Скельвир хёльд сильно исхудал за те тяжкие дни, лицо его было серым, как волчья шкура, вокруг глаз темнели страшные черные круги, губы были белыми, а на них виднелись отпечатки его собственных зубов. Сидя на маленькой скамеечке в углу, Ингитора смотрела в это лицо, стараясь понять, что же это, как это. И знакомые черты проступали под серой личиной смерти. Это был он, и он был мертв. Никогда отец не поднимется с этого ложа. Никогда не откроет глаз, не улыбнется дочери. Его больше нет, а то, что лежит на вышитых покрывалах, — это уже не он.
Ингитора дрожала, обхватив себя за плечи. Осознание беды накатывало на нее порывами, как холодная приливная волна. Слезы вскипали в глазах и тут же сохли, как замороженные. Горе мешалось в ее сердце со страхом. Дом без отца, усадьба без хозяина все равно что хижина без дверей, насквозь продуваемая всеми бурями. Как они будут теперь жить? Кто будет им защитой? И кто отомстит за отца?
Ингитора снова посмотрела на лежащее тело. Кто убил его? Хирдманы рассказали о ночной битве, но в рассказе их было слишком много неясного. Кто был предводителем той дружины, с которой они бились? Чей корабль на шестьдесят скамей они видели? Кто нанес Скельвиру тот удар? Ответить никто не мог, и от этого к горю и гневу добавлялась горькая досада.
Скрипнула дверь, в опочивальню вошла Ормхильд. В руках она несла пару кожаных башмаков, вышитыхособыми узорами, — башмаки Хель.
— Пора обувать хельда в дальнюю дорогу! — бормотала старуха. — Идти ему далеко. Пожалуй, мы с ним и не свидимся больше!
Ингитора отвернулась. Сердце в ее груди как будто сжимала какая-то холодная рука, она хотела заплакать, облегчить свое горе слезами, но не могла. Она казалась себе застывшей, будто мертвой.
Вслед за старухой в опочивальню вошли Торбьёрг-хозяйка и Оттар. Хирдман нес факел. Оттар вставил его в железную скобу на стене.
— Но, может быть, вы заметили хоть какой-то признак? — продолжала расспрашивать его хозяйка. Видно, и ей не давали покоя те же мысли, что и Ингиторе. — Ведь Асвард и Гейр видели их стоянку, пока было еще не очень темно. И ты говоришь, что во время битвы поблизости горели костры. Должны же вы были увидеть хоть что-то!
Лицо Торбьёрг-хозяйки оставалось спокойным, но иной Ингитора и не могла ее представить. Она никогда не видела матери ни в порыве радости, ни в порыве горя. Торбьёрг считала, что свои чувства достойная женщина должна скрывать. Глядя, как бестрепетно она приняла смерть мужа, чужой человек подумал бы,что она не любила его. Но Ингитора знала, что это неправда. Торбьёрг любила Скельвира, и едва ли кому-то удастся склонить ее ко второму браку, хотя она еще молода в неполных сорок лет, свежа и хороша собой. Даже сейчас она думала не о своем горе, а о чести мужа. Скельвир говорил, что для настоящего мужчины найдется занятие получше, чем оплакивать мертвых. Это значит — отомстить за них. Дух отважного хельда больше порадуется, видя отмщение, чем слушая причитания и вопли.
— Ты сама говорила с Асвардом, госпожа, — отвечал Оттар. — Он видел только то, что у корабля козлиная голова на штевне, но у фьяллей на редком корабле ее нет. А из тех, с кем мы встретились в этой битве, мы никого не знали раньше. Может быть, наши мертвые увидели больше, — помолчав, тихо добавил он. — Но их уже не спросишь.
— Ты сказал глупость! — проскрипела Ормхильд. — Скельвир хёльд теперь знает, кто убил его. Даже если он не знал того человека при жизни, теперь дух его узнал все — и род убийцы, и его имя.
— Ты можешь узнать их? — Торбьёрг с живостью повернулась к старухе. Голос ее задрожал, выдавая горячее желание, самое важное из тех, что теперь могли у нее быть. — Ведь ты умеешь говорить с духами! Позови их! Позови дух Скельвира, спроси у него! Я дам тебе все, что ты захочешь!
— Я хочу корову и молодую рабыню, — тут же отозвалась старуха.
— Ты получишь их! — горячо заверила хозяйка. — Выбери сама и то, и другое. Но я должна знать, кто убил моего мужа!
— Это не так легко. — Ормхильд уселась на скамеечку возле покойника и обхватила руками колени. Закрыв глаза, она склонила голову набок и заговорила, слегка покачиваясь: — Я знаю одно заклинание, которое позовет дух хельда и поможет ему рассказать истину. Но мне не справиться одной. На мой голос он не очень-то отзовется. Кто-то должен помочь мне.
— Проси любую помощь, я все дам тебе!
Ормхильд открыла глаза. Их мутный взгляд коснулся сначала Торбьёрг, потом перешел на Ингитору. Девушка поежилась. Слова старухи, густые тени от факела, дрожащие на темных бревенчатых стенах, наполняли ее тревожным чувством, как будто опочивальня уже полна невидимых духов.
— Пусть флинна поможет мне, — сказала старуха. — Хёльд любил ее. На ее голос он отзовется. Пусть она задает ему вопросы, он ответит ей.
— Но я не знаю заклятий, — боязливо прошептала Ингитора. Мать устремила на нее такой пронзительный взгляд, что она снова поежилась. Можно подумать, что она не хочет помочь.
— Я знаю, — сказала Ормхильд. — Я буду говорить, а ты повторяй за мной.
— Хорошо, — ответила Ингитора, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Я все сделаю.
— Вы отойдите. — Ормхильд встала со скамеечки и показала Торбьёрг и Оттару в сторону. — Пусть он не видит вас. А ты иди сюда.
Ингитора подошла к старухе. Ормхильд хотела взять ее за руку, но Ингитора побоялась прикосновения ее сухих скрюченных пальцев и подставила запястье, прикрытое рукавом рубахи. Ормхильд вцепилась в ее запястье и подвела к лежанке. Ингитора дрожала, даже деревянные резные драконы на столбах по углам постели, казалось, свирепо скалили зубы на нее.
— Идем вот так!
Ормхильд повела ее вокруг лежанки, ступая против солнца. Всякому ясно, что в доброй ворожбе так не ходят, но Ингитора шла, помня об отце. Он прошел более страшными дорогами.
— Повторяй! — велела Ормхильд и тихо запела тонким пронзительным голосом:
Иней покрыл
волосы Скельвира,
смерти роса
на теле хельда!
Падают слезы
на мужа, горячие,
жгут его грудь,
горем наполнены!
Ингитора повторяла за ней и всем существом ощущала, как слова ее летят в иные миры, зовут дух отца, оплакиваемый на земле. Поглядев на лицо лежащего, она заметила, как серые тени смерти шевелятся на лице Скельвира, будто тонкий весенний лед. Еще немного, еще один волшебный луч, и корка спадет, возникнет движение…
Ночью сильнее
становятся все
мертвые воины,
чем днем при солнце!
Дух, отвечай!
Я спрашиватъ буду,
чтоб все мне открылось;
знать я хочу,
кто жизни лишил
мужа Торбьёрг?
Последние слова заклинания отзвучали, в опочивальне стало тихо. Ингитора стояла, чувствуя только цепкое пожатие старухи на своем запястье и слыша, как бешено бьется сердце.
И вдруг тело Скельвира дрогнуло и стало приподниматься. Весь мир дрожал и переливался гранями жизни и смерти, Ингитора сама не знала, в каком из миров она. Она видела только, что отец сел на лежанке, лицо его было обернуто в ее сторону, веки приподнялись. Пустой, невидящий, без искры жизни взгляд был устремлен прямо на нее.
— Ингитора! — глухо, медленно, как из-под земли прозвучал голос, в котором она не могла узнать голоса отца. Губы мертвеца были сомкнуты, голос шел прямо из его груди. — Ингитора, дочь моя! Я слышал твой голос. Я не вижу тебя. Где ты? Ты здесь?
Обливаясь холодной дрожью, Ингитора не знала, что ей делать. Как живые не видят духов, так и духи не видят живых.
— Отвечай! — прошипела Ормхильд.
— Да, отец, я здесь! — осевшим голосом ответила Ингитора. Ей было трудно говорить, как будто что-то сжимало ей горло.
— Горько мне знать, что я ухожу в палаты Одина, оставив в земном мире жену и дочь, за которых некому заступиться! — продолжал Скельвир, по-прежнему глядя прямо на застывшую Ингитору и не видя ее. — Горько мне и то, что я не буду отомщен. Нет у меня сына, некому поставить обо мне камень, некому отомстить убийце, отнявшему мою жизнь.
— Мы поставим по тебе камень, отец, и ярко окрасим руны! — сказала Ингитора. В голосе мертвеца она расслышала такую скорбь, что жалость в ее сердце победила даже страх. — И мы не дадим убийце уйти от мести! Скажи нам — кто он?
— Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, лишил меня жизни, — ответил Скельвир. Торбьёрг в стороне ахнула, и Ингитора едва удержала вскрик. — Я узнал его по шраму на щеке. Ведь носит он прозвание Рваная Щека, и не раз я встречался с ним прежде. Он направил копье против меня. Он виновен в моей смерти. И он в долгу перед теми, кому дорога моя честь. Горе мне, что не дали мне сына великие боги. Теперь же прощайте. Да хранит судьба вас.
Вымолвив это, Скельвир опустился снова на покрывала и замер. Серая тень смерти застыла на его лице. Холодный ветер мгновенно промчался по опочивальне, унес и развеял дыхание иных миров. В тишине стали слышны шаги и голоса людей в других покоях дома.
Ормхильд выпустила запястье Ингиторы. Разом ослабев, девушка села прямо на пол, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Вот теперь она полностью осознала свое горе, и нестерпимая боль утраты терзала ее сердце.
Ведомо людям, как в битве
недругов Скельвир встретил,
мечом отражая натиск
всадников волка пучины!
В бурной пляске валькирий
множество ратников ранил,
в вихре секир не дрогнул
славный даритель гривен!
В гриднице было душно, дымили дрова в очагах, пахло жареным мясом, огненные отблески факелов непрерывно плясали по стенам. Поминальный пир удался на славу. После того как над сожженной ладьей Скельвира поднялся высокий могильный холм, немало было съедено мяса, немало выпито пива и меда, немало сказано хвалебных слов и спето песен.
Ингитора слушала висы, а на душе ее было тяжело и пусто. Мать зачем-то нарядила ее как на праздник — дала белую шелковую рубаху, красное платье с цветной тесьмой по подолу, две серебряные застежки, круглые, размером чуть ли не с ладонь, покрытые тонким красивым узором, а вместо простой цепочки соединила их ожерельем из крупных серебряных бусин. Торбьёрг-хозяйка сама расчесала дочери волосы, но не велела заправлять их концы спереди за пояс, как Ингитора нередко делала, чтобы не мешались, а оставила распущенными, только лоб ее перевязала лентой с густой золотой вышивкой.
Но Ингитора осталась равнодушна ко всей этой красоте. Первые волны горя схлынули, осталась глубокая тоска, ощущение сиротства и беззащитности. После того, как о смерти отца было сказано столько слов и пролито столько слез, она примирилась с этой мыслью. Ей уже казалось, что все идет своим чередом. Все, что когда-то родилось, в свой черед должно умереть. Думать о будущем ей не хотелось. Этот пир был последним остатком прежней жизни, в которой был отец. Завтра начнется что-то совсем новое, но это будет завтра.
Торвард конунг! Никогда раньше Ингиторе не приходилось задумываться об этом человеке, но теперь он стал для нее важнее всех на свете. Бывает так, что любовь придает жизни особый смысл, ставит любимое существо в центр мира, как новый Иггдрасиль, окрашивает небо и землю в яркие цвета. Раньше таким Иггдрасилем был для Ингиторы отец. Теперь его не было, и место его занял его убийца. Отныне главной мыслью дочери Скельвира хельда должна стать мысль о мести, ненависть должна занять место любви. Теперь ей предстоит думать о Торварде конунге со страстью и самозабвением — до тех пор, пока он не заплатит свой кровавый долг.
Ингитора огляделась, потом окликнула кормчего Бьярни. Это был один из самых давних хирдманов Скельвира. Он жил на усадьбе Льюнгвэлир, сколько Ингитора себя помнила.
— Бьярни! — позвала она. Кормчий обернулся. Лицо его было опухшим, как с тяжелого похмелья, седая борода свалялась, глаза покраснели, морщины на лбу углубились. Трудно было поверить, что он совсем еще не стар и мало на каком корабле руль в таких крепких руках, как на «Коршуне». Гибель хельда осиротила и состарила его дружину раньше времени.
— Бьярни, скажи — ты встречал конунга фьяллей? — спросила Ингитора. — Торварда сына Торбранда?