- Да с ним Флик беседу провел, - растерянно сказал Ямщиков, толкая ее в бок локтем.
- Правильно, ты ведь с ним только ругался! Выгнал еще потом, оскорблено сказала Марина. - Да он меня о приходе этой гниды заранее предупредил! Спас, можно сказать! А тебя не было! Пихается еще! А он камлает за нас!
- Слушай, Грег, я в последний, решительный раз предупреждаю! Ведь ты понимаешь, когда и зачем к нам являются представители дружественных конфессий, - назидательно сказал Седой.
- Ага! Шаман! "Щукотскй" автономный округ! Дружественная конфессия! фыркнул Ямщиков.
- Дурак! Раз Флик утверждает, что он ее спас, значит, конфессия его нам явно не враждебная! И вообще жри и заткнись! Ты его прокачала? заинтересованно спросил Седой Марину.
- Да. Он сообщил, что мы направляемся к горе, а там нас уже ждет целая свора. Какой-то Колька-ветеринар, который теперь Око Бога, собрал их всех в секту. Они камлают против нас. Он утверждал, что это весьма действенно.
Его, мол, тоже уже уговаривали работать против нас. А у поименованного выше Николая, якута по национальности, есть родимое пятно от рождения в районе переносицы. Чукча говорил, что оно вполне может раскрыться в третий глаз, что совпадает с некоторыми учениями тибетского толка, - обстоятельно докладывала Марина.
Пока она говорила, Ямщиков с шумом выхлебал свой борщ, опустошил второй судок, поданный сосредоточенным на ее сообщении Седым с гречневой кашей и котлеткой, и с жадностью уставился на неровно отрезанный кусок хлеба, который она держала в левой руке. Марина и Седой стали детально обсуждать возможное толкование новой информации, а Ямщиков осторожно вынул у нее из рук кусок хлеба. Совершено машинально она пододвинула ему и свой судок с борщом, который он тут же с удовольствием доел.
- И чо он еще тебе говорил? Ну, когда ты тут одна с ним сидела? В майке?
- ковырясь в зубах, спросил он ее некстати, откинувшись от стола на ее подушку.
- Ничего... - растерянно произнесла Марина. - Говорил, что я на какую-то Любовь Орлову похожа...
- Врет! - почему-то довольно произнес Ямщиков. При этом он как-то так ей улыбался, что Марина немедленно покраснела.
- Ты сам заткнешься, или посодействовать? - ощерился на него Седой. Он так и не снимал всю дорогу черных очков, и его вопрос прозвучал почти зловеще. Но тут состав вздрогнул и стал тормозить, подъезжая к перрону вокзала.
Не успел поезд окончательно остановиться, как в их купе уже стучалась какая-то тетка.
- Впускай, впускай меня, брильянтовый! Впускай, золотой! Халатики! Кому халатики! Тапочки домашние! Сами шили! - с криком ворвалась она в их купе.
Марина только увидела, как в окне ей прощально махнул коричневой ладошкой чукотский дедушка и сразу растворился в толпе. А уже все внутри нее захватывало новое необъяснимое чувство, оно сметало на своем пути давешние мысли и сожаления. Она уже не помнила, кто этот дедушка и кто ее попутчики? Но она бы немедленно придушила бы каждого, если бы они сейчас вдруг вытолкали торговку в коридор. Окинув, наметанным взглядом фигуру Марины, лоточница быстро стала подавать ей халаты, нижнее белье, сорочки, тапочки, гамаши, заколки, ножницы, косметички...
Ямщиков растерянно присел на нижнюю полку рядом с Седым. Только сейчас до него стало доходить, что никакого Флика здесь больше нет, и никогда уже не будет. Перед ними с восторгом зарывалась в гору яркого цветного барахла Марина Викторовна Фликовенко.
РОДИМЫЕ ПЯТНА СОЦИАЛИЗМА
"Дорогие наши товарищи-чекисты!
Где же вы теперь есть и есть ли еще? И как же жить-то без вас в новой России? То, значит, были везде, кругом, а то, вдруг, попрятались. А я хочу сообщить вам, что не могу больше терпеть издевательства и притеснения начальника смены Циферблатова В.И. Сообщаю, что с виду он, вроде, обычный, но глаза у него на свету желтые как у кота, зрачков нету вовсе. И всю жизнь Циферблатов В.И. ходит в ортопедической обуви. А когда мы все нашей бригадой на рыбалку выезжали, а его брали с собой, то я заметил, что у него правой ноги-то вообще нет! С виду обе ноги присутствуют, а правой нету! Он тогда ноги еще промочил, а спиртом растирать никому не позволил.
А нынче сформировал он при поддержке своего дружка-олигарха Восьмичастного, которому звонит за государственный счет по пять раз на день, экспериментальный прицепной вагон. Из Калининграда до Владивостока.
А когда я сказал, что такой вагон на хрен никому не нужен, он сказал, чтобы я катился к едрене фене.
Я, конечно, покачусь, деваться мне некуда. Но хотя бы при восстановлении вертикали власти на железной дороге, проверили бы на какие деньги Циферблатов В.И. себе дачу построил с шестью подземными комнатами. Ему, дескать, врачи каку-то грототерапию прописали. Или пещеру соляную? Чо у нас врачи-то, в натуре е..лись?
А вот как вы думаете, я до Владивостока без сменщика перебудусь? Мне что теперь, из-за чиновничьего произвола охренеть-не встать? Раз такое срочное дело, мог бы хоть Людмилу Бутусову в сменщицы дать. Фиг! Второй год с бабами в смену не ставит!
Вы, конечно, думаете, что я с ума сошел. Нет! Я в проводниках скоро двадцать лет катаюсь. Я всех привык по глазам разоблачать! Всех! От бригадира, который зайца причет, до сменщика, который два комплекта белья спер, не говоря уже о лярвах из ресторана. Я даже когда полотенца новые на две части рвут, заранее это купе по глазам угадываю.
Фамилию не подписываю, опасаясь дальнейших притеснений со стороны Циферблатова В.И."
- Ну, чо, Леха, вроде этот барабан правильно барабанит, - сказал Веселовский клевавшему носом Капустину.
- Да дурак он, этот твой барабан! Сразу видно, что мозги последние пропил! - вяло возразил Капустин.
- Ты сейчас как полковник Федосеев рассуждаешь. Оформляй мне командировку! Срочно! Я сам их там... На Серпуховской линии этих сук встречу. Или еще где пристигну. Ишь, цепляться они задумали! Вот ты у нас Нюхач! Ты же должен думать, как этот Нюхач! Скажи, где ты бы им встречу назначил?
- А хрен его знает! Отвяжись! Катись куда хочешь! Учти, я сутки буду спать. Это тебе лавры и ордена нужны, а мне - нажраться бы и выспаться!
- Понятно, как тебя волнуют вопросы судьбы человечества!
- Знаешь, от меня вчера Томка к матери переехала. Вот это меня гораздо больше волнует всего человечества!
- Я тебя сколько на счет неуставных отношений с Анжелкой предупреждал? Сам виноват!
- Слушай, заткнись, а? Товарищ еще называется! Ты не ходил в грязной рубахе? Нет? Тебе мама стирает? А мне Томка стирала! И на счет человечества я не очень уверен, а про Томку я всегда знал одно удерживать вам меня на балконе Томка не даст! Она вас всех к чертовой матери табуретом положит! В рядок! И с Анжелкой у меня на почве этой хрени все происходило. Связался с вами! Так что катись к своим желтоглазым, насрать! Я тебя за Екатеринбургом сменю. Раньше - никак.
* * *
Нового пассажира Петрович встретил без всякого энтузиазма. Билет он равнодушно засунул куда-то в задний карман форменных брюк.
- Катись-ка ты в третье купе, ладно? Извини, белье выдам после обеда. Я ночь не спал, без сменщика я. В первое купе не суйся! Там хоть трое едут, но пока никто еще четвертый не приживался.
- Трое? - с напряженным интересом спросил новенький пассажир.
- Понимаешь, штука какая... Их трое. Вот посчитай, если баба одна, а мужиков двое, то угадай с трех раз, что тебе обломится? А? - дыхнул Петрович перегаром на пассажира. - А мне приключения к чему? Потом тебя с побоями на морде к бригадиру водить по вагонам на освидетельствование? Да на хрен!
В этот момент пробегавший мимо с пустыми судками официант крикнул:
"Петрович! Иди в буфет! Я для тебя ящик портера оставил! Мне сегодня какой-то удавчик приснился, сказал, чтобы я на тебя ящик взял! Гы-гы! Ты сны угадывать можешь? К чему удавчики снятся?"
- К удавке, блин. Ладно, зайду, - сказал удрученно Петрович. - Они так спят, они даже сны видят...
- Ты точно знаешь, что один из них - баба? - разочарованно спросил пассажир.
- Баба. Точно. Сам в майке видел, - подтвердил Петрович и, покачиваясь, пошел прятать веник и совок в ящик за топкой.
Ночью Веселовскому приснилась большущая змеюка. Она спокойно перебирала в его голове все секретные сведения, доклады, донесения и просто доносы.
Особенно внимательно она просмотрела отпечаток разговора с капитаном Капустины о целях и задачах ближайшего Армагеддона.
- Вот думаю, служивый, кому из вас услужить, - захихикала змеища, поняв, что ее застукали с поличным.
- Ты кто? - спросил ее Веселовский.
- Конь в пальто! Священный змей я, а не змеюка! Идиот! - прошипел змей.
- А как вас разберешь-то? - извинительным тоном ответил ему Веселовский, понимая, что это все, конечно, происходит с ним во сне, поэтому он в любой момент может послать наглого змия куда подальше.
- "У моей Наталии такие гениталии!" - некстати раскатисто заржал змей. - А вообще ты свою маму туда посылай! Гляжу, вот, служивый, думаю. Чью же мне сторону принять? А ты сам, вижу, пока не определился... Не боишься в драку-то лезть, если так и не понял, за кого ты-то сам? Я, лично, опасаюсь.
Веселовский судорожно стал припоминать, что ему известно о змеях из мифологии. На ум ничего не приходило кроме какого-то змея то ли ацтеков, то ли майя, который кого-то съел. И, конечно, о том змие вспомнил, ну, про яблоко в Раю.
- Н-да.. Не густо... Я уже просмотрел. Меня вообще-то Кириллом зовут, представился змей.
- Я за все человечество! - продекларировал Веселовский.
- Не п..ди, - сказал змей. - Я тут твои мечты о раскрытии заговора, новом звании, "Форде-Фокусе" и секретарше Федосеева просматривал.
Привратников и саров решил с поличным поймать? Господи! Видишь ли ты, как низко они пали? Ладно! Лови! Мешайся под ногами! Ну, спасибо тебе!
- За что? - не понял юмора Веселовский.
- За то, что помогаешь мне сделать выбор, - важно произнес змей. - Я, пожалуй, сделаю свой выбор. На днях.
- Какой? - спросил Веселовский, затаив дыхание.
- Не твое дело, - отрезал змей, уползая во тьму.
Веселовский почувствовал, что теперь в его голове царит пустота. Ему казалось, что змей утащил с собою что-то очень важное, что он никак не мог вспомнить.
* * *
За прицепным вагоном в народе закрепилась дурная слава. Она бежала окольными рельсами впереди составов, к которым его цепляли. Не огурцы соленые, не вареные яйца и рыжики в маринаде надо было первым делом тащить к нему на продажу, а мышей, крыс и хомячков.
Пассажиры, кому удавалось вернуться из того вагона живыми, рассказывали, как ночи напролет, почти не пивши, они разговаривали со змием зеленым по имени Кирилл, как утром из туалета выходил лысый мужчина с кожистыми крыльями за спиной, едва прикрытыми халатом, и дотошно спрашивал каждого из очереди, тыча в грудь когтистым пальцем: "Который час? А у вас который?
А у вас?"
И о первом купе тоже разное говорили. То душат там, то кричат благим матом, то женщина оттуда выходит полуголая и всем подряд яйца отвинчивает, то мужик прыгает по полкам с кистенем. Но, в основном, о том, что сектанты в том купе едут, Всевидящее Око ищут, а как его звать - сами не знают.
Давно бы им подсказали, да только странные они какие-то. Ну, их. На кой такие Всевидящему Оку?
По ночам по коридору ходил какой-то противный чукча с бубном, пел такие же противные песни и всем, кто протискивался мимо него в туалет, говорил, ударяя в бубен: "Бум! Ба-а-альшой бум! Во-о-о какой бум будит!"
Командировочный из Костромы Роман Евсеевич Цахес утверждал, что спасся из прицепного вагона исключительно благодаря редкому чутью, выработанному в ранние годы сопливой юности в минском гетто. Хотя все, кому он это рассказывал, прекрасно знали, что, скорее всего, чутье он выработал значительно позднее, за десять лет строго режима, которые получил на законных основаниях за присвоение государственной собственности в особо крупных размерах.
Роман Евсеевич рассказывал, что, возвращаясь по прыгающим скользким сходням сцепок вагонов, он почему-то решил задержаться в тамбуре.
Почему-то он решил не ходить сразу в свое четвертое купе. А дверь в вагон была открыта настежь. И в ее проеме Роман Евсеевич увидел эсэсовский патруль, проверявший аусвайсы как раз в их купе. Начальник патруля в черной форме, в фуражке с черепом на ломанном русском спрашивал его попутчиков, где они прячут юде, то есть его, Романа Евсеевича. А в это время два солдата в серой форме перерывали оставленные им в купе вещи. С собой они почти ничего не взяли. Так, по мелочи. Коньяк армянский в подарочной упаковке, начатый флакон французской туалетной воды и шведскую рубашку в целлофане. Спрятаться Роману Евсеевичу было совершенно некуда.