— Встречал, — вяло отозвался Бьярни. Он пил с самого утра, еще пока не начался поминальный пир, и теперь был уже порядком пьян. — Скажу тебе, флинна, мало найдется воинов по всему Морскому Пути, кто его не встречал. Да и другие — и улады, скраммы, итанны, и даже говорлины хорошо знают его меч.
— Какой он? Расскажи, что ты еще о нем знаешь?
— Я знаю… Спроси еще Траина, ведь Траин остался без ноги как раз в битве с дружиной Торварда. Я видел его тогда. Торварда издалека заметно. Ростом и силой он как сам Тор, пожалуй. Храбростью он превосходит всех, это даже враги его признают. Еще он любит одеваться поярче — чтобы враги не спутали его с другим, хотя это нелегко. Говорят, что со своими людьми он щедр, приветлив, прост в обращении… Не знаю, я не сидел с ним за столом. Еще говорят, что его мать — колдунья.
— А еще говорят, что ему покровительствует валькирия, — вступил в беседу Торкель Копыто. — В битвахона закрывает его щитом, потому он неуязвим для оружия!
— А откуда тогда у него шрам на щеке? — спросила Ингитора.
— Не знаю откуда, но говорят… — Торкель ухмыльнулся. — Говорят, что однажды в бою он проглотил стрелу!
— Чтоб она встала ему поперек горла! — пожелала Ингитора. В душе ее вскипела досада, близкая к отчаянию. Воображению ее рисовался облик воина огромного роста и силы; на две головы возвышаясь над толпой, он шел через поле битвы, обеими руками держа меч и круша всех направо и налево, как косарь косит траву. И этому человеку они теперь должны мстить!
— Наш хёльд всегда выбирал все самое лучшее! — сказал Торкель. — И врага он себе выбрал — на зависть!
Ингитора сердито оглянулась на хирдмана — эти слова показались ей насмешкой.
— Послушайте меня, люди! — заговорила Торбьёрг-хозяйка, поднявшись с места. Хирдманы и женщины постепенно затихли за столами. — Вы знаете все, что отныне место хозяина в усадьбе Льюнгвэлир свободно, — продолжала Торбьёрг, показывая на почетное место меж резных столбов. — Никогда больше моему мужу, Скельвиру хельду, не сесть сюда. Отныне он будет сидеть в палатах Одина среди эйнхериев. Он погиб в бою, и жизни его лишила рука Торварда сына Торбранда, конунга фьяллей. Сам Скельвир поведал нам об этом после смерти. Горько жаловался он на то, что нет у него сына и некому за него отомстить.Ответьте мне, славные мужи, ходившие в походы со Скельвиром: нет ли среди вас такого, кто пожелает взять на себя долг мести?
В гриднице повисла тишина. Лица женщин были встревожены, а мужчин — суровы и сосредоточены.
— Я зову того, кто смел, стать сыном Скельвира! — продолжала хозяйка. — Отомстив за него, он получит руку его дочери Ингиторы и по праву сядет на место хозяина Льюнгвэлира!
По гриднице пронесся гул. Ингитора вздрогнула и очнулась от своей задумчивости. Мать ничего не говорила ей об этом, такого она не ждала.
— Ты хорошо сказала, хозяйка! — услышала она голос Оттара, и сам он поднялся из-за мужского стола. — Не годится оставить неотомщенной смерть хельда, который много лет водил нас в походы и был верен нам. Я согласен взять на себя месть за него. Но на месть нужно иметь право, ты знаешь это не хуже меня. Если конунги спросят, по какому праву я мщу за хельда, что я отвечу им?
— Чего ты хочешь? — спросила Торбьёрг, в упор глядя на него.
— Я хочу сначала назвать Ингитору своей женой, а потом мстить за Скельвира по праву зятя, — сказал Оттар, отвечая хозяйке таким же взглядом. — Тогда и люди, и боги признают это право за мной. Спросим у дружины — я говорю верно?
— Верно! Это правильно! — на разные голоса зашумели хирдманы. — Это справедливо. Все знатоки законов говорят так.
Торбьёрг помолчала, потом медленно кивнула.
— Я не стану спорить против справедливого требования. Мы сегодня же обменяемся с тобой клятвами, Оттар. Ты обручишься с моей дочерью и поклянешься мстить за ее отца, как за своего собственного.
— Неплохо бы спросить саму флинну! — подал голос Бьярни-кормчий. — Что-то я не вижу радости на ее лице.
Все в гриднице посмотрели на Ингитору. Никто из обитателей Льюнгвэлира не мог остаться равнодушным к такому делу. Флинна Ингитора считалась лучшей невестой во всей округе. Может быть, красота ее не ослепляла взора: глаза ее были чуть маловаты, а рот чуть широковат, но чистота кожи, яркий здоровый румянец, блеск густых длинных волос, умный ясный взгляд сглаживали эти недостатки. Она была самой красивой среди молодых женщин Льюнгвэлира, род ее был древним и знатным, а большего и не требовалось. К ней уже не раз сватались, но Ингитора без колебаний отвергала женихов. Ей хотелось чего-то другого, и Скельвир, любивший дочь, не принуждал ее к замужеству. Он все надеялся найти такого жениха, который понравится и ему, и ей самой. Девушке в двадцать лет еще не время торопиться с выбором. Но вот Скельвира не стало, и судьба не оставила его дочери никакого выбора вовсе.
— Я… Но я не хочу… — растерянно выговорила Ингитора, дрожащими руками теребя серебряные подвески на груди. Оттар смотрел прямо ей в глаза, и она бледнела. Оттару было неполных тридцать лет, и никто в усадьбе не мог сказать о нем ничего плохого. Он был умен, отважен, считался хорошим помощником в любом важном деле, и Скельвир ценил его. Лицом и видом он был не хуже других, нрав его был спокоен и надежен. Ингитора не питала к нему неприязни, но ей никогда не приходило в голову выбрать его в мужья. Она не видела в нем ничего плохого, просто он ей не нравился.
— Ты считаешь меня недостойным мстить за твоего отца? — спросил у нее Оттар. Невеста молчала, и сам он видел, что не слишком пришелся ей по нраву. — Разве я струсил в бою? Разве я отступил когда-то хоть на шаг? Или я подал твоему отцу дурной совет? Или не сдержал слова? Род мой ниже твоего, это верно, но и конунги не все ведут свой род от богов. Чем же я плох тебе, флинна? Или я чем-то обидел тебя, сам того не зная?
Ингитора молчала. Ей было нечего ответить на это.
— Скажи мне, дочь моя, — разве не ты вчера ночью говорила с духом своего отца? — заговорила Торбьёрг-хозяйка. Ингитора опустила глаза — ей всегда трудно было возражать матери. А взгляд и голос Торбьёрг сейчас говорили о том, что отступать она не намерена. Всю жизнь скрывая свои чувства и подавляя желания ради долга и порядка, она того же требовала и от других. И в первую голову — от собственной дочери, у которой были с ней общий долг и общая честь. — Разве не ты слышала горькие жалобы его духа на то, что некому отомстить за него? Нашелся доблестный человек, готовый взять на себя эту обязанность. Если мы не отомстим за отца, мы навек опозорим свой род, а ему причиним тяжкие страдания. Я не верю, что моя дочь окажется такой неблагодарной и забудет долг чести. Скажи при всех этих свободных людях — ты хочешь, чтобы смерть твоего отца была отомщена?
— Да, — тихо выговорила Ингитора, не поднимая глаз. Что еще могла она ответить? — И ты отдашь свою руку тому, кто клянется сделать это?
— Да.
— Подойди сюда, Оттар, и подай руку твоей невесте.
Оттар подошел и взял Ингитору за руку.
— Я дарю тебе это кольцо, — сказал он и надел ей на палец серебряный перстень. Ингитора бегло глянула на него. Вместо камешка перстень был украшен серебряным кругом, а на его поверхности аккуратными капельками серебра было выложено колесо с восемью спицами — солнечный знак. Витины так не умеют. Видно, колечко было выковано где-то далеко, может быть даже у говорлинов.
— При всех честных свободных людях, присутствующих здесь, я объявляю о сговоре моей дочери Ингиторы с Оттаром Три Меча сыном Скъяльга! — провозгласила Торбьёрг. — Мы справим свадьбу через месяц.
— А я клянусь своим мечом, ни разу не подводившим меня в битвах, и Отцом Побед Одином, что отомщу за смерть Скельвира хельда, как отомстил бы сын! — вслед за ней сказал Оттар, все еще держа Ингитору за руку. — И пусть все в этой палате будут свидетелями наших клятв.
Одна из женщин подала Ингиторе большой рог с медом. Совсем недавно отец, живой и веселый, поднимал этот рог на пирах в этой самой гриднице, провозглашая славу Одину, Тору и Фрейру. Был бы он жив, не таким бы вышел сговор его дочери. Ингитора коснулась губами края рога и передала его Оттару. Оттар взял рог, накрыв ее руки своими ладонями, и отпил большой глоток.
— Не надо быть такой грустной, флинна! — тихо сказал он ей. — Может быть, мы и поладим с тобой. Это будет зависеть от тебя.
Ингитора ничего не ответила. Эти слова не убедили ее. Едва ли они с Оттаром сумеют поладить.
Торбьёрг подошла к ним, усадила Ингитору на скамью и заплела ей тонкую косичку с правой стороны лица. Теперь каждый, кто увидит ее, будет знать — это невеста.
Остаток пира Ингитора просидела рядом с Оттаром. Поминальный пир перешел в сговор, люди стряхнули печаль. Мужчины повеселели, видя, что дело налажено, что хёльд их будет с честью отомщен, а место его занял достойный человек. Оттара уважали в дружине, его никому не стыдно было назвать своим предводителем. Снова поднялись рога и кубки в честь Скельвира и Оттара, зазвучали песни.
Молвит опора верная
грозного недруга турсов:
славный ясень кольчуги
отмстит за погибшего хельда!
Тот, чье сердце не знает
страха на поле брани!
Вовек шлемоносный воин
в буре мечей не дрогнет!
Так усадьба Льюнгвэлир простилась со Скельвиром хельдом.
Через несколько дней рабы, пасшие скот на дальнихсклонах, прибежали утром в усадьбу с вытаращенными глазами.
— Хозяйка! Флинна! Оттар! — кричали они. — Мы слышали! Слышали!
Хирдманы, женщины, челядь бросили все свои дела и высыпали изо всех домов на двор усадьбы. На крыльце хозяйского дома показалась Торбьёрг-хозяйка, за ней вышла Ингитора. Из дружинного дома вышел Оттар.
— Что вы кричите? — строго спросила Торбьёрг. — Наш скот цел?
— Цел, госпожа, до последнего козленка! — Рабулад низко поклонился хозяйке, успокаивающе помахивая руками. — Все цело! Мы хотим рассказать о другом! Нынешней ночью мы слышали, что внутри кургана хельда раздается песня!
Люди во дворе ахнули и загомонили.
— Какая песня? — Торбьёрг нахмурилась. — Ты не слишком ли много пива выпил?
— Клянусь богиней Дану, я не пил ничего, кроме воды! — Раб сотворил знак своих далеких богов и опять поклонился. — Со мной слышали и Финн, и другие! Из кургана хельда доносился звон оружия и веселая песня! Мы слышали голос хельда! Он сам веселится и поет в своем кургане!
— Ничего в этом нет удивительного! — Оттар прошел через толпу от дружинного дома и поднялся на крыльцо. — Скельвир хёльд знает, что дочь его обручена и что скоро его смерть будет достойно отомщена. Поэтому он и радуется. И я не вижу причин, почему бы нам не порадоваться тоже!
Улыбнувшись, Оттар обнял Ингитору за плечи. Люди вокруг облегченно вздохнули — это объяснение всем понравилось. Торбьёрг-хозяйка улыбнулась. Ингитора отвернулась от Оттара и ждала, когда он ее отпустит. Как ни убеждала она себя все эти дни, что все сложилось наилучшим образом и отец ее радуется, даже песни в кургане не примирили ее с мыслью о свадьбе с Оттаром. Месть за отца была для нее одним делом, а свадьба с Оттаром — совсем другим. В ее сознании они не вязались, и приготовления к свадьбе казались нелепостью. О Торварде конунге она думала в эти дни гораздо больше, чем об Оттаре, а при мысли о хирдмане вздрагивала.
Люди разошлись опять по делам, а Ингитора вышла из усадьбы и направилась к дальним холмам. Там, за капищем, которое устроил еще прадед Скельвира, тянулись длинной цепочкой курганы, скрывшие предков Ингиторы. Но их было меньше, чем славных имен в роду Ингвингов. Многие из ее предков погибли в чужих землях, а в родном фьорде их память хранили поминальные камни. Неровным темным рядом они стояли над обрывом берега, так чтобы их было видно с моря, как неизменная стража. Ингитора знала надписи на память даже тогда, когда еще не умела читать руны. Она была совсем маленькой, когда отец водил ее к поминальным камням, показывал резных зверей и драконов и рассказывал, о ком здесь написано. «Рагна и Андсвар поставили этот камень по сыну своему Ингьяльду. Он погиб в стране уладов». «По Ингимунду, брату своему, поставил этот камень Бергтор сын Скельвира». «Асмунд и Ингрида поставили этот камень, ярко окрашенный, по отцу своему Ингимару. Он собирал дань с таннов и был там убит». Ингитора вспоминала те давние прогулки, и слезы горячо наворачивались ей на глаза. Как хорошо было Ингриде — у нее был брат, прошедший землю таннов огнем и мечом, и ради мести ей не пришлось выходить замуж.
Ингитора сердилась на мать, хотя и сознавала недостойность подобных чувств. Тогда, в день поминального пира, она была слишком расстроена и растеряна. Сейчас, опомнившись и обдумав происшедшее, она считала, что мать обошлась с ней не очень-то хорошо. Всем известно: только раб мстит сразу, а трус — никогда. Чтобы хорошо отомстить, не обязательно бежать, спотыкаясь от торопливости. Уж отец не стал бы толкать ее замуж за первого, кто согласится. Он позволил бы ей подумать и самой выбрать достойного мстителя.