга, не более! — уверенно ответил Халлад. — Ее мужу не придется жаловаться на свою судьбу, если он пожелает дать своим будущим детям по-настоящему достойную мать. Наша кюн-флинна строга, но справедлива.
— Это правда! — крикнул со своего места Болли Рыжий, успевший в подробностях рассказать и о том, как его снека села на камни, и о том, как сам он ловко вырвался из холодных объятий двух морских великанш. — Даже тебя, Торвард конунг, она возьмет под защиту, если возникнет такая надобность.
По гриднице пролетел изумленный возглас. Кюна Хёрдис усмехнулась, а Торвард нахмурился.
— Уж как-нибудь наш конунг сумеет защитить себя сам! — горячо возмутился Ормкель. Ему казалось оскорблением даже то, что дочь Хеймира вообще вспоминает о Торварде. Какое ей до него дело? Пусть знает свою прялку!
— От кого же, скажи на милость, кюн-флинне потребуется меня защищать? — медленно, немного надменно спросил Торвард. — Хотя я, конечно, благодарен ей за заботы.
Халлад молчал, опустив свое бронзовое блюдо на скатерть. Он сам ни за что не стал бы упоминать о том, о чем с такой легкостью заговорил его незадачливый товарищ-фьялль. Может быть, в этот миг Халлад пожалел, что не оставил Болли морским великаншам.
— Скажи мне, конунг, — у тебя не бывает дурного настроения, тяжести в голове, горечи на душе? — тем временем расспрашивал Болли. — Не кажется тебе постылым собственный дом, не рушатся ли замыслы? Не кажется ли тебе, что духи ополчились против тебя и замышляют что-то недоброе?
Хирдманы изумленно переглядывались, женщины ахали и прижимали руки к щекам. А Торвард сидел, застыв на своем месте, невольно сжав кулаки на скатерти. Слова торгового гостя попадали в его душу, как стрела умелого охотника в глаз кунице. Даже его мать, знаменитая колдунья, не смогла угадать того, что знает откуда-то простой купец. Именно это все и чувствовал Торвард после возвращения с Квиттинга. Невидимые лапки троллей и здесь цеплялись за его сапоги, душа его томилась непонятной тоской, чувством унижения и предчувствием будущих неудач. Потому-то он и сидел дома все это время, что не чувствовал в себе сил на новое удачное дело. Но он связывал все это с Дагейдой. Но что может знать о ней купец, приплывший из Эльвенэса? Город Хеймира конунга славится богатыми торговцами и умелыми ремесленниками, но вовсе не ясновидцами.
Вся гридница, потрясенная этой дерзостью — или проницательностью, — ждала ответа Торварда. Слышно было только, как потрескивают дрова в двух очагах, расположенных с двух сторон от ствола ясеня, и шуршит дождь на дерновой крыше. И каждому, от старого Рагнара до неугомонной Эйстлы, вдруг показалось, что Болли Рыжий прав. Все они замечали хмурость и угнетенный дух конунга, но осознали это только сейчас.
— Ты хочешь сказать, что на моего сына кто-то наводит порчу? — тихо спросила кюна Хёрдис. И в ее голосе была такая неумолимая угроза, что все в гриднице невольно содрогнулись.
— Нет, мудрая кюна, о таком я не слышал, — простодушно ответил Болли. — Но у Хеймира конунга появилась в усадьбе Дева-Скальд, которая сочиняет стихи, порочащие конунга. И ее искусство так велико, что ей, как видно, покровительствуют боги. Такие стихи не могут остаться незамеченными, хотя и произносятся за много дневных переходов отсюда. Эта дева сочиняет стихи, призывающие слэттов к войне с тобой, Торвард сын Торбранда. И многие, очень многие с восторгом повторяют их и пересказывают другим.
— И ты можешь пересказать мне хоть один? — медленно спросил Торвард.
— Нет, конунг, я еще не сошел с ума! — ответил Болли, посмотрев на Торварда так, словно сошел с ума сам конунг. — Я не слишком обучен обхождению, но не посмею так оскорбить Священный Ясень!
— А ты что скажешь, Халлад? — спросил Рагнар у слэтта. Все в гриднице посмотрели на гостя. — Выходит, ваш конунг снова собирается воевать?
— Может быть, Один и Тор скоро получат новые жертвы и увидят новые битвы, — помолчав, ответил Халлад. — Я не прорицатель, и я не хотел бы войны, если бы это зависело от меня. Ты знаешь, конунг, что война между твоим родом и Хеймиром конунгом продолжается дольше, чем ты сам живешь на свете. Она то погаснет, то вспыхнет опять, и мало кто из ясновидцев берется предсказать, где и когда будет новая схватка. Вряд ли кто-то страдает от этого больше, чем торговые люди. Мне не раз случалось терять людей, товары, даже корабль из-за этой войны. Я начинал торговать на одной «Выдре», а теперь меня носит ее внучка.
Халлад замолчал, в гриднице стало совсем тихо. От оживления и веселья, в которых начался этот вечер, не осталось и следа. В пляске огненных языков в длинном очаге, в шуме ясеня над крышей каждому мерещились дурные пророчества. Лица мужчин помрачнели, женщины были напуганы, только глаза подростков, которых ради гостя не отправили вовремя спать, горели воодушевлением и любопытством. Совсем как у Гейра сына Траина в ту памятную ночь на Скарпнэсе. В ночь его первой и последней битвы.
Торвард уже взял себя в руки. Ему пришла на память ночь у подножия Турсхатта, ночь обманной битвы, о которой он так не любил вспоминать. Его дурные предчувствия крепли с каждым мгновением. Та битва была зерном, из которого снова вырастет целое дерево войны. И сотни, тысячи мертвых тел будут развешаны на ветвях этого дерева в жертву богам-воителям. И порадуются на это только четверо колдунов, синими огнями пляшущие во тьме над плоским островком Тролленхольмом. Кто и когда сумеет их одолеть?
— Я благодарен тебе за то, что ты рассказал мне об этом, — спокойно сказал Торвард. — Мне и моим людям приятно было слушать твои мудрые и учтивые речи. Но я слышал, что ты собираешься отплывать завтра рано утром? Не пора ли вам на покой?
Он бросил короткий взгляд на рабов возле дверей, и те вскочили с пола, похватали факелы и зажгли их от пламени в очаге, чтобы проводить гостей на отведенные для них места. Хирдманы Торварда тоже поднялись из-за столов, потянулись из гридницы, женщины спохватились и погнали детей спать.
— Постой, Халлад! — вдруг крикнул Торвард, когда торговый гость был уже возле дверей. Тот обернулся. — Ты не сказал мне, — продолжал конунг, стоя возле своего почетного сиденья и положив руку на морду резного дракона на столбе, словно на оберег. — Как зовут эту Деву-Скальда? И за что она так не любит меня?
— Ее зовут Ингитора дочь Скельвира, — ответил Халлад. — И никому из слэттов ее ненависть к тебе не кажется необоснованной. Прошло больше месяца с тех пор, как ты убил ее отца, Скельвира хельда из усадьбы Льюнгвэлир.
Торвард молча кивнул в знак того, что у него больше нет вопросов. Халлад поклонился на прощание и вышел. Гридница уже почти опустела, только три рабыни прибирали на столах да неугомонная Эйстла сидела на полу возле порога, полная решимости не пропустить ничего.
А Торвард опустился прямо на ступеньку своего высокого почетного сиденья. Замершим взором он смотрел на медленно, с мгновенными перерывами взвивающиеся и опадающие языки затухающего огня в очаге. Будничный голос Халлада отдавался в его душе, как голос самой судьбы. Дочь Скельвира хельда из Льюнгвэлира! Дочь человека, убитого им в ту злосчастную ночь! О том же ему говорила и Регинлейв. «Все мы насовершали подвигов, которым мало обрадуемся потом!» — вспомнилось Торварду его собственное невольное пророчество наутро после битвы. О, как не вовремя ему вздумалось пророчить! И каким злосчастным образом он оказался прав!
В девичьей у кюны Асты всегда было людно и довольно-таки шумно. Не меньше двух десятков девушек сидело на длинных скамьях вдоль стен, увешанных вылинявшими и вытертыми от стирки коврами. Здесь были и рабыни с разных концов света, от бьяррок до говорлинок, и дочери хирдманов Хеймира конунга. У всех были прялки с охапками чесаной шерсти, в конце длинной палаты располагалось сразу три ткацких стана, но у девушек и языки работали не меньше, а у кое-кого и больше, чем руки. Болтовня не прекращалась здесь с раннего утра до позднего вечера. В Эльвенэсе девичью кюны Асты так и называли — Дом Болтовни. Сама кюна сидела тут же с шитьем в руках, но не сердилась на нерадивость своих прислужниц. Не меньше юных любопытных девиц она любила рассказывать и слушать сны, обсуждать приметы погоды и урожая, толковать о новостях.
Новостей всегда находилось немало, ведь Эльвенэс — большое поселение. Кроме усадьбы конунга, насчитывавшей не меньше трех сотен обитателей, на широком мысу в устье реки Видэльв стояли усадьбы знатных хельдов и ярлов, торговые дворы, домишки свободных ремесленников. Морской берег всегда был покрыт десятками, а на праздниках и сотнями боевых и торговых кораблей. Когда домашние новости кончались, кюна Аста непременно посылала людей зазвать кого-нибудь из торговых гостей, чтобы он рассказывал о далеких землях.