– Где я? – спросил Андрей Т., обращаясь неизвестно к кому.
– В ЗАМАСКе, где же еще, – обыденным голосом ответил Андрею Т. неизвестно кто.
– В замазке, – автоматически повторил Андрей Т., представив себя маленьким паучком в янтаре, глядящим на мир вокруг остекленевшими доисторическими глазами. – То есть как это? – дошла наконец до Андрея вся нелепость услышанного ответа. – Какая, к черту, замазка?
– ЗАМАСКа – она не «какая», она – «какой». Заповедник Материализованных Сказок, сокращенно – ЗАМАСКа.
Медленно, словно после дурного сна, Андрей Т. приходил в себя. Потрогал пальцами веки, надавил на глазные яблоки. Голова вроде бы не болела, руки-ноги были на месте.
– Тоже мне – Заповедник, – услышал он прежний голос. – Только одно название.
Андрей Т. повернул голову от окна. И тут же об этом пожалел. На зашарпанном, вытертом ногами линолеуме, застилающем разбегающийся в обе стороны коридор, у стены напротив него стоял дряхлый, седой петух и жаловался человеческим голосом:
– Голые помещения, никаких удобств. Хоть бы рога какие на стенку повесили, какой-никакой насест.
– Денег у них нет на рога, – послышался голос сбоку. Андрей Т. посмотрел туда, и сердце его покрылось изморозью. Навстречу ковылял волк. Весь он был какой-то побитый, с опущенными не по-волчьи ушами и с волочащимся по полу хвостом.
– Знаем мы ихние «нету денег». – Петух приподнял крыло и почесал клювом под мышкой. – Сами, вон, дворцов понастроили. В дублёнках ходят, на «мерседесах» ездят. А тут протирай перья об их линолеум, мерзни на подоконниках, не жизнь, одно прозябание. Да я, когда при царе Дадоне в охране служил, ел – от пуза, и не какое-нибудь там гнилое пшено, а пшеницу, самую что ни на есть отборную. И пил – по утрам квасок, за ужином
– то винцо, то бражку. И если что не по мне, у меня разговор короткий – слечу, бывало, со шпиля да обидчику клювом в глаз. Царь, не царь – это мне всё равно: глаз – вон, и к следующему клиенту. Отбою, между прочим, от предложений не было. В деньгах купался, как теперь вон эти в своих личных бассейнах.
– Да уж. – Волк уселся рядышком с петухом и стал нервно бить хвостом о линолеум. – Не кормят почти, не поят, кино – только по воскресеньям, и то крутят одно и тоже. Лично меня от «Семнадцати мгновений весны» уже одной водою тошнит. Я Штирлица этого сил моих нет как ненавижу. Попался бы он мне в свое время где-нибудь в чистом поле, никакая б ему фашистская ксива не помогла. И «Титаник» их этот – тоже дерьмо. – Волк вздохнул, в глазах его блеснула слеза. – Продать они нас хотят, вот что я вам скажу. В Диснейленд, в Мульттаун, американцам. Не выйдет. – Волк встал на все лапы и грозно оглядел коридор. – Я им не какой-нибудь безродный космополит. Родина – моя мать, а Тамбов мне заместо папы…
– Америка, Диснейленд… Кому ты нужен там, такой доходяга. У них своих нахлебников – негров всяких, пуэрториканцев – что козлов недоенных, а тут еще ты им на гузно свалишься со своей волчьей харей. Тоже мне, Шварценеггер. – Рядом с волком сидело (или лежало) нечто, очень похожее на старый футбольный мяч, – такое же круглое, грязное, с продранными боками и нарисованным фломастером ртом. Оно-то и рассуждало на тему «Родина и эмиграция».
– Колобок прав, – поддакнул справа кто-то ещё, – кому мы там такие нужны.
Андрей Т. посмотрел туда и даже не улыбнулся. Это говорил крокодил. Рот его едва раскрывался, обмотанный нелепым бинтом с торчащим наверху бантиком. Похоже, у крокодила болели зубы.
Странного народца вокруг становилось больше и больше. Вроде бы, когда Андрей Т. повернул голову от окна, коридор был почти пустой – ну, сидел у стены петух, хотя, если честно, и петуха-то никакого у стены поначалу не было, – и вот, пяти минут не прошло, а в коридоре уже буквально не протолкнуться от всех этих слоновьих хоботов, деревянных ступ с торчащими из них вениками да мётлами, каких-то дураковатых малых с облупленными носами и в ватниках на голое тело, тщедушных девочек с перемазанными золою лицами, краснорожих дедов-морозов, маленьких чертенят с манерами азиатских детей, побирающихся в поездах метро, и прочих экзотических экземпляров. Наверное, в ЗАМАСКе наступило что-то, похожее на час пик. На Андрея Т. не обращали внимания, он медленно шел в толпе, изучая непривычную обстановку и прислушиваясь к разговорам.
– Все беды от неудовольствия проистекают, – говорил кто-то, невидимый за лесом перепончатых крыльев и ослиных ушей, выросшим перед глазами Андрея Т., – и ежели, значить, дать человеку всё – хлебца, отрубей пареных,
– то и будет не человек, а ангел…
Щеки Андрея Т. коснулось что-то тёплое и текучее и медленно поползло по коже. Андрей Т. поднял голову. Над ним, рядом с тусклым, пыльным плафоном, в воздухе висел человек. Пара розовых потрепанных крыльев болталась у него за спиной, руки были скрещены на груди, ноги вяло подергивались в коленях. Глаза летучего человека были прикрыты веками, по лицу блуждала голодная страдальческая улыбка – должно быть, утомленный летун мечтал о пареных отрубях, вареном сусле или просто о бутерброде с сыром; тоненькая струйка слюны сопровождала его ангельские мечтания и орошала рога и головы мельтешащей внизу толпы. Андрей Т. брезгливо поморщился, отер слюну и отошел в сторону.
– Слон съедает самое большее девять македонских медимнов за одну еду, – продолжал тем временем прежний голос, – но такое количество представляет опасность; вообще же шесть или семь медимнов, ячменной крупы пять медимнов и вина пять марисов…
Обогнув компанию каких-то сизорылых утопленников, которые, усевшись в кружок, чинили рыбачью сеть, Андрей Т., наконец, увидел обладателя голоса.
Им был бледный стариковатый юноша, сутулый, с виноватой улыбкой, – таких в 19 веке обычно называли «архивными». Он сидел на корточках у стены и читал сочинение Аристотеля «О животных».
– Съест-то съест, да кто даст? – раздался рядом протяжный вздох. Вяло шевеля хоботом, сквозь толпу пробирался слон. Бока его были впалые, глаза усталые и больные, ребра вылезали наружу – хоть по ним анатомию изучай. Меж пыльных слоновьих ног вертелась мелкая облезлая собачонка.
– А этот из какой сказки? – Андрей Т. обратился к сгорбленной старухе с клюкой, показывая на архивного юношу.
– Из сказки про Читателя сказок, – ответила бойко бабка.
– Кто же такую написал?
– Сам он и написал, кто ж еще про него напишет, как не он сам. – Бабка смотрела на Андрея Т. подозрительно. Край губы её поднялся, и оттуда, из черной ямы, вылез и блестел на свету ржавый опасный клык. – А сам ты, мил человек, из какой сказки будешь?
Андрей Т. замялся, не зная, что ей ответить. Он почувствовал, как краснеет. Лица, рожи, морды и хари окружающих его сказочных персонажей повернулись как по команде к нему. Ничего хорошего это не предвещало. По взмокшей под рубашкой спине прошёлся антарктический холодок. Рядом клацнули чьи-то зубы. Когтистая рука упыря вылезла из-за медвежьих голов, и медленно потянулась к Андрею. Бабка стукнула по руке клюкой, рука убралась на место.
– Что молчишь? Аль язык отсох? – Бабкина клюка крутилась возле лица Андрея, примериваясь к его глазам; наконечник клюки был острый, с хищной крючковатой зазубриной, похожей на ястребиный клюв.
– А может, он того… засланный? – Из толпы выступил паренек с волевым, мужественным лицом и холодным огнем в глазах. На поясе его висела погнутая тёмная сабля. – Может, он хочет выведать всю нашу Военную Тайну? Может, ему за это выдали целую бочку варенья да целую корзину печенья? – Мальчик вдруг замер, насторожился и приложил ладонь к уху. – Слышу я, как трубят тревогу вражеские сигнальщики и машут флагами вра– жеские махальщики. Видно, будет у нас сейчас не лёгкий бой, а тяжёлая битва. Только бы нам ночь простоять да день продержаться…
– Цыц! – сказала ему бабка с клюкой. – Без сопливых как-нибудь обойдемся. Ну? – Она грохнула клюкой о линолеум и угрожающе уставилась на Андрея.
– Я… я… – Андрей Т. пытался набросать в голове какой-то примитивный сюжет, но ничего, кроме попа и коляски, на ум не шло.
– Это еще что за собрание? – услышал он вдруг рядом с собой. Голос звучал вкрадчиво и елейно, но сквозь эту мармеладную мягкость проступали сталь и свинец.
Андрей Т. скосил взгляд в ту сторону и обомлел. Важно выпятив грудь и по-разбойничьи растопырив усы, к нему навстречу приближалась очень даже знакомая личность. Хвост у личности торчал вверх пистолетом, левый глаз был прищурен, правый был широко раскрыт и оттуда в окружающую толпу бил зелёный холодный взгляд, замораживая и обжигая. Еще минуту назад в коридоре было не протолкнуться, а сейчас он вдруг стал просторным, население его резко выдохнуло, вжалось в стены и попряталось друг за друга.
Андрей Т. раскрыл уже было рот, чтобы сказать Мурзиле привычное домашнее «здрасьте», но Мурзила то ли зазнался, то ли должность не позволяла проявлять на глазах у публики родственные, тёплые чувства, – он демонстративно отвернул от Андрея голову и глазом обвёл толпу.
– Ага! Всё те же, и заводила, как всегда, Марфа Крюкова. – Кот вытащил из холёной шерсти толстую амбарную книгу, раскрыл ее примерно посередине и сдул со страницы пыль. – Так и запишем: Крюкова Марфа Индриковна, девяносто пятое серьёзное предупреждение за неделю. – В лапе его уже торчала древняя перьевая ручка и скрипела, ёрзая по бумаге. – Еще пять серьёзных предупреждений, и висеть тебе, Марфа Крюкова, на Доске отстающих. – Он пристально посмотрел на бабку, зевнул и добавил нехотя: – Со всеми вытекающими последствиями.
Андрей Т. почувствовал укор совести – ещё бы, ни с того ни с сего подвести старого человека. Он сглотнул, хотел сказать что-то вроде: «Стойте! Гражданка не виновата!», – но его опередила старуха. Она затрясла губой, сделалась совсем маленькой и несчастной и слезливо запричитала:
– Да уж, если что – вали всё на бабку Мару. Мара стерпит, Мара – бабка привычная. В прошлый раз, когда Кащеево яйцо спёрли, сразу все на кого – на Крюкову. А на кой мне ляд Кащеево яйцо, раз яичницу из него не сваришь. Справедливость, где она, ваша хвалёная справедливость?
Лица многих при слове «яичница» затянули грусть и печаль, губы оросила слюна. Кот с шумом захлопнул книгу.
– Так, – сказал он сурово. – О справедливости поговорим в другой раз. Разойдитесь, всем разойтись. Делом лучше займитесь, нечего языком чесать. А вы пройдите со мной. – Кот лапой указал на Андрея Т.. Тот с виноватой улыбкой двинулся за ним следом.
– Тиран! – послышалось за спиной. Кот даже не обернулся.
ГЛАВА 4
– Мур, ты-то здесь как? – Андрей Т. шел теперь с котом вровень, радостно ему улыбаясь и норовя погладить по шёрстке.
– Простите, мы не знакомы. – Кот обдал его равнодушным взглядом и увернулся от проявлений нежности.
– То есть как это? – Андрей Т. ничего не понял. – Мурзила, это же я, твой хозяин. – Он пристально вгляделся в кота.
– Вы меня с кем-то путаете, – Кот упорно не желал быть на «ты» и держался сухо и чопорно, как на строгом официальном приёме.
– Здрасьте вам, – вздохнул Андрей Т. и только тут, наконец, заметил некоторые отклонения и странности во внешности своего четвероногого спутника, которых не замечал раньше.
Во-первых, уши. У Мурзилы-IV-а уши были окраса ровного, пепельного, с золотой проседью. У этого же на самых кончиках шерсть была чёрно-бурой. Далее – хвост. В детстве, в дошкольном возрасте, когда Мурзила-IV-а играл во дворе в песочнице, на него однажды напал чей-то неизвестный бульдог. Перепуганный Мурзила кинулся от пса на газон, а тут, как назло, – газонокосилка. Мурзила, конечно, спасся, но маленький кусочек хвоста так и остался там, среди скошенной зеленой травы, во дворе их старого дома. Хвост кота, шедшего рядом, был вполне нормальной длины и не имел никаких изъянов.
Так, в сомнениях – с одной стороны, и в равнодушии и покое – с другой, они приблизились к незаметной двери, на которой было написано: «Канцелярия».
– Минуточку подождите здесь. – Кот лапой остановил Андрея, сам же исчез за дверью.
– Милый, ты там того… – За спиной его топталась старуха. Лицо ее было, как пряник, – сахарное и гладкое. – Замолви им за меня словечко. Я ж добрая, ты не думай. А что иногда вспылю – это же не со зла. Трудное детство, поганое отрочество, гнилая юность. И эта… как её… – Бабка постучала концом клюки по голому островку черепа, затерявшемуся в седом океане ее спутанных, давно не мытых волос. – Черепно-мозговая контузия, одним словом. У меня и справка имеется. – Старуха полезла копаться в складках своего экзотического халата, видимо, чтобы найти справку, но дверь в это время скрипнула и кот попросил Андрея Т. пройти внутрь.
Кабинет был как кабинет, ничего особенного. На канцелярию, правда, он походил мало – ни тебе стеллажей с папками, ни столов со всяким бумажным хламом, ни устойчивого запаха пыли, обычного для подобных мест; всё здесь было чистенько и пристойно, за исключением непонятных веников, связками висевших по стенам, ржавой доисторической алебарды, скучающей у дальней стены, да самого хозяина кабинета, сидящего за столом у окна.
Он, то есть хозяин, был какой-то суетливый и нервный; постоянно дёргаясь и кривляясь, он пытался делать одновременно чёртову тучу дел, как то: пальцем левой руки набивать что-то на клавиатуре компьютера; правой – поливать из миниатюрной лейки чахлое кривое растение, ютящееся в цветочном горшке на широком крашеном подоконнике и напоминающее декоративный крест; ногой, правой, чесать коленную чашечку левой; левой же гонять таракана, кружащегося возле ножки стола и норовящего забиться от страха в любую щель. Спина его при этом тёрлась о спинку стула, язык пытался найти дорогу в непроходимой чаще усов, разросшихся на половину лица, один глаз косил, второй, подражая первому, косил тоже, но, кося, переигрывал и фальшивил, на голове его лежала подушка, должно быть в качестве грелки.
Андрея Т. он поначалу не замечал, и тот стоял тихонечко у порога, наблюдая за хозяином кабинета.
Хозяин кончил набивать текст, и заработал принтер. Из щели с медленным и протяжным скрипом полезли белые полоски берёсты; они скручивались, падали на пол и раскатывались по всему кабинету. Один такой докатился до ног Андрея, тот нагнулся, чтобы его поднять, и в это время хозяин заговорил.
– Ну и что же, спрашивается, мне с вами делать? – Голова его была повёрнута влево, чтобы косящий и подражающий косящему глаз в упор смотрели на посетителя. Гоняющая таракана нога на секунду задержалась на месте, и измученное домашнее насекомое получило секундную передышку. – Не вовремя вы, ой как вы к нам не вовремя, и число сегодня нечётное, и магнитная буря в воздухе, и голова раскалывается с утра, и отчётный этот концерт сегодняшний… – Он сорвал с головы подушку и вытер ею озабоченный лоб; потом снова воздвиг подушку на место. – Ладно, раз уж вы здесь, так и не быть вам ни в каком другом месте, кроме как в Заповеднике.
Андрей Т. решил, наконец, высказаться, чтобы прояснить ситуацию и определить свое положение в этой нереальной реальности.
– Я вообще-то у вас по делу, мне вообще-то… – «Нужно увидеть Генку» – хотел сказать он этому беспокойному человеку, но сказать не успел.
Человек замахал руками, разбрызгивая из лейки воду и гоняя по полу таракана:
– Все вообще-то у нас по делу, а отдыхать – пожалуйста, на Елагин остров, в бывший Парк культуры и отдыха имени товарища Кирова. Можно подумать, я здесь с девушками гуляю, конфеты кушаю. Я несу здесь тяжкую трудовую повинность, я здесь спину гну ради таких, как вы, я здесь… – Он откинулся на стуле, вновь сорвал с головы подушку и с размаху приложил её к сердцу. Потом скомкал и отбросил к стене. Подушка, перелетев помеще– ние, мирно нацепилась на гвоздь и устроилась рядом с вениками. – Так на чем мы, я извиняюсь, остановились? Ах да, на проблеме трудоустройства. – Палец хозяина кабинета станцевал на клавиатуре польку. Морщин на его лбу стало больше. – Как же мне вас оформить? Каким веком, годом, месяцем и числом? И кем, вот в чём вопрос?