Остановившись посреди темного двора, Ингитора покачала головой. Да кому же такое придет на ум — отказаться? Позволить духу отца страдать бесконечно? Оставить позор в наследство потомкам? Нет, Эгвальд — доблестный воин, удача сопутствовала ему до сих пор и не оставит его в этом походе. «Иди сама с ним, если тебе так нужна эта месть!» — сказала ей на прощание Вальборг. «Не пойти ли в самом деле?» — мелькнуло в голове у Ингиторы. Но плавать на боевых кораблях, браться за оружие — не дело женщины. Каждому боги выделили свою судьбу в земном мире. Ей они дали особое оружие — звонкий разящий стих, волшебное слово, способное смешать с грязью могучего конунга и двинуть войско в поход.
Ингитора вошла в дом. В девичьей бьло тихо, кое-где на лавках посапывали служанки, уставшие прислуживать конунгу и гостям, остальные были в гриднице и на кухне. В круглом очаге слабо тлел огонь, рыжие язычки пламени лениво перебегали по кучке углей. На полу возле очага сидела скрюченная человеческая фигура. Ингитора с первого взгляда узнала его, и волна радости окатила ее сердце.
Хальт обернулся на звук ее шагов, откинул капюшон, улыбнулся. В первый миг его лицо показалось уродливым — мелкие черты, скошенные к носу глаза, кривой подбородок, покрытый неряшливой щетиной. Таким показывался людям Грабак, раб Ингиторы. Но для нее самой он был другим.
Ингитора подошла и села рядом с ним на пол. Душа ее успокоилась — возле Хальта ей всегда было хорошо, все тревоги отступали. Это был драгоценный друг, способный утешить ее в любой беде.
— Посиди со мной, — ласково сказал он, накрыв руку Ингиторы своей рукой. По лицу его пробежала мгновенная рябь, как по воде под ветром, и вот уже Ингитора видела лицо с правильными чертами, полное мужества и нежности — лицо альва, жителя Широко-Синего Высокого Неба. — Ты не слишком устала на пиру?
— Нет, я не устала, — чистосердечно ответила Ингитора. При виде Хальта вся ее усталость пропала, словно ее и не было. Заботы откатывались куда-то вдаль, как волна отлива, сердце ее с каждым мгновением становилось легче, светлее. Как будто после долгого плавания по бурному морю она попала в уютный дом с горящим очагом. — Куда ты пропал? Я тебя не видела.
— Там было слишком шумно. Ты все равно не услышала бы меня. — Хальт на мгновение нахмурился, и Ингитору кольнула в сердце маленькая холодная игла. Ничто не пугало ее так, как недовольство Хальта. Но через мгновение он уже снова улыбался.
— Я знаю, ты не поладила сегодня вечером с Вальборг, — сказал он. Теперь Ингитора уже не удивлялась тому, что он все знает о ней и о других. — Но это ничего. Посиди со мной, я расскажу тебе что-нибудь забавное и поучительное.
— Расскажи! — охотно согласилась Ингитора и села поудобнее.
— Ты помнишь, я рассказывал тебе о том, как Греттир Могучий пришел переночевать на усадьбу Песчаные Холмы, — начал Хальт, и Ингитора радовалась, как девочка. Наверное, сам Греттир не переживал свои подвиги так ярко, как она, слушая рассказы Хальта. — Греттир остался один в покое. До полуночи все было спокойно, а потом раздался вдруг страшный шум и со двора вошла огромная великанша. В руках у нее было корыто и большой нож…
Ингитора слушала, затаив дыхание, не сводя глаз с лица Хальта. И в сиянии белого огня его глаз она ясно видела полутемный покой… Слабо дрожит пламя факела в железной скобе, и тени ходят по бревенчатым стенам, где из щелей свисают беловатые пряди сухого мха. Во всем доме тихо-тихо, нигде не скрипнет половица, как будто весь дом ждет чего-то страшного, неотвратимо близкого… Ожидание сгущает тишину, становится нестерпимым… И вдруг за стеной раздаются тяжелые шаги, с грохотом отлетает дверь, и через порог шагает великанша. Она так огромна и сильна, что ее не сдержат никакие засовы, и дверной косяк ломается с треском, когда она задевает его плечом. Вот она поднимает свою уродливую голову, а во рту у нее торчат редкие длинные зубы, на лице страшное, дикое, нечеловеческое выражение. Корыто у нее грубо вырублено — великаны не искусны в поделках, нож длиной в полтора локтя, а на лезвии возле рукоятки засохла давняя кровь…
— Они яростно схватились и бились долго! — воодушевленно рассказывал Хальт. — Все лавки и лежанки в покое были переломаны. Великанша хотела вытащить Греттира наружу, она сломала перегородку и вынесла Греттира в сени на спине. Никогда прежде он не встречался с нечистью такой огромной силы! Великанша подтащила Греттира к реке, к самому краю ущелья. Они бились там всю ночь. Греттир был уже чуть жив от усталости, но знал: либо он одолеет великаншу, либо она сбросит его в пропасть.
Дрожь охватывала Ингитору с ног до головы, а душу наполняли ужас и восторг. Она сама была там, в темном покое и на обрыве, где сошлись в полночь Греттир и великанша. Они не видели её, никакая опасность ей не грозила, но она как свои ощущала все их чувства: голодную ярость великанши и гнев Греттира, его уверенность в своей силе одолеть любую нечисть. Ах, как хорошо быть мужчиной, самым сильным и доблестным, знать, что во всем живом и неживом мире нет тебе достойного противника! И сейчас сама Ингитора была им.
— Уже на самом краю ущелья Греттир изловчился, перебросил великаншу через себя и освободил правую руку, — рассказывал Хальт, а Ингитора уже не слышала его голоса, не разбирала слов. Слова были ей не нужны — все эти захватывающие образы как наяву разворачивались перед ее глазами. — Теперь-то он сумел выхватить меч и отрубил руку великанше. А в это время наступил рассвет, и великанша окаменела. Греттир подумал, что вовремя вырвался из ее рук, а то остался бы заключенным в скалу. Там до сих пор виднеется эта скала. Ее так и называют — Скала Великанши. А Греттир и подумал: «Видно, неспроста она тащила меня под водопад. Надо бы посмотреть, что там такое?»
Ингитору терзало то же любопытство: а что там, под водопадом? Для кого великанша хотела сварить похлебку из человечины? Перед глазами Ингиторы было ущелье с шумящим водопадом на краю, она замечала каждую мелочь: и пятна лишайника на камнях, и дерновые крыши усадьбы Песчаные Холмы в отдалении, где в смутном свете наступающего утра еще не виднелось дымков от очага. Видела она и Греттира, его широкое скуластое лицо, покрытое веснушками, с выпуклым упрямым лбом, мокрым от пота, усталые серые глаза. Он и не думал сейчас гордиться своим подвигом — ему казалось, что он сделал только то, что должен был сделать, ничего больше. Да и вид у него не как у великого героя — скорее, бродяга после драки. Рубаха висит на нем клочьями, на сильных плечах видны кровоподтеки и синяки, рыжие волосы растрепаны. Ингитора слышала его тяжелое дыхание, как будто он был совсем близко. А рядом шумит водопад, шумит яростно и жадно, злится, что лишился жертвы. И маленькие холодные капли, как острые иголочки, колют разгоряченную кожу Греттира…
Но где же он? Где та усадьба Песчаные Холмы? В каком-то из дальних племен? В каком-то из прошедших веков? Ингитора не знала этого, но все эти миры и века были близки и понятны ей. Она была в них хозяйкой больше, чем конунг хозяин в своей земле, с которой собирает дань. И все это богатство ей дал Хальт — хромой альв с белым огнем в глазах.
— Расскажи об этом людям, им понравится, — сказал Хальт, и Ингитора очнулась. Она снова увидела знакомую девичью кюны Асты, Гюду и Ведис, спящих на ближней лавке. Но ущелье Песчаных Холмов оставалось с ней. Ей очень хотелось рассказать о нем, хотелось так сильно, словно все ущелье, водопад, дом с хлевом и лодочным сараем, Греттир с великаншей помещаются в ее груди и грозят разорвать ее, если она их не выпустит.
— Я расскажу, — задумчиво согласилась Ингитора. В уме ее сами собой сплетались красивые слаженные строчки. Иными они и не могли быть, ведь все, что она видела, было так красиво и ярко! И мир Греттира совсем заслонил девичью, вымел из памяти ссору с Вальборг, тревогу за Эгвальда. Даже мысли о Торварде и мести. Даже скорбь об отце. Волшебная сила альва одолевала все. Весь зримый мир бледнел перед высшим зрением, которое Хальт давал ей, все его тревоги и горести отступали и таяли, как утренний туман под лучами солнца. Они не имели над ней власти.
— Тебе понравилось? — спросил Хальт.
Ингитора посмотрела на него. Раньше она не могла и представить, что на свете бывают такие прекрасные лица.
— Я так люблю тебя! — тихо, но вложив всю душу в эти слова, сказала она в ответ. — Ты — самое большое сокровище моей жизни. Лучший дар богов моей судьбе. Я так ей благодарна за это…
Хальт улыбнулся, довольный ее словами. Все лицо его светилось. Сейчас ему не нужно было никаких клятв — он знал, что это правда.
Кюна Хёрдис первой почуяла неладное. Ужин в усадьбе Аскргорд был окончен, столы убраны. Мужчины в задней части гридницы, собравшись возле почетного сиденья конунга, слушали Гранкеля Скальда. Очаг с их стороны не горел, там было полутемно. С другой стороны от священного дерева в очаге плясал огонь, женщины чесали шерсть и шептались.
Вдруг кюна Хёрдис подняла голову и резко втянула ноздрями воздух. Женщины умолкли, кто-то бросил взгляд на очаг — не горит ли что-нибудь. Но кюна не смотрела на очаг. Бросив гребень, она поднялась с места и прошла в середину палаты, к ясеню. Положив ладони на ствол, кюна подняла голову к кровле, куда уходил могучий ствол, закрыла глаза. Кто-то из мужчин тронул Гранкеля за локоть, и скальд замолчал. В палате стало тихо, все взгляды устремились к кюне. Даже Эйнар, шепотом споривший о чем-то с Эйстлой, накрыл ладонью ее неумолкающий рот. Девчонка попыталась укусить его ладонь, но Эйнар кивнул ей на кюну, и она тоже притихла.
А кюна Хёрдис опустила голову, прижалась лбом к стволу, замерла, прислушиваясь к чему-то далекому. Потом она медленно повела пальцами по рунам, много лет назад поясом врезанным в кору ясеня на высоте груди взрослого человека. В недавний Праздник Середины Лета руны были окрашены жертвенной кровью и заметно темнели на коре. Кюна зашептала что-то. Слышно было только, как потрескивают дрова в очаге женской половины палаты. И гул ветвей ясеня над крышей казался значительным и громким, несущим тайные вести, понятные одной только кюне Хёрдис.
Наконец кюна отошла от ствола, посмотрела на свои ладони, словно на них должны были отпечататься тайные руны.
— Матушка! — вполголоса, почтительно окликнул ее Торвард конунг. Никто другой не посмел бы этого сделать. — Что ты услышала?
Кюна медленно перевела взгляд на сына, непонятно усмехнулась.
— Ясень поймал вести, — сказала она. — Вести летят по ветру. Не скажу, добрые это вести или дурные. Кому как покажется.
Все молчали. Никто ничего не понял. Но Торвард не хотел мириться с неизвестностью. Знамения в день принесения жертв были не очень-то добрыми.
— Мы не так мудры, как ты, матушка, — сказал он. — Не скажешь ли ты яснее? Не все же умеют понимать язык Малого Иггдрасиля.
Кюна снова усмехнулась.
— Яснее? Скоро ты получишь ясные вести, мой сын. И их принесет тот, кого ты очень хочешь видеть.
Торвард потер шрам на щеке. Слова матери тревожили его больше и больше. Кого он хочет видеть? Рагнара, который уплыл уже дней двадцать назад и вполне мог бы быть назад. Даже ту зловредную Деву-Скальда, что появилась в усадьбе Хеймира конунга, он не отказался бы увидеть. Но не явится же она к нему сюда!
— Пусть она пойдет и откроет дверь гостье! — вдруг приказала кюна Хёрдис и указала на Эйстлу, сжавшуюся в комочек возле плеча Эйнара.
— Я? — Эйстла вздрогнула от неожиданности. Ее голос, обычно такой звонкий, охрип от испуга. Она, как и все в усадьбе, робела перед кюной и предпочла бы сейчас не попадаться ей на глаза. Но кюна, если ей кто-то был нужен, умела видеть даже через стены.
Ормкель нахмурился. Он и не заметил в полутьме, что его негодная «хюльдра» опять пробралась в мужскую половину.
— Иди. — Кюна кивком послала Эйстлу к выходу из гридницы. Эйстла медлила, утратив всю свою храбрость. Эйнар подтолкнул ее локтем, и она встала.
Медленно, как будто выполняя непонятное и пугающее священнодействие, Эйстла пошла через длинную палату к выходу в кухню. Десятки глаз следили за каждым ее шагом. Эйстла подошла к двери, боязливо оглянулась назад.
— Открой, — велела ей кюна.
Эйстла налегла плечом на дверь, толкнула ее наружу. Ей казалось, что за дверью этой лежит какое-то неведомое темное царство.
Но, конечно, за дверью была кухня, знакомая ей с рождения. Рабы, занятые своими делами вокруг кухонного очага, подняли головы. Кюна новым кивком послала Эйстлу дальше. Девушка пересекла кухню, опасаясь, не пошлют ли ее на двор, за ворота. А этого ей совсем не хотелось. Уже совсем стемнело, от ворот, должно быть, видно, как горят синие огни над старыми курганами…
Налегая плечом на тяжелую дверь, Эйстла открыла ее и замерла на пороге, глядя в темноту. Все смотрели туда же поверх ее головы и плеч. Было тихо.
И вдруг яркая звезда пала на широкий двор прямо с небес. С визгом Эйстла бросилась назад и мгновенно оказалась за спиной Эйнара. По кухне и гриднице промчалась волна, все вздрогнули, ахнули. И вдруг Торвард конунг радостно вскрикнул: