– Ты лучше убедись, что ничего не случится в обратном смысле, Хардин. Я говорю тебе, что у Сермака есть последователи. А если он не будет ждать следующих выборов? Были времена, когда и мы с тобой устраивали дела силой, невзирая на твой лозунг насчет того, что представляет собой насилие.
Хардин приподнял бровь.
– Ты сегодня пессимистичен, Ли. Но в твоих словах странным образом слышны и противоположные нотки – иначе ты не говорил бы о насилии. Наш собственный маленький путч прошел, как ты помнишь, бескровно. Он явился необходимой мерой, начатой в должное время, и проходил гладко, безболезненно, почти без усилий. Что до Сермака, то он окажется на других позициях. Мы с тобой, Ли, не Энциклопедисты. Мы подготовлены. Прикажи своим людям заняться понемногу этими мальчишками, старина. Не стоит позволять им обнаружить, что за ними следят – но глаза надо держать открытыми, ты же понимаешь.
Ли иронически и удовлетворенно рассмеялся.
– Хорош бы я был, если б дожидался твоих приказов, не так ли, Хардин? Уже месяц Сермак и его люди находятся под наблюдением.
Мэр хмыкнул.
– Первым сообразил, да? Ладно. Кстати, – заметил он тихо, – посол Верисоф возвращается на Терминус. Временно, надеюсь.
Последовало короткое, слегка пугающее молчание. Наконец Ли произнес:
– Так вот о чем шла речь в сообщении? Уже начинается?
– Не знаю. Не могу сказать ничего, пока не услышу, что сообщит Верисоф. Но, может быть, действительно начинается. В конце концов, дела просто обязаны начаться до выборов. А почему это ты так побледнел?
– Потому что не знаю, как все обернется. Ты глубоко увяз, Хардин, и играешь слишком опасно.
– И ты? – пробормотал Хардин, добавив вслух: – Ты хочешь сказать, что собираешься вступить в новую партию Сермака?
Ли против воли улыбнулся.
– Ладно. Ты выиграл. Как насчет обеда?
2.
Хардину – известному острослову – приписывалось много эпиграмм, но немалое число их, вероятно, представляло собой апокрифы. Тем не менее сообщают, что он как-то сказал:
– Стоит бывать прямолинейным, особенно если ты имеешь репутацию хитреца.
Поли Верисоф не раз имел возможность поступать согласно этому совету в течение четырнадцати лет своего двойственного положения на Анакреоне. Смысл, крывшийся в этой двойственности, часто и неприятно напоминал ему танцы босиком на раскаленном металле.
Для народа Анакреона он был верховным жрецом, представителем того самого Установления, которое для этих "варваров" являлось вершиной тайны и средоточием религии, развитой ими (при помощи Хардина) за последние три десятилетия. В этом качестве он принимал почести, сделавшиеся ужасно утомительными, ибо в душе он презирал ритуал, центром которого являлся.
Но для королей Анакреона – как для старого, так и для его молодого внука, ныне занимавшего трон, – он был просто послом силы, одновременно пугающей и желанной.
В целом это была нелегкая работа, и единственный визит на Установление за последние три года, несмотря на спровоцировавший его серьезный инцидент, все же чем-то походил на праздник. А так как далеко не в первый раз Верисоф должен был путешествовать в обстановке абсолютной секретности, он снова последовал изречению Хардина о пользе прямолинейности.
Он переоделся в обычный костюм – само по себе праздничное событие – и занял место на пассажирском лайнере до Установления, во втором классе. Прибыв в Терминус, он протиснулся через толпу в космопорте и позвонил в мэрию с общественного визифона.
– Меня зовут Джан Смайт. Сегодня мне назначена встреча с мэром, – сказал он.
Обладавшая замогильным голосом, но расторопная девица на противоположном конце, связавшись еще с кем-то и обменявшись несколькими словами, сообщила Верисофу сухим, механическим тоном:
– Мэр примет вас через полчаса, сударь, – и экран погас.
Вслед за этим посол купил последний выпуск "Городских ведомостей" Терминуса, забрел в парк при мэрии и, присев на первую же свободную скамейку, прочел передовицу, спортивный раздел и страничку юмора. По истечении получаса он сунул газету подмышку, вошел в мэрию и представился в приемной.
Проделав все это, он, в силу абсолютно откровенного характера своих действий, оставался совершенно неузнаваем и неуязвим: никто и не подумал удостоить его повторного взгляда.
Хардин поднял голову и ухмыльнулся.
– Бери сигару! Как прошло путешествие?
Верисоф сказал, угощаясь сигарой:
– Любопытно. В соседней каюте помещался жрец, направлявшийся сюда, чтобы прослушать специальный курс о приготовлении радиоактивной синтетики – для борьбы с раком.
– Уж конечно, он не называл ее радиоактивной синтетикой?
– Наверное, нет! Для него это была Священная Пища.
– Продолжай, – улыбнулся мэр.
– Он завлек меня в теологическую дискуссию и сделал все, что мог, дабы отвлечь меня от мерзкого материализма.
– И так и не признал своего верховного жреца?
– Без моего малинового одеяния? К тому же он был со Смирно. Однако то был поучительный пример. Сказать по правде, Хардин, религия науки обрела изрядную силу. Я написал эссе на эту тему – только для собственного развлечения; печатать его не стоит. Если рассматривать проблему социологически, то, кажется, следует признать, что когда старая Империя начала подгнивать с краев, наука не смогла этого предотвратить. Чтобы реабилитировать себя перед внешними мирами, ей необходимо было предстать в ином обличьи – и именно это она и сделала. Это сработало превосходно.
– Любопытно! – мэр закинул руки за шею. – Давай рассказывай о положении на Анакреоне!
Посол нахмурился и вытащил сигару изо рта. Он с отвращением взглянул на нее и отложил в сторону.
– Положение, можно сказать, весьма скверное.
– Иначе ты не был бы здесь.
– Да уж конечно. Ситуация такова. Ключевую роль на Анакреоне играет принц-регент Виенис. Он дядя короля Лепольда.
– Я знаю. Но в будущем году Лепольд достигнет совершеннолетия, разве не так? Кажется, в феврале ему будет шестнадцать.
– Да, – посол сделал паузу, а затем, скривившись, добавил: – Если он доживет. Отец короля умер при подозрительных обстоятельствах. Игольная пуля в грудь во время охоты. Объявили несчастным случаем.
– Н-да. Знаешь, я помню Виениса – со времени последнего посещения Анакреона, после того, как мы вышвырнули их с Терминуса. Это было еще до тебя. Погоди… Если я правильно припоминаю, это был смуглый парень с черными волосами и косящим левым глазом. У него еще был смешной крючковатый нос.
– Именно этот тип. Крючковатый нос и косящий глаз по-прежнему при нем, лишь волосы поседели. Он ведет грязную игру. К счастью, это самый отъявленный дурак на планете. Он, однако, воображает себя дьявольски проницательным, и это делает его глупость еще более явной.
– Так обычно и бывает.
– Для разбивания яйца он предпочел бы атомный бластер. Примером тому может служить хотя бы налог на храмовую собственность, который он попытался ввести сразу после смерти старого короля, два года назад. Помнишь?
Призадумавшийся Хардин кивнул и улыбнулся:
– Жрецы подняли вой?
– Такой, что слышно было до Лукрезы. С тех пор он проявляет больше осторожности в обращении со жречеством, но по-прежнему очень груб. Для Установления это не очень-то хорошо: его самоуверенность беспредельна.
– Этим он компенсирует, вероятно, комплекс неполноценности. Так часто бывает с младшими отпрысками королевских семей.
– Но итог один. Он с пеной у рта жаждет напасть на Установление. Он даже не дает себе труда скрывать это. И положение его позволяет ему это сделать, если иметь в виду уровень вооружений. Старый король построил великолепный флот, да и Виенис не дремал эти два года. Налог на храмовую собственность как раз должен был пойти на дальнейшие вооружения, а когда эта затея провалилась, он вдвое увеличил подоходный налог.
– По этому поводу было недовольство?
– Да не особенно. Каждая проповедь в королевстве неделями призывала к послушанию властям предержащим. Правда, Виенис не выразил нам какой-либо благодарности.
– Все ясно. Обстановку я представил. Что же произошло?
– Две недели назад анакреонский торговый корабль наткнулся на заброшенный военный крейсер старого Имперского Флота. Он дрейфовал в космосе по меньшей мере лет триста.
В глазах Хардина мелькнул интерес. Он подался вперед.
– Да, я слышал об этом. Навигационная Коллегия прислала мне прошение: они хотели получить корабль для изучения. Как я понимаю, он в хорошем состоянии.
– В слишком хорошем состоянии, – сухо ответил Верисоф. – Когда Виенис получил на той неделе твое предложение передать корабль Установлению, с ним чуть не сделался припадок.
– Но он еще не ответил.
– Он и не ответит – разве что пушками; так, по крайней мере, он считает. Видишь ли, за день до моего отлета с Анакреона он заявился ко мне и потребовал, чтобы Установление привело этот крейсер в боевое состояние и передало его анакреонскому флоту. Невероятно желчным тоном он заявил, что твое обращение на той неделе указывает на планы Установления напасть на Анакреон. Он заявил, что отказ отремонтировать крейсер подтвердит его подозрения; и намекнул, что будет вынужден принять меры по самозащите Анакреона. Вот его слова. Вынужден будет! И вот почему я здесь.
Хардин приглушенно рассмеялся. Верисоф тоже улыбнулся и продолжал:
– Конечно, он ждет отказа, что и явится в его глазах превосходным оправданием для немедленного нападения.
– Я это понимаю, Верисоф. Что ж, у нас есть еще по крайней мере шесть месяцев в запасе, так что пусть корабль починят и подарят с моими наилучшими пожеланиями. И пусть его назовут "Виенис" в знак нашего уважения и почтения.
Он вновь рассмеялся. И опять Верисоф ответил слабым намеком на улыбку.
– Полагаю, что этот шаг логичен, Хардин, – но я обеспокоен.
– Чем же?
– Это поистине Корабль! В те дни умели строить. Его кубатура составляет более половины всего анакреонского флота. Его атомные бластеры могут разнести планету, а защитное поле выдержит удар Q-луча, даже не начав светиться. Это слишком хорошая вещь, Хардин…
– Поверхностно судишь, Верисоф, поверхностно. Мы оба с тобой знаем, что и сейчас имеющихся у него вооружений вполне достаточно, чтобы легко разгромить Терминус задолго до того, как мы сумеем отремонтировать крейсер для собственных нужд. Тогда какая разница, дадим ли мы ему еще и крейсер или нет? Ты ведь знаешь, что до всамделишной войны дело не дойдет никогда.
– Надеюсь, что так. Да, – посол поднял глаза. – Но, Хардин…
– Ну? Что же ты замолчал? Продолжай.
– Видишь ли, это не моя область… Но я прочел газету, – он положил на стол "Ведомости" и указал на первую страницу. – Что все это означает?
Хардин небрежно взглянул.
– "Группа советников формирует новую политическую партию".
– Вот именно, – Верисоф нервничал. – Я понимаю, что ты лучше меня разбираешься во внутренних делах, но они критикуют тебя как угодно, разве что к рукоприкладству не переходят. Насколько они сильны?
– Чертовски сильны. Вероятно, после следующих выборов они будут контролировать Совет.
– А не раньше? – Верисоф искоса глянул на мэра. – Есть и другие способы захватить контроль, помимо выборов.
– Ты что, принимаешь меня за Виениса?
– Нет. Но ремонт звездолета займет месяцы, а после этого они нападут обязательно. Наши уступки будут восприняты как знак слабости, а имперский крейсер вдвое усилит мощь флота Виениса. Он нападет. Это так же верно, как то, что я – великий жрец. Зачем рисковать? Сделай одно из двух. Либо раскрой план кампании Совету, либо начинай дело с Анакреоном сейчас!
Хардин нахмурился.
– Начинать дело сейчас? До наступления кризиса? Это как раз то, чего я не должен делать. Видишь ли, существует Хари Селдон со своим Планом.
Верисоф недоверчиво произнес:
– Значит, ты абсолютно уверен, что План существует?
– В этом вряд ли можно сомневаться, – последовал жесткий ответ. – Я присутствовал при открытии Свода Времени, и видел Селдона собственными глазами.
– Я имел в виду не это, Хардин. Я просто не представляю, как можно планировать историю на тысячу лет вперед. Может быть, Селдон переоценил себя, – он слегка заерзал, увидев ироническую усмешку Хардина, и добавил, – но впрочем, я не психолог.
– Вот именно. Собственно, как никто из нас. Но в молодости я получил кое-какую элементарную подготовку – достаточную, чтобы понять, на что способна психология, даже если я сам не в состоянии использовать ее возможности. Нет сомнений, что Селдон сделал именно то, о чем говорил. Установление, как он утверждает, было основано как научное убежище – как средство, с помощью которого наука и культура умирающей Империи должны были сохраниться в начинающихся веках варварства, чтобы в итоге расцвести, дав начало Второй Империи.
Верисоф кивнул с несколько сомневающимся видом.
– Все знают, что события, как предполагается, должны идти таким путем. Но можем ли мы позволить себе полагаться на случайности? Можем ли мы рисковать настоящим во имя туманного будущего?
– Мы обязаны – поскольку будущее отнюдь не туманно. Оно вычислено и спланировано Селдоном. Каждый очередной кризис в нашей истории занесен на график и зависит в некоторой степени от успешного завершения предыдущих. Это лишь второй кризис, и лишь Космос знает, какое влияние в итоге может оказать даже крошечное отклонение.
– Это лишь пустые рассуждения.
– Нет! Хари Селдон сказал в Своде Времени, что при каждом кризисе наша свобода действий будет ограничиваться до такой степени, пока не останется лишь один путь.
– Чтобы держать нас в узде?
– Чтобы не давать нам сбиться с пути, вот именно. Следовательно, до тех пор, пока возможен более чем один вариант действий, кризис еще не достигнут. Мы должны позволить событиям развиваться так долго, как только сможем, и, клянусь Космосом, именно это я и собираюсь сделать.
Верисоф не ответил. Он с недовольным видом покусывал губу. Всего год назад Хардин впервые обсуждал с ним весьма серьезный вопрос: как противостоять враждебным приготовлениям Анакреона? И то потому лишь, что его, Верисофа, смущала политика дальнейшего умиротворения.
Хардин, видимо, угадал мысли своего посла.
– Было бы правильнее никогда ничего не рассказывать тебе об этом .
– Почему ты так говоришь? – воскликнул Верисоф в изумлении.
– Потому что сейчас шесть человек – ты, я, остальные трое послов и Йохан Ли – отлично представляют, что нас ждет впереди; а я чертовски боюсь, что идея Селдона заключалась как раз в том, чтобы никто ничего не знал.
– Почему?
– Потому что даже изощренная психоистория Селдона имеет пределы. Она не может справиться со слишком большим числом независимых переменных. Селдон не мог принимать во внимание личности отдельных людей, так же как нельзя приложить кинетическую теорию газов к отдельным молекулам. Он работал с населением целых планет, с толпами, и только слепыми толпами, которые не знают заранее о результатах своих действий.
– Это не очевидно.
– Ничего не могу поделать. Я не такой уж психолог, чтобы объяснить это с научной точки зрения. Но вот что тебе, должно быть, известно. На Терминусе нет подготовленных психологов и математических трудов по этой науке. Очевидно, Селдон хотел, чтобы мы двигались вслепую – и, вследствие этого, в нужную сторону, – в соответствии с законами психоистории для толпы. Я уже говорил тебе как-то, что, изгнав в первый раз анакреонцев, никогда не представлял, к чему мы пойдем. Я думал поддержать баланс сил, не более. Лишь впоследствии мне показалось, что я вижу систему в ходе событий; но я делал все от меня зависящее, чтобы не поступать в согласии с этим знанием. Помехи, связанные с наперед известными вещами, выбили бы План из колеи.
Верисоф задумчиво кивнул.
– Почти столь же запутанные рассуждения мне приходилось слышать в храмах Анакреона. И как же ты надеешься уловить момент для действий?
– Уже уловил. Согласись, что как только мы отремонтируем крейсер, ничто не удержит Виениса от нападения на нас. В этом смысле альтернативы не останется.