— Да не в том же смысле… — Я хотел рассказать об упавшей штукатурке над второй кроватью, о том, что меня поселили временно, до ремонта, потом забыли, а я не напоминал…
— Знаем, в каком смысле, — заскрипел голос Владимира Лукьяновича. — Эх, дорогой наш Борис Петрович, Борис Петрович, а я так за вас распинался, уверен был, что в анонимке неправда…
Я махнул рукой и пошел, иссеченный взглядами, к выходу из зала. На улице меня догнала Таня. Запыхавшись, пошла рядом, бросая быстрые взгляды и стараясь это делать незаметно. Косо летели снежинки, подгоняемые пронзительным ветром из подворотен. Ветер продувал меня всего насквозь, оставляя пустоту.
В институте неожиданно появился зоотехник из подшефного совхоза. При виде его у меня мелькнула мысль о сговоре с директором и Владимиром Лукьяновичем, но обветренное, с медным оттенком лицо Дмитрия Севериновича было таким усталым и невеселым, что я отбросил ее.
— Плохие вести? — спросил я.
— Хорошего мало.
— Мои прогнозы не подтвердились?
Он расправил широченные, начинающие заплывать жирком плечи:
— Еще как подтвердились! Коровы и бычки набрали точно такой вес, как на схеме. И надой увеличился на столько же. И устойчивость к холоду, к заболеваниям…
— А овцы?
— Не хуже. Угрожавших им раньше эпизоотии и в помине нет. Шерсть высшего качества! Настриг — почти в два раза больше. Вот привез вам тетрадь. Все записано по часам, заприходовано, как положено, выделена разница с контрольной группой. Положа руку на сердце, а вторую — на тетрадь с данными, могу поклясться, что после введения вашего полигена «Л» получаем существо идеальной породы!
— Выходит — удача. Что же вас не устраивает? — Нам ведь нужно улучшить стадо.
— А оно складывается из единиц — из «существ идеальной породы», как вы изволили выразиться.
— Беда в том, что они идеальны только каждый сам по себе. А в стаде все это превращается в полную противоположность.
— Ничего не понимаю.
— Долго рассказывать. Езды до нас, сами знаете, часа три. Поехали?
Через полчаса мы уже мчались с зоотехником в его «Ниве» по разросшейся окраине Киева. Выехали на автостраду. Вот и знак «поворот направо» и под ним надпись: «Совхоз «Перспектива».
Мы повернули направо. Показались здания ферм. Внезапно на нас стремительно ринулось диковинное животное. Вначале мне показалось, что это племенной бык вырвался на свободу. Но почему у него такие закрученные рога? Затем я заметил болтающееся тяжелое вымя. Корова! Но какая рослая. И как мчится, угрожающе опустив голову.
Чтобы избежать столкновения с разъяренным животным, Дмитрий Северинович заложил крутой вираж. Корова пронеслась мимо. За ней промчался на мотоцикле какой-то рабочий. Звук, вырывающийся из глотки коровы, заглушал рев мотоцикла и вовсе не походил на знакомое всем мычание. Возможно, так трубят зубры на весенних турнирах самцов.
— Ну вот и первая встреча с благодарными подопытными. К счастью, благополучная, — проговорил зоотехник. — А теперь пойдемте к другим представителям идеальной породы, на фермы.
Печальное зрелище представляли помещения ферм. То тут, то там поломанные, иногда разнесенные в щепки загородки, сорванные двери, скрученные автопоилки и трубы. Животных совсем мало. В огромном загоне, рассчитанном готов на двадцать, — одна корова. Такая же большая и могучая, как та, что пыталась таранить «Ниву». Шерсть лоснится, полное вымя свисает почти до пола. Рога очень длинные и острые, и взгляд какой-то свирепо-осмысленный, вовсе не коровий. С таким животным лучше держаться начеку и на расстоянии.
— А ее, промежду прочим, кому-то надо доить, — сказал зоотехник. Я невольно поежился, а он мстительно улыбнулся: — Теперь рассказывать легче, теперь вы меня поймете, уважаемый товарищ ученый. Вое животные с полигеном «Л» такие, как эти. Ясно? Заболеваний не боятся. Холод переносят отлично. Вес, как видите, набирают замечательно. Одним словом, каждое само по себе — представитель идеальной породы. А стада из них не получается. Они же все лидеры — никто никому ничего не уступит. Не только быки, но и коровы, и овцы забивают друг дружку насмерть. Содержать их можно только в отдельных загонах. Во сколько же это обойдется? Пожалуй, оно «съест» прибыль от улучшения породы, а то и перекроет ее. Значит, надо снять агрессивность.
Я вспомнил слова Виктора Сергеевича: «Подсказка есть во всем. Надо уметь ее искать и находить».
Несколько месяцев наш институт словно и не работал. Все были заняты тем, что обсуждали перемены. А они происходили чуть ли не ежедневно
— Слышали, Смушенко ушел из второго отдела?
— Антонюк удрал от Александра Игоревича. Говорит: бесперспективно. Вроде бы переходит в другой институт.
Это были солидные ученые, не боявшиеся раньше отстаивать свое мнение. Но сейчас они считали борьбу проигранной.
Как-то я встретил Александра Игоревича. Он остановился, поздоровался. Мы оба чувствовали неловкость. Мешки под его глазами набрякли, суровые складки пролегли у твердых губ.
— Правильно вы тогда сориентировались, Борис Петрович, что не перешли к нам. Желаю вам завершить начатое. Все-таки найдите минутку, забегите ко мне, Я передам вам некоторые расчеты. Могут пригодиться. За сношения со мной пока не казнят.
— Спасибо, Александр Игоревич, но я не «сориентировался». Просто характер такой маниакальный. Начал — заверши.
— Для дела хорошо, для здоровья — другим концом. Язву не заработайте.
Я вспомнил, что говорили, будто у него открылась язва желудка. Присмотрелся внимательней: к обычной смугловатости его лица прибавилась желтизна, и нос казался больше, оттого что лицо похудело, заострилось. Стало жалко его, захотелось как-то выразить сочувствие.
Он, видимо, уловил, как я потянулся к нему, и причину понял, слегка отстранился, не разрешая себя жалеть.
— Не тяните с визитом, сентиментальный добрый молодец. Будьте здоровы. — На том и откланялся.
«Почему «не тяните»? — подумал я. — Пугает? На него не похоже…»
Я понял, что мне надо делать. Немедленно. Не откладывая.
Всю дорогу до директорской приемной не мог отделаться от его «не тяните». Оно привязалось ко мне, как назойливый мотив песни.
В приемной меня ожидал сюрприз. Вместо сухопарой Капитолины Ивановны за столом с пультами телефонов сидела Вера. Она похорошела, налилась опасной, уверенной в себе бабьей силой. Длинные ресницы притеняли усталую синеву глазниц и притягагельно-зовущий блеск глаз, гипюровая блузка была застегнута до подбородка, но одна пуговичка пониже будто бы случайно расстегнута, и нескромный посетитель мог увидеть дразнящую впадинку между двумя снежными холмами.
— Извините, а Капитолины Ивановны нет? — на всякий случай уточнил я.
— На пенсии, Борис Петрович. Я вместо нее. Не устраивает?
Застыли, словно еще не все высказав до конца, чуть приоткрытые, притворно беззащитные, влажные губы. Взлетели брови, взмахнули ресницы, в глазах — одновременно покорность и вызов.
— Мне нужно к Евгению Степановичу.
— Вызывал?
— Да как сказать…
— По какому вопросу?
— По личному.
— Уважаемый младший научный сотрудник Борис Петрович, завтра у нас прием по личным вопросам. Вот ведь расписание перед вами.
В голове вызванивает: «не тяните», «не тяните»…
— Мне нужно сейчас.
Она склонила набок голову с пышной копной ухоженных волос, удивленно разглядывая меня.
— От вас такого не ожидала, Борис Петрович. А как же дисциплина, распорядок дня? Помнится, вы говорили: «главное — работа», о примере для новеньких лаборанток заботились…
«Издевается, стерва!»
Я рванулся к двери. Она опередила меня, вскочила так, что юбка затрещала, схватилась за ручку. Стояла совсем близко, наклонясь ко мне, обдавая знакомым запахом и жаром своего тела, вызывающе щурилась.
В это время дверь открылась изнутри кабинета. Евгений Степанович, уже одетый в пальто, стал свидетелем нашей силовой борьбы.
— Что такое?
Я не дал Вере слова вымолвить.
— Евгений Степанович, должен вам сказать, что Александр Игоревич имел весьма косвенное отношение к моему поселению в общежитии. Я уже говорил, что распорядился лично Виктор Сергеевич. Вы должны помнить.
— Вот именно, «уже говорили». И я недвусмысленно выразил отношение к этому.
— Александр Игоревич никаких законов не нарушал…
Он решительно отстранил меня:
— Мне некогда. Придете в часы приемы. Верочка, будут звонить — вернусь через час.
«Мои слова не имеют никакого значения. Все уже решено бесповоротно», — подумал я.
Вышел из приемной после него. Успел еще услышать вдогонку:
— Вот так-то, Боренька, не обломилось. Что же к Танюше своей не обратишься за помощью? А она может…
Тогда я решил, что ее слова о Тане всего-навсего еще одна издевка. До того, чтобы понять истинный смысл ее слов, было еще ой как далеко.
Евгений Степанович уехал на симпозиум во Францию и на две недели исполняющим обязанности директора назначил… Кулебу. Новость поразила всех сотрудников института, породив множество догадок и предположений. А сам Владимир Лукьянович в эти дни шествовал по коридорам, как увенчанный лаврами победитель. И походка, и вся его осанка изменились.
Вера расцвела пуще прежнего, продолжая играть «в пуговички». Ко мне относилась с плохо скрытой насмешливой снисходительностью. Во всяком случае, именно эти нотки прозвучали в ее голосе:
— Борис Петрович, Владимир Лукьянович просит вас пожаловать к нему сегодня после обеда. В четырнадцать пятнадцать.
И по этой категоричной добавке я понял, что и временный хозяин большого’ кабинета не очень-то уважает неудачливого соискателя ученой степени. Впрочем, и упомянутый соискатель относился к нему не лучше.
Мое отношение к новому директору и все опасения полностью разделяла Таня.
— Как его могли назначить на это место, хоть и и.о.? — удивлялась она. — Знаешь, даже в президиуме академии недоумевают…
— Они же утвердили приказ директора.
— Те, кто удивляется, не утверждали. Утвердил кто-то один.
— Этим «одним» был всего-навсего президент.
— Президент уехал на месяц.
— Вице…
— Приказ подсунули ученому секретарю, выбрав минуту. К тому же, говорят, действовали через его жену, тряпичницу…
В директорской приемной Вера заставила меня просидеть почти час, игриво извиняясь и впуская в кабинет все новых «срочных» посетителей. Наконец мое терпение истончилось до туго натянутой струны. Я резко встал со стула, и она все поняла без слов.
— Сейчас выйдет посетитель, и вы войдете… — И совсем другим тоном: — Хотелось побыть с тобой хоть так, Боренька…
Притворяется. Зачем?
Все-таки злость мигом улетучилась. Неужели сохранилась где-то в душе привязка к этой?.. Невольно вспомнились горькие слова Виктора Сергеевича о микродолях вещества, которые часто управляют нами…
Владимир Лукьянович грузно поднялся из-за стола, пошел мне навстречу с протянутой рукой. Где-то он высмотрел этот церемониал и теперь подражал ему, изображая большого радушного начальника. Указал мне раскрытой ладонью на кресло напротив. Я удобно умостился в кожаных емкостях, предполагая, что разговор будет не из коротких.
— Ну вот, Борис Петрович, не так давно мы с вами виделись здесь же, на этом самом месте. Может быть, вы изволите доложить о результатах опытов?
— Простите, но о них я доложу директору, когда он вернется.
— Евгений Степанович поручил это дело мне. К его приезду я должен подготовить отчет. Так что уж извольте…
— Результатов пока нет, Владимир Лукьянович. То есть нет ожидаемых.
— Сколько времени вам еще понадобится?
— Не берусь определить точно, чтобы вторично не ошибиться.
— Ценю откровенность. Наиболее дефицитное качество в наше время. Правда, в очереди за ним не стоят. Знаю о ваших затруднениях и постараюсь помочь. — Он хотел выглядеть заботливым всепонимающпм «батей», который и обласкать и — пожурить может, и облагодетельствовать и низвергнуть. — Так вот, Борис Петрович, мы вам поможем с устройством быта. Вы — нам, мы — вам, откровенность за откровенность, по-отцовски скажу: выбор ваш одобряю. На первых порах мы вам в гостинке квартиру выделим.
— Но я еще не женат.
— Не будем формалистами. Это, как я понимаю, вопрос короткого времени. А по основной работе, — он осклаблился, — я вам подкину те самые синтезаторы, в которых вы вот так нуждаетесь, — он провел ладонью по горлу. — Дал бы еще тогда, когда вы просили, если бы сам решал.
«И был директором», — мысленно продолжил я его фразу.
— У вас будут ТФ-синтезаторы, Борис Петрович. Новейшие, с иголочки, импортные. Будет и остальное — все, что потребуется. Создадим новые условия и в совхозе. Там тоже будут довольны. Но ответьте мне, Борис Петрович, можно ли рассадить этих ваших лидеров в отдельные стада? Пусть они властвуют каждый в своем стаде и не воюют. А некоторые показательные экземпляры следует содержать индивидуально, как вы думаете? Ведь они будут смотреться и каждый поодиночке, насколько я понимаю, и произведут впечатление на членов комиссии? Мне рассказывали, что шерсть на овцах — высшего качества, шик. Комиссия придет и уйдет, аки смерч. А вы потом будете спокойно работать уже в новом качестве. Возможно, даже руководителя лаборатории. Тут вам и возможности новые откроются. Зеленый свет по всей линии. Понимаете? А сейчас я хочу, чтобы эта наша работа поскорее дала практические результаты, с которыми не стыдно показаться не только в академии, но и в Совмине.
Да, он говорил не только от своего имени, но и от имени Евгения Степановича. Сам он никогда бы до этого не додумался. И разговор со мной они специально перенесли на время отъезда директора, чтобы Евгевий Степанович оставался как бы ни при чем, ведь он мог и не знать, о чем будет говорить со мной его заместитель
Я все понял. Они хорошо рассчитали. Почему же мне не ухватиться за протянутую руку? Почему, в свою очередь, слегка не схитрить и не убаюкать его обещаниями, так сказать, не заверить руководство? Ведь он берет ответственность за весь марафет перед комиссией на себя.
Но даром ничего не дается. И если я сейчас схитрю и хоть немного сойду со своей дороги, я уже не смогу вернуться на нее. Потому что буду уверять других в том, в чем сам не уверен, и в конечном счете, изменив себе, стану другим,
— Со всей откровенностью, как вы просили, Владимир Лукьянович, скажу вам, что я не буду обманывать комиссию «практическими результатами нашей работы».
Он сразу понял, что переубеждать меня бесполезно. Встал со стула и пересел в кресло напротив — в директорское кресло.
— Позволю себе заметить, Борис Петрович, все сроки истекли. Мы снимем вашу тему с довольствия… с финансирования.
Его лицо застыло под ледяной маской, подражая лицу Евгения Степановича. Аудиенция окончилась.
Работать становилось невмоготу. То, что не отпускают средств на аппараты для моих опытов — еще полбеды. Но неприязнь ко мне переносилась и на других сотрудников лаборатории. На очередном субботнике сотрудники нашей лаборатории были названы победителями в соревновании, а в приказе о благодарности за участие в субботнике нас не оказалось в списке.
Все это не могло не сказаться на работе лаборатории.
На прежнем уровне держался только отдел Александра Игоревича. Там с успехом создавали в памяти вычислительной машины различные генетические модели, и другие отделы и лаборатории подтверждали в эксперименте их расчеты.
Александр Игоревич снова предложил мне перейти к нему, и я заколебался. Уж очень невыносимой становилась обстановка для меня. Ежедневные мелочные придирки вконец измотали и озлобили. По выражению Тани, я «созрел для будки дворового пса».
А затем состоялась защита докторской диссертации любимчиком заместителя директора Рожвой. Прошла она, как мне рассказывали, блестяще-отвратительно, роли были четко расписаны заранее, потенциальных мятежников и независимых отправили в отпуска и командировки, созвали из других городов надежных «варягов».