Александр Етоев
(Время учеников-3)
ГЛАВА 1
Звонок тенькнул, потом забрюзжал отчетливо, потом затявкал, как мелкая дворовая собачонка. Андрей Т. с тоскою поглядел на плиту и неохотно прошел в прихожую. «Кого еще чёрт принес в такое неудачное время?» Он только что забросил в воду пельмени, почти целую упаковку, надо было следить, чтоб не слиплись, не разварились, и чтобы доблестный кот Мурзила-IV-а сдуру не обварил лапу, воспользовавшись отлучкой хозяина.
Чёрт принес очень странного человека. Большая рыжая борода росла у него вроде откуда надо, но при этом была сильно смещена в сторону. Казалось, мощным порывом ветра её прибило к левой щеке, а от правой, наоборот, отшвырнуло далеко вправо. И нос его был неестественно сливовидной формы, блестящий, в трещинках и ложбинках, словно сделан был из папье-маше. На глаза рыжебородого незнакомца была натянута широкополая шляпа, а сами невидимые глаза прятались под антрацитовой черноты очками. Плащ на нем был обычный, и брючки были обыкновенные, и туфли на коротких ногах могли вполне сойти за нормальные, если бы к ним добавить шнурки. Шнурков на туфлях не было.
Что-то смутно знакомое было в его нелепой фигуре, но как Андрей Т. ни силился, память отвечала молчанием.
Человек потянул носом воздух над плечом насупленного Андрея Т. и неуверенно облизнулся.
«Пельмени, – вспомнил хозяин квартиры, и настроение его резко упало. – Так я и знал – слиплись и разварились…»
Тут из кухни вдогон всем бедам ударил кошачий крик. «Ну, Мурзила, ну, уродина, ну я тебе устрою кошачье счастье…»
– Здравствуйте, – сказал незнакомец, – Андрей Т. – это вы будете?
– Я, – без споров согласился хозяин, чуть помялся и кивнул в глубину квартиры. – Проходите, у меня там…
– Понимаю. Я, наверно, не вовремя, но дело моё не терпит отлагательств. Геннадий М., – вам этот человек знаком? Собственно, это дело его касается, ну и вас, если вы, конечно, примете положительное решение…
– Генка? Так вы от Генки? Что же вы мне сразу-то не сказали! Я ж его сто лет не видал. Как разъехались по разным районам, так и не виделись, только созванивались раз в пятилетку. Как он? Что с ним? Где он? Да вы раздевайтесь, проходите на кухню, у меня там пельмени варятся.
– Пельмени, – сладким голосом повторил гость. – Чувствую холостяцкий быт.
Не раздеваясь и не снимая шляпы, незнакомец прошел на кухню.
– От пельменей грешно отказываться. У вас с чем? С уксусом? Со сметаной? – Борода его совершила непонятный кульбит – правая, вздыбленная её половина, сгладилась, левая отскочила вбок, нацелившись на кастрюльку с пельменями.
– Я вообще-то их люблю в чистом виде. – Хозяину стыдно было признаться, что сметану, целую банку, еще утром умял негодяй Мурзила, масло кончилось, а уксуса в доме отродясь не водилось. – В собственном соку, так сказать. Впрочем, где-то был майонез, хотите?
– А еще хорошо их с пивом. Знаете? Поливаешь пельмени пивом, только обязательно светлым, светлое – оно не горчит, добавляешь немного перчика и лучку, ну это по вкусу, а сверху той же сметаны.
Андрей Т. вывалил пельмени в дуршлаг – начинка получилась отдельно, тесто, соответственно, – тоже, и поставил на стол тарелки. Мурзила-IV-а горько плакал на подоконнике, не забывая при этом принюхиваться к запахам кухни. Хозяин подошел к усатому зверю и щёлкнул его пальцем по уху. Кот мотнул перед хозяином мордой и притворился обиженным.
– Кис-кис, – сказал незнакомый гость. Кот мгновенно перестал притворяться и подозрительно уставился на него. – Я знал одного кота, – продолжал тем временем незнакомец, – который, когда был выпивши, начисто выпадал из жизни. Делай тогда с ним, что захочешь, – хоть хвост узелком завязывай, хоть шерсть наголо состригай. Мы его обычно к люстре подвешивали, для смеху. Так вот, когда он опоминался…
Договаривать гость не стал; Мурзила-IV-а заскрёб когтями по подоконнику; в глазах его шевелилась ярость: ещё слово про издевательство над котами, и в комнате рядом с двумя живыми появилось бы одно мертвое тело.
Андрей Т. погладил кота по шерсти – успокоил – и улыбнулся гостю. Некоторое время гость и хозяин ели пельмени молча, важно почавкивая и причмокивая каждый на свой особенный лад. Гость так и не раздевался – сидел в своём кургузом плащишке и то и дело поправлял шляпу, норовящую угодить в тарелку. Когда хозяин предложил чаю, он скрипуче почесал в бороде и вежливо отказался:
– Воду не употребляем. Пустой продукт – никаких калорий, только тяжесть в желудке.
Андрей Т. кивнул довольно рассеянно, поймал убежавшую было в сторону мысль – естественно, мысль эта была о пропащем Генке по прозвищу Абрикос, или Геннадии М., как его назвал человек без шнурков и в шляпе. И спросил гостя:
– Вы сказали, что здесь по делу, и что дело это связано с…
– Делу? – Человек встрепенулся. – По какому такому делу? Ни по какому я делу не проходил, не надо на меня чужих собак вешать. Моя хата с краю, ничего не знаю. Бережёного Бог бережёт, а кривой-то дорожкой ближе напрямик, вот.
– Я про Гену, приятеля моего, вы же сами, когда вошли, про него говорить начали… – Что-то, пока гость говорил, напомнило Андрею Т. одно давнее– давнее приключение, и эти вот пословицы-отговорки, и тон, и хрипотца в голосе… Очень, очень даже похоже, только вот неувязка в возрасте – Коню Кобылычу, если это переодетый он, сейчас должно быть уже далеко за восемьдесят, а этот, в очках и шляпе, выглядит, пусть даже со скидкой на маскировку, самое большее лет на сорок – на пятьдесят. Да и ростом этот вроде повыше. – И про какое-то положительное решение…
– Ах да, ну да, ну, естественно, – да. Разумеется, я пришел к вам не на пельмени. Геннадий М., ваш товарищ, пребывает в данный момент в положении несколько… щекотливом что ли. Ничего опасного, не волнуйтесь, просто ситуация такова, что вы, как его лучший когда-то, при некоторых сомнительных обстоятельствах, друг, единственный, кто может ему быть полезным.
Андрей Т., по правде, мало что уловил в этой словесной патоке, единственное, что до него дошло, – Генка М., Абрикос, в беде. И неважно, что сигнал бедствия передается через испорченный передатчик: другу надо прийти на помощь, это он уловил четко.
– Он болен?
– Что вы, чувствует себя ваш друг превосходно. А вот непосредственное его окружение… Там, действительно, положение кризисное.
– Мила? Вы про его семью? Послушайте, говорите прямо. Где Генка? Что с ним случилось?
– На работе, где ему ещё быть. – Гость вытащил из-за пазухи старинный хронометр-луковицу, отщёлкнул двойную крышку, и в комнате заиграла музыка. – Вы ещё успеете, если отправитесь прямо сейчас. – Крышечка на часах захлопнулась, музыка осталась внутри, часы спрятались восвояси.
– Это далеко? С собой мне что-нибудь брать?
– Не надо, всё необходимое там имеется. – При этих словах гость почему-то хихикнул и выдернул из бороды волосок. – Костыльковское кладбище по Киевскому шоссе знаете? Нет? Значит, ещё узнаете. Так вот, от кладбища по дороге на Мохогоново ещё две автобусных остановки. Остановка ваша называется Топь. Сойдете, а там – леском, мимо свалки химических отходов, потом будет 5-я мыловаренная фабрика, её вы по запаху определите, сразу за ней – живодёрня, слева – бывший туберкулезный диспансер, потом увидите бетонный забор, идите вдоль него метров сто, только не перелезайте – за забором стреляют. Забор кончится, начнется болотце, идите смело, там набросаны жерди – хлипкие, но пройти можно. Кстати, у вас болотные сапоги есть? Хотя неважно, до сапог дело, может, и не дойдет. Перейдёте болото, увидите деревянную вышку. На вышке должен быть часовой. Скажете ему, что вы в Заповедник. Да, и возьмите с собой документы – паспорт там, свидетельство о рождении, диплом, военный билет… впрочем, чего мне вам говорить – не маленький, сами знаете.
Гость вдруг поспешно засобирался, вскочил со стула и стал судорожно благодарить хозяина за пельмени. Потом он кинулся как шальной в прихожую; Андрей Т. с трудом за ним поспевал, а когда рыжебородый ткнулся в темноте в этажерку со старыми газетами и журналами, приснопамятная «Спидола», что без малого двадцать лет простояла на шкафу в коридоре, не издав за это время ни песни, ни лозунга, ничего, вдруг наполнилась шумами эфира, обрывками полузнакомых мелодий, голосами, шорохами и вздохами. Потом эта какофония звуков сменилась однообразным голосом, выхваченным из какой-то радиопостановки: «…А бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго…»
Гость при этих словах почему-то прикрыл ладонями бороду, а когда ладони отнял, борода была уже никакой не рыжей, а нейтральной пепельно– серой коротенькой, ухоженной бородёнкою, выдержанной в лютеранском стиле. Гость перетаптывался с ноги на ногу и почему-то не уходил.
– Простите за навязчивость, – сказал он наконец, – у вас шнурков лишних нету? А то я тут в баню сходил помыться, так какой-то негодник у меня шнурки из ботинок вынул. Не беспокойтесь, я вам верну. Адрес-то я ваш помню, вышлю бандеролью шнурки, только вот до дома доеду.
ГЛАВА 2
Ехать было, конечно, надо и ехать надо было не медля и не раздумывая. И всё-таки Андрей Т., наученный разномастным опытом своих тридцати с небольшим лет, набрал номер квартиры родителей, чтобы кое-что выяснить. Трубку сняла мама. Минут двадцать она жаловалась на нынешнюю дурную жизнь, потом столько же сокрушалась о своем непутёвом сыне, который думает бог знает о чём, а только не о нормальном быте, и что надо бы вернуться в семью, мало ли, что Верка вздорная, драчливая баба, ведь и сам-то он был хорош, не она одна виновата, и детям нужен отец, иначе вырастут из детей бандиты, и слава богу, что яйца подешевели вчера на рубль, так что, может, не всё ещё в России похерено, и не было даже щёлки в ее затянутом монологе, чтобы вставить хоть точечку, хоть словечко, не говоря уже о важном вопросе по поводу их лестничного соседа.
– Конь-то? – переспросила мама, когда сыну всё-таки удалось продолбить в её словах дырочку. – Был, был, Андрюшенька, ты не поверишь, был. Десять лет как съехал, мы уже и думать о нем забыли, а тут явился. Довольный такой, с цветами, мы вначале даже не поняли, думали, может, праздник нынче какой, а он говорит, что нет, просто вспомнил своих добрых старых соседей, как мы с ним дружно жили, да как мы помогали друг другу, да как он без нас тоскует и мается в своей новой стометровой квартире на проспекте Римского-Корсакова. Да уж, как вспомню эту его «помощь» и «дружбу», так до сих пор руки чешутся. Как он пакости всем жильцам строил. А доносы как на соседей в жилконтору писал. А как он за дверью своей дежурил с утра до вечера, всё записывал, кто когда домой возвращается. А детей как из-под окон гонял, кипятком ошпаривал, как в милицию жильцы за это на него жаловались. И дед твой, он же не просто так, он же из-за него свой второй инфаркт получил. Это когда Конь, пакостная его душа, заявление в военкомат подал, что видели, мол, его, твоего деда, полковника и героя войны, в сорок втором году на оккупированной захватчиками территории. Бред, конечно, но деду от этого тогда легче не стало.
Андрей Т. сглотнул, все эти истории он знал хорошо и сам во многих участвовал, сейчас его волновало другое.
– Тобой он тоже интересовался, – продолжала мать. – Как, мол, там ваш младший сыночек, да какой он был в детстве умница, не в пример своему старшему братцу, да хорошо бы с ним повидаться, и телефон твой у меня спрашивал…
Дальше слушать было необязательно. Андрей Т. скомкал разговор с матерью, соврал, что у него гости, попрощался и положил трубку.
Значит, все-таки Конь Кобылыч. Дело приобретало неприятный оттенок, и Спидлец на шкафу в прихожей своей фразой про человека рыжего явно намекал на подвох.
Только тут Андрей Т. осознал, что Спидлец, Спиридоша, Спиха вовсе не стоит на шкафу, а вот он, перед глазами, в руке хозяина, и оплавленная дыра в его теле напоминает о временах героических, когда он, Андрей Т., молодой, красивый, четырнадцатилетний, выходил сражаться за дружбу, не думая ни о подвигах, ни о славе.
Уже через три часа после всех своих раздумий и разговоров Андрей Т. шагал по мягкой лесной дорожке, проложенной в замусоренном лесу. Места были обжитые, то и дело приходилось огибать какой-нибудь огород, или свалку, или ржавый кузов троллейбуса, неизвестно каким волшебником занесенный в эти пригородные края.
Лес был исполосован просеками, оголён вырубками, изрыт траншеями и карьерами, но странно тих и непривычно безлюден. То есть люди кое-где попадались, но это были, должно быть, дачники – они ходили, словно бледные тени, на вопросы отвечали невнятно, заикались и пожимали плечами. Ни о каких живодёрнях, тубдиспансерах и мыловаренных фабриках они знать не знали и ведать не ведали.
Спиха, притороченный ремешком к джинсам, порою судорожно вздыхал, то ли от переизбытка в лесном воздухе кислорода, то ли от воспоминаний о пережитом в детстве выстреле из лазерного оружия. Андрей Т. посматривал на часы и на клонящееся к закату солнце. Ровно в 18-00 Спиха выдавил из себя голосом московского диктора: «Вёрсты чёрт мерил, да в воду ушёл», потом сглотнул, как удавленник, и в атмосфере что-то переменилось.
Воздух стал какой-то другой, не лесной, а пустой и спёртый, как в закупоренном наглухо кабинете. В горле неприятно защекотало. И мох вокруг, наполненный тенями и светом, резко потемнел и увял, и муравьиные ручьи под ногами замерцали змеиным блеском, и деревья посуровели и поникли, и солнце – красное солнышко – сделалось каким-то синюшным, и на нем, как больной нарост, вздулась шишка сливовидного носа, блестящего, в трещинах и ложбинках, словно сделанного из папье-маше.
– А шнурочки я тебе не верну, не понадобятся тебе шнурочки, – сказало заболевшее солнце с гнусавой ласковой хрипотцой, тараня лицо Андрея полями широкой шляпы и сверля его вкривь и вкось смоляными стёклышками очков. – В белых тапках тебе скоро лежать в сосновом гробу по наивности своей и доверчивости.
– Как это? – Андрей Т. не понял.
– А вот так, – ответило солнце и ткнуло подагрическим пальцем Андрею за левое плечо. – Вон она, пятая мыловаренная фабрика, видишь, дым из трубы? – Андрей Т. повернул голову и увидел низкорослое здание с черной пароходной трубой, из которой неряшливыми клубами к небу уходил дым. Рядом, понурив головы, сидели дохлые, замученные дворняги. Стрелка на чугунном столбе показывала на деревянный барак, где красными пла– катными буквами на воротах было написано: ЖИВОДЁРНЯ. – Гляди, гляди, —
– сказало за спиной солнце, – такое ни в каком кино не показывают. – Ворота живодёрни раскрылись, и оттуда раздался свист. Собаки подняли морды. «Тю-тю-тю, доходяги», – послышался из ворот голос. Собаки неуверенно поднялись. «Кушать подано», – из проёма высунулась рука. Она сжимала поддон с кусками сырого мяса. Собаки весело заворчали и скопом устремились в ворота. – Жрать захочешь, последнюю шкуру с себя отдашь, —
– хихикнуло за спиной солнце. Андрея Т. передёрнуло. – Ладно, – сказало солнце, – мыловаренную фабрику мы, считай, прошли, живодёрню тоже, ну, свалку и диспансер опускаем, это так, ничего особенного. Что у нас там осталось? Так-так-так, бетонный забор – ну и чёрт с ним, с этим забором, все равно за ним одни мухоморы, а учебные стрельбы начнутся только через неделю. Болото! Хе-хе, болото. Да, кстати, а где твои болотные сапоги? Там же без них хана. Эх, молодёжь, молодёжь, никакой у вас нынче памяти. Придется опустить и болото. – Солнце хрипло прокашлялось. – Ладно, считай, пришли. Вышку я тоже вычеркнул, и часового, и твои документы, ты же всё равно их забыл. А теперь открывай глаза.
ГЛАВА 3
Солнце было на месте, где ему полагалось быть, – то есть на вечереющем небе. Правда, небо это было забрано в переплёт окна, и по пыльному надтреснутому стеклу путешествовали полусонные мухи.