Правда, Седой запретил им вспоминать. Он сказал, что это мешает накапливать им силы. Но, качаясь на нижней полке в такт вихляниям последнего прицепного вагона, хотелось бы зацепиться мыслью хотя бы за что-то в собственном прошлом. Нынешнего прошлого не было вовсе. Странно, паспорт был, и, судя по нему, были двадцать восемь лет жизни. Правда, вместо родителей был, конечно, прочерк. Прописка еще была интернатовская, а потом общежития швейной фабрики г. Великие Луки. Интересно, а где они?
Даже сапоги были на каблуках. Очень неудобные каблуки. У них на ботфортах были совсем не такие каблуки, на них даже прыгать через голову можно было.
А это что? Каблуки? Как ходить-то на них?
Засыпала она только под утро. Ей казалось, что утром ее уже не выкинут из вагона. Но даже утром приходили сны с каким-то странным змеенышем, который хитро улыбался ей и говорил: "Беленькая ты теперь, значит! Я люблю мышек беленьких!"
Раз не было прошлого, то и снов никаких быть не должно. Но опять снился тот вокзал, ее отражение в стекле, которое смотрело на нее само по себе и хлопало ресницами. Из-за этого отражения на нее смотрел страшными желтыми глазами командировочный их пятого купе... Во сне Грег и Седой ей очень верили, что тогда у туалета она выдержала схватку с самим саром. Во сне они не ржали, не крутили у виска, а уважительно кивали головами и говорили, что Факельщик у них - самый боевой Факельщик всех Армагеддонов.
Начальству даже обещали об этом происшествии доложить. Но почему-то сама она при этом стояла одетая не по форме. Какие там ботфорты! Голая абсолютно! А этот змей обвивался вокруг ее обнаженной талии, свистящим шепотом говорил ей гадости о ее ногах и фигуре... И еще проводник Петрович в каждом сне умильно блеял над самым ухом: "Кирюша! Кирочка! Где ты, мальчик мой?"
- Ай-я-я-я-я-яй, халасо-о-о! - заунывно пел странный человек. Она опять пропустила момент, когда он появился в купе. Вот так однажды она проморгает и появление тех, кто придет за нею.
- Ты о чем, папаша тут воешь? - спросил Ямщиков, спускаясь с верхней полки.
- А чо визу, об том и пою! Вот вижу, муз с зеной куда-то едут, к мамке едут, наверное, об том и пою! - неожиданно радостно ответил новый пассажир.
- Где ты мужа с женой увидал, пень старый? - проворчал Ямищиков, застегивая брюки.
- Я столька видал, паря, сто ты ебнесся, когда узнаес! Она - зенщина, ты - муссина, друзба у вас на крови замесена, так кто вы такие? Муз и зена, верно? - хитро погрозил старик пальцем Ямщикову.
- На крови говоришь? И чо ты еще видишь, огрызок? - угрожающе спросил его Ямщиков, поигрывая свинчаткой в огромном кулаке.
- У меня глаз острый! Я белку в глаз стрелял, когда молодой был, как ты!
Я и сейчас все визу! Вон у нас Колька был ветеринар, хоросий был ветеринар, а потом, когда свободу дали, он ресил, сто он не ветеринар, а Всевидяссее Око Бога! Вот как! А сто ты за Око, если ты погоду не видис?
Если ты не видис, что пурга будет, а? Ай-я-я-я-я-яй, халасо-о-о! снова затянул он свою песню. В отличие от Ямщикова, ей эта песня почему-то даже нравилась.
- Ты бы заткнулся, папаша, а? Не видишь, человек спит! - кивнул на нее Ямщиков.
- А говорис, не муз! Ай-я-я-я-я-яй, халасо-о-о-сый муз! - с понятием поддакнул старик.
Ямщиков презрительно сплюнул, взял пачку сигарет со столика и вышел из купе. Седого тоже почему-то не было на его полке. Напротив прикидывающейся спящей Марины сидел веселый диковинного вида человек в поношенном треухе, валенках и пиджаке с орденом Героя Социалистического труда. Лицо у него было коричневым, изборожденным морщинами и оспинами, но светилось полным довольством собою и жизнью.
- Молодуска! Вставай! Ай, какая ты красивая, молодуска! Как Любовь Орлова! - сказал он Марине.
- Да какая я красивая... - с непонятной тоской произнесла Марина. Не было в ней с утра никакого куража, чтобы воспринимать шуточки постороннего узкоглазого дедушки.
- Говорю красивая, знащит, красивая! Я столько баб видал! Всяких! мечтательно протянул дедок.
- Где это ты баб-то видал, кроме своих этих... Для вас, после ваших баб, все красивые будут, - раздраженно сказала Марина. Сказала и почувствовала, что именно так бы одернул разошедшегося старикана Флик. Марина бы так все-таки не сказала.
- Ай-я! Совсем дура баба! А сибко хоросая, сибко! Да я при старой власти два раза от Щукотского автономного округа в Верховный совет избирался!
Там, знаес, какие бабы были! Терехова Валя со мной фотку делала! Да-а...
Армянки какие были! Ай-я! Вращихи-зенщины!
- Да что ты понимаешь, - понуро произнесла Марина.
- Все понимаю! Все! К вам наросно сел. Меня ведь узе просили против вас посаманить. Камлаю я хоросо! Ай-я! Много денег давали, ясик водки давали!
А я на вас ресил посмотреть! Хы-хы! Думаес, прямого вагона нет до Сыктывкара? Ни хераськи! Хы-хы! Я за вас ресил камлать, хотя от вас и спасибо не будет. Плохой с вас баксис! Если твой муз не побьет, так вот мне и спасибо будет, - захихикал старичок.
- Он мне не муж, - сказала Марина.
- Правильно, он зе тебя есе не видит! Ты сама себя есе совсем не видис, девка! Ни чо, кто на свету не разберется, тот в чуме впотьмах насарит!
Хы-хы! - продолжал ехидничать северный дедок.
Марина вдруг вспомнила слова Седого о том, что от каждого попутчика они должны для себя что-то узнать. А мысли все сворачивались на очень важную лично для нее тему о внешности, можно сказать, болезненную тематику, но, взяв себя в руки, она спросила: "Ты чо там про какого-то Кольку-ветеринара нес, старый?"
- А-а! Проснулась молодуска! А этот твой, не муз, дурак он, видно!
Слусать не любит старых людей. Ехайте дальсе, там к горе приедете, чо-то будет там у вас, я камлать буду, но иногда ведь ни хераськи дазе с камланием не выходит... Колька нас секту собрал, камлают оне тама, молятся по-своему. Видис, когда люди вокруг собираются, камлание лутсе идет. Сила их дус помогает дальсе забираться. Вот и Колька, видно, это знает. Большой якут Колька! Сильный якут! А сюкся завсегда сильнее! Но у нас все сильные сюкси давно спилися, а якуты у-у! Сколько не пьют, только сильнее становятся! У него пятно родимое мезду бровей с роздения. Там ведь, в самом деле, есе один глаз раскрыться мозет. Но только, если в Кольку войдет сто-нибудь. А в него мозет. Мозет войти. В старое время в него столько водки входило, сто даже насы знатные оленеводы поразались. Вы к Кольке едете! Тосьно! Много, много народа там против вас камлает! Ладно, щас злой щеловек придет, обратно лозись, одеялом накройся, молодуска!
Марина тоже уже почувствовала что-то нехорошее, надвигавшееся на нее из вагонного прохода снаружи хлипкой двери. Только она успела накрыться одеялом с головой, как дверь осторожно отъехала в сторону, и в проеме показался кто-то, на кого смотреть ей никак не надо бы. Особенно сейчас, когда из-за этого старого хрыча ей так захотелось быть молодой и красивой.
Она с силой зажмурилась, ожидая удара.
- Ай-я-яй-я-я! - пропел чукча.
- Заткнисссь, старый! - прошипел кто-то над самым ухом Марины. Уйди-и-и...
- Свидетель я, однако! Хросая баба лезыт, а к ней музик лезет! Цузой музик, однако! Ай-я-я! Нехоросо! С утра лезет! Плохой музик! Неправильный!
Ой-ой-ой! Дусат! Меня дусат! А-а-а!
- Заткнись, никто тебя не душит! Молчи-и-и только! - сдавленно гудел чужой мужик, продвигаясь к ее горлу.
- И-и-и-и-ой! - упрямо тянул чукча какой-то странный мотив. И Марина почувствовала, что в этом горловом пении старика сейчас все ее спасение.
Она резко откинула одеяло и рванусь головой вперед прямо в лапы этого мужика, метя ему в живот. Ее ухватили за волосы, но, с невыносимой болью выдирая целые пряди, она все же смогла хорошо приложить его в солнечное сплетение. Дверь купе отъехала за прогнувшейся спиной противника, и они вывалились в коридор, прямо под ноги колдовавшему над топкой титана Петровичу.
- Опять это первое купе! - произнес он обречено. - Что же вы товарищ свое купе перепутали опять? Ночью два раза не туда ломились! Что же это, а? И вроде пассажирка-то так себе, никудышная! Вон, в седьмом купе, какие две девушки едут! Веселые, ласковые! Всех на водку приглашают возле туалета! К нефтяникам, видно, едут, в Тюмень! Так пользовались бы случаем!
Только хахаль ее, срамной покурить вышел, так вас, блин, ни чо ведь не смущает! Человек старый напротив сидит, так вам и он не помеха! Прикройся, курва! Шаришься тут по вагону голая, а потом удивляешься, что на тебя мужики кидаются! Давайте, расползайтесь по полкам, говнюки! А ты, дед, куды смотришь?
Марина и сар действительно расползались друг от друга на четвереньках.
Сар пятился по коридору задом к пятому купе. В дверях тамбура показался Ямщиков. Он побагровел и с шумом выдохнул воздух. Сразу запахло дешевым табаком.
- Слушай, Гриш! Только не надо этого, а? - встревожено сказал ему Петрович. - Сама ведь телка твоя виновата! Прикажи ты ей одеться, ей Богу!
Дрыхнет до одиннадцати, ползает по полу с мужиками тут... Как работать в такой обстановке, Григорий? - спросил Петрович с огорчением на лице, пряча в карман протянутые Ямщиковым деньги.
Ямщиков закрыл дверь купе и вопросительно поглядел на заползшую туда Марину.
- Ты, музик, на бабу не злись! Он сам к нам присол! - заступился за Марину чукча.
- Заткнись! - оборвал его Ямщиков. - Тебя, Флик, на минуту оставить нельзя! И действительно, что ты голым тут лазишь? Я у тебя эту майку отберу! Придурок какой-то!
- Сам ты дурак, паря! - снисходительно сказал ему сзади чукча. - Ладно, щас уйду от вас. Поглядел на вас, дураки вы! Камлать надо! А народу мало!
Торговку к вам прислю, песню спою щас, торговка придет! Купи бабе одеску!
Я, когда лисиц красных продавал, всем бабам своим одеску покупал. Одназды не купил, так моя стара зена протез зубной сломала! А фиг новые зубы накамлаес! Ты, паря, деньги зря масинисту отдаес, а бабу не одеваес! В этом он сибко прав, масинист-то!
Марина легла на свою полку, укрывшись одеялом с головою и повернувшись лицом к стенке. Видеть она никого не хотела. Почему-то очень хотелось плакать. И еще хотелось, чтобы Ямщиков признал свою ошибку и попросил бы у нее прощения. Чтобы он долго просил, а она бы его как раз и не простила!
- Санитарная зо-о-она-а! - заорал в коридоре Петрович. Вологда-гда-гда! Шестое купе немедленно сдать постель и получить билеты! А то, блин, что не фиг до пяти утра в карты резаться! Вот и посидишь часок-другой одетым, гнида!
- Ай-я! Тоже пойду щас! - вдруг тронул ее за плечо старик. - Не скучай тут, модуска!
- Вали-вали! Не заскучает - раздраженно произнес Ямщиков.
- Ой, паря, какой же ты дурак! Хы-хы! - засмеялся чукча и вышел из купе, тихонько прикрыв за собой дверь.
Почти тут же за ним в купе вошел Седой. В руках у него были переносные судочки с едой из вагона-ресторана.
- Очередь там была, задержался немного... У вас здесь все в порядке? спросил он с тревогой. Ямщиков и Марина не ответили. Ямщиков уселся на место чукчи и уставился в окно. Марина так и продолжала лежать носом в стенку. Седой истолковал их молчание по-своему, помня по прежним приключениям с кем, собственно имеет дело.
- Ах, ты кобелюка, Грег! Я тебе мозги вышибу! Что же это ты себе позволяешь! Если Флик сейчас скурвится, мы же ничего не увидим, ничего!
Сколько раз говорю, у каждого своя задача! Если бы ты тогда на него лишнего не навешал, он бы... Как с тобой разговаривать, а? - с отчаянием в голосе сказал Седой Ямщикову.
- А чо я-то? Сразу я! Я вообще покурить вышел! - взвился Ямщиков. Захожу в вагон, а Флик в майке твоей, без всего... Блин! С командировочного того, давешнего сползает! Петрович ругается, а они ползут, главное!
- Марина! С тобой все в порядке? - тихо спросил Седой, наклонившись прямо к ее лицу. Она тихо кивнула. Сильнее кивать она не могла, вообще-то приложилась она головой об этого дядечку хорошо, голова побаливала.
- Вот что. Ты свои кобелиные замашки бросаешь немедленно! Я знаю, о чем я! Покурить он вышел! Пока меня нет, сидеть и сторожить Флика. Во-первых, это наш поводырь, мы ничего не увидим без него. А во-вторых, ясно, что начнут с Флика. Ты бы сам с кого начал? Вот то-то же! Еще один прикол к Флику, еще одна подначка и я тебя изуродую! Причем так, как тем из пятого купе не под силу! Куда его еще дальше подначивать? Его уже бабой зачем-то сделали! А ты вой тут поднимаешь! Нельзя оставлять ее одну! Нельзя! тыкал ножом в сторону Ямщикова Седой, раскладывая хлеб на газетке. - Флик, вставай, кушать надо.
- Да понял я, ладно! Я же не одну ее оставил! Тут чукча сидел... Все ко мне прикалывался, что я ее муж... А какого мне это слышать про Флика?
Неловко как-то... - оправдывался Ямщиков, подсаживаясь к столу рядом с нею.
- Так! Чукча здесь сидел! Почему не доложили? - с нажимом произнес Седой, подавая им борщ в судочках.