— Несчастье случилось в том же отделении вивария?
— Да.
— А когда вы узнали, что директор собирается сегодня прийти сюда?
— Позавчера вечером. Виктор Сергеевич сказал, что зайдет в виварий, но не уточнял когда.
Он отвел взгляд и спросил как бы о чем-то второстепенном:
— Простите, вы пришли сюда из своей комнаты?
Я кивнул:
— С вами там были еще люди?
— С ним была я, — вмешалась Таня. — Михаил Георгиевич, как вы думаете, что это — несчастный случай?.. — Ее голос дрожал от напряжения. Я испугался за нее и за то, что подумает следователь.
Но он очень вежливо и как будто чистосердечно ответил:
— Еще не знаю. На полу у ног директора обнаружена кожура банана. Он мог наступить на нее и неудачно упасть на угол клетки. Подождем заключений эксперта… Вы оба можете идти. Если не трудно, задержитесь еще на полчаса в лаборатории…
Уходя, я бросил взгляд «туда». Санитары укладывали труп на носилки. На полу резко белел очерченный мелом контур…
Вскоре в лабораторию пришли двое: следователь Шутько и с ним какой-то белобрысый. Пушистые волосы нимбом обрамляли его круглое лицо.
— Хочу задать вам обоим еще несколько вопросов, — сказал Михаил Георгиевич.
— Пожалуйста, — несколько поспешно ответил я.
Таня перестала возиться с колбами и села на стул рядом со мной.
— Между вами, Борис Петрович, и директором перед его смертью не случилось ссоры? — спросил следователь. Оставалось только удивляться, как быстро работает наше институтское «информбюро».
— Мы спорили, а не ссорились. Это не одно и то же.
— Пожалуйста, расскажите, о чем вы спорили, так сказать, осветите проблему.
Его вопрос вызывал у меня раздражение. Как я смогу «осветить проблему» для этих двоих? Понадобится, как минимум, несколько часов. И что они поймут?
Все же я начал рассказывать. Минут десять они слушали, не перебивая, затем круглолицый заметил:
— Можете опустить вводную часть, мы знаем, чем занимается генная инженерия. В пределах научно-популярных статей.
— Олег Ильич по образованию биолог, — пояснил Шутько. Я нарочно сократил свой рассказ до минимума, оставив несколько фраз.
— Михаил Георгиевич! — шагнула к следователю Татьяна. Ее шея была вытянута и напряжена, отчего казалось удлиненной. Следователь обернулся к ней и по выражению ее лица понял вопрос. Не ожидая, пока она его выскажет, ответил:
— На несчастный случай мало похоже…
Мы возвращались с кладбища в институтских автобусах. Отзвучали прощальные речи, торжественные фразы, печальные слова друг другу. Теперь каждый ушел в себя, избегая слов. Где-то вилась, сквозила, объединяя всех, тревожная мысль: как будет после него, без него? Впереди сидели Александр Игоревич со своей женой — она тоже работала в нашем институте. Сбоку от меня — Евгений Степанович. Когда я поворачивал голову, наши взгляды иногда встречались.
За Евгением Степановичем сидел вспотевший и вконец вымотанный хлопотами Владимир Лукьянович Кулеба, еще один заместитель директора — по хозяйственной части. Все в институте знали, что академик его не любил, но терпел как умелого хозяйственника и снабженца.
Когда я смотрел на Александра Игоревича или Евгения Степановича, то невольно вспоминал, что оба они с юности учились и работали вместе с Виктором Сергеевичем. Кто из них заменит покойного на посту директора? Или пришлют нового?..
В этот день я провожал Таню домой. В троллейбусе, как обычно, было тесно. Нас прижали, мы смотрели друг другу в глаза. Впервые за все время нашего знакомства не надо было прятаться за словами. Я не чувствовал никакой робости, а ведь раньше мне ни за что не удавалось ее преодолеть. С Верой я с самого начала вел себя свободно, раскованно, а как только оставался наедине с Таней, появлялась необъяснимая робость.
Подал руку, помогая ей сойти с троллейбуса. Она оперлась на нее тяжело, шепнула:
— Извини, устала.
Она сказала «извини», а не «извините». Мокрый снег летел а лицо, и я злился на мокрый снег, потому что он сейчас был некстати.
На знакомом перекрестке Таня остановилась.
— Провожу тебя до дома.
— Нет. До дома — до подъезда — до квартиры — через порог, — скороговоркой произнесла она. — Сам виноват, рассказывал о прежних знакомых, спаивавших тебя семейным чаем с вареньем. А у меня этого не будет.
— Обязуюсь чаю в рот не брать. В твоем доме, — поспешно уточнил я.
— Нет, иди. Когда-нибудь в другой раз
И, привстав на цыпочки, ткнулась холодным носом и губами в мою щеку.
Следователь Шутько не заставил себя долго ждать. Он появился в лаборатории как-то незаметно, несмотря на немалый свой рост, поговорил с профессором, с Таней, потом подошел ко мне:
— Совсем ненадолго оторву вас от дела, Борис Петрович. Вы упомянули в прошлый раз, что в тот день, когда погиб шимпанзе, слышали в виварии шаги…
— Я употребил тогда слово «почудились». А на самом деле никого в виварии не оказалось. Кроме животных, разумеется.
— Почудились? Только шаги?
— Нет. Показалось, будто включили транспортер, открывали дверь клетки. Но в институте постоянно работают механизмы: кондиционеры, насосы…
— Все же те звуки чем-то отличались от обычных? Иначе вы бы их не выделили.
— Допустим. Но это могли быть какие-то перебои в работе тех же кондиционеров. Напоминаю, когда я заглянул в виварий, там никого из людей не было.
— Никто не мог спрятаться? Где-нибудь за клеткой?
— Исключено. Коридоры и вообще вся площадь вивария хорошо просматриваются.
— Да, я убедился в этом, — подтвердил следователь и, словно извиняясь, добавил: — Но как бы то ни было, шимпанзе был отравлен. А затем там же убили человека.
— Убили?!
— Абсолютно точно. На груди трупа обнаружены кровоподтеки. Его толкнули в грудь, и он, падая, ударился головой о прутья клетки…
Я пересказал Тане наш разговор. Она восприняла его, как я и ожидал.
— Все-таки убийство. Предчувствие не обмануло, — опустила голову, ссутулив плечи.
Я снизу заглянул ей в глаза. В них были растерянность и страх.
— Ты кого-то подозреваешь?
Она отрицательно покачала головой.
— Вот если бы обезьяны могли говорить… Знаешь, я замечала, что они тоже чего-то боятся…
Я уже понял, что она хочет сказать.
— Послушай, Таня, — зашептал я. — Попробую поговорить на языке жестов с Опалом Вдруг что-то прорежется?
У меня оставалась слабая надежда на то, что полиген «Л» все-таки сработает хотя бы в пределах «обезьяньей азбуки». Ведь ученым удавалось обучать и обычных шимпанзе многим жестам, входящим в язык глухонемых. И я добился некоторых успехов в обучении Опала. Непосредственно перед кормежкой я брал руку шимпа и похлопывал его по животу. Через пять-шесть повторений он усвоил этот жест, означающий «хочу есть», и воспроизводил его. Опал усвоил еще жест «давай играть», научился приветствовать меня поднятием руки. Но дальше обучение пошло туго. Я переживал это, как сокрушительную неудачу с полигеном. Только поддержка Виктора Сергеевича спасала меня от полного разочарования.
А затем у коров и овец полиген «Л» стал давать обнадеживающие результаты, и у меня возникла надежда на то, что после некоторого времени он сработает и у шимпанзе. И вот сейчас отчаянная надежда проклюнулась снова. Ведь если бы чудо произошло, то, усвоив язык жестов, Опал мог бы рассказать, что случилось в виварии…
Новым директором неожиданно назначили не Александра Игоревича, как многие предполагали, а Евгения Степановича. Произошло это тихо, буднично. Сообщила мне новость Таня. При этом у нее так вытянулось лицо, что я поспешил опросить:
— Ты огорчена?
— Нет, конечно. С чего бы мне огорчаться? Евгений Степанович — ученик Виктора Сергеевича, член-корреспондент, руководит фундаментальными исследованиями. Все правильно.
Но ее «конечно» сказало мне больше, чем остальные слова.
Вскоре меня вызвали к новому директору. Евгений Степанович был не один. Направо от него восседал замдиректора по админхозчасти Владимир Лукьянович Кулеба, и в этом я увидел плохой знак для себя.
Евгений Степанович попросил меня рассказать, на каком этапе находится проверка эффективности полигена «Л».
— Это у вас листы с формулами? — кивнул Евгений Степанович на рулон в моей руке.
Я раскатал рулон на столе и напомнил ему о предположениях, разработанных еще под руководством Виктора Сергеевича и при участии Александра Игоревича.
— И что же, предположения подтвердились? — спросил директор.
— Большинство. У подопытных овец полиген вызвал и прибавку в весе, и резкое повышение качества шерсти. Можно даже утверждать, что получен новый вид шерсти — необычно влагоустойчивый, даже влагоотталкивающий…
— Об успехах знаю, — прервал меня Евгений Степанович. — Обратите особое внимание на те параметры, где предположения не подтвердились. Возможно, следует изменить какие-то участки основной формулы, ввести дополнительные компоненты. Все ли ее участки экспериментально выверены?
— Конечно. Сначала промоделированы в машине. Этим занимался лично Александр Игоревич…
— Это серьезно, — одобрил директор. — Александр Игоревич — настоящий ученый, правда…
— Правда, мягко выражаясь, большой фантазер, — вставил Владимир Лукьянович, уперев жирный подбородок в воротник.
Я удивленно взглянул на директора: неужели не одернет наглеца? Однако Евгений Степанович пропустил его «вставку» мимо ушей.
— Должен заметить, Борис Петрович, что наши неудачи, в том числе с усилением умственной деятельности у шимпанзе, можно было предугадать. Вам помешал недостаток опыта, что, учитывая вашу молодость, простительно…
Я резко вскинул голову, вот как? Это что-то новое.
— Во-первых, вы не учли консервативности механизмов считывания наследственного кода. («Об этом он писал докторскую диссертацию», вспомнил я и даже попытался отыскать взглядом папку, в которой она хранилась в заветном шкафу.) Во-первых, одно дело математически промоделировать опыт, а другое — осуществить его в живом материале.
— Мы это делали неоднократно, — возразил я.
— Поэтому следует еще раз проверить некоторые компоненты полигена, — словно не слыша моего ответа, произнес он и ткнул коротким толстым пальцем в развернутый лист. — Например, вот этот. Причем я лично попрошу вас попутно испытать, способен ли он исправлять у потомков врожденные дефекты…
— Серповидную анемию.
— Рад, что вы с полуслова поняли всю важность задачи.
— Но это другое направление. Потребуется изменить всю методику.
— Ну что ж, измените. Зато докажете, что не напрасно хлеб едим.
— Евгений Степанович, вы, прекрасно знаете, в каком направлении я вел поиски. Между прочим, с благословения дирекции института…
— Бывшей, — вставил Владимир Лукьянович.
Тон, которым это было сказано, покоробил директора, Владимир Лукьянович заметил неудовольствие шефа и зашел с другой стороны:
— Для ваших экспериментов государство выделяет немалые деньги. Оно вправе ждать практической отдачи.
— Государство — это вы? — уже не в силах сдерживаться, спросил я.
— Владимиру Лукьяновичу не так просто выбивать деньги и аппаратуру, — примирительно проговорил Евгений Степанович. — Нам важны сроки.
— Для первого этапа массовой проверки в совхозе понадобится полгода.
— А денег?
— Четыреста тысяч. Два ТФ-синтезатора стоят триста тысяч. И еще сто тысяч на содержание подопытного стада.
— Ни дать, ни ждать, — скороговоркой произнес Владимир Лукьянович. Я понял: ни столько дать, ни столько ждать они не смогут.
— Сколько сможете? — обратился я к директору, словно его зама в кабинете и вовсе не было.
Полное лицо Евгения Степановича выразило озабоченность, складки у щек углубились.
— Наш разговор повернул не в ту степь, Борис Петрович. Вы можете продолжать свои опыты, но необходимо испытать полиген в первую очередь для выяснения возможностей лечения наследственных заболеваний.
— То есть для того, чем сейчас занимается ваш отдел?
— Эту задачу ставит перед нами академия. Как вам, может быть, известно, наш институт академический.
Я понял, что мои планы рушатся — средства в его руках.
— Но, Евгений Степанович, если полиген принесет плоды, ваш отдел сможет их использовать в нужном вам направлении, — взмолился я.
Он тяжело и шумно вздохнул:
— Сколько времени упустим…
— Скольких несчастных не спасем, — как эхо откликнулся Владимир Лукьянович. Внезапно на его лице мелькнула хитрая жирная усмешка: — Новое направление опытов, между прочим, ускорило бы ваше продвижение на новую должность…
Многие старые сотрудники потом утверждали, что такого бурного собрания не было за все годы существования института. Уже с самого начала я отметил, что почему-то в президиуме рядом с Евгением Степановичем нет Александра Игоревича. Его место занимал Владимир Лукьянович. Перед ним на столе лежало несколько сколотых скрепками бумажек. Он накрыл их своими руками в веснушках и золотистых волосках. Руки чуть подрагивали, иногда постукивали пальцами, бдительные, настороженные, как два сторожевых пса.
— Все-таки вы, Владимир Лукьянович, не ответили на мой вопрос, — не унимался какой-то сотрудник из лаборатории ферментов. — Как могло случиться, что некоторым одиночкам предоставлены отдельные квартиры в «гостинке», а мы с женой вынуждены ютиться в общежитии?
— Простите, я уже отвечал на идентичные вопросы, — сказал Владимир Лукьянович. — Что можно добавить? — Он обвел взглядом зал, повернулся к сидящим в президиуме, как бы обращаясь к ним за поддержкой, чуть дольше задержал вопросительный взгляд на директоре. Потом медленно, будто нехотя проговорил: — Вот по такому же точно поводу нам передали из академии анонимное письмо. — Наконец-то он взял в руки сколотые скрепкой бумаги, которые придерживал с самого начала собрания.
В анонимном письме говорилось о злоупотреблении служебным положением со стороны Александра Игоревича, когда он по поручению директора курировал жилищный вопрос. Одним из примеров злоупотреблений называлось выделение отдельной комнаты в общежитии одинокому тридцатилетнему холостяку якобы для того, чтобы он мог в любое время водить к себе девочек. И этим холостяком был… я.
Тотчас взгляды десятков людей скрестились на мне. Кажется, я побагровел, на лбу выступили капли пота, в виске начал стучать настойчивый молоточек: тук-тук, тук-тук.
— Уверен, что анонимка просто лжет, и ни Александр Игоревич, ни молодой наш сотрудник ни в чем подобном не виновны, — пророкотал директорский баритон.
— Конечно, конечно, — согласился Владимир Лукьянович. — Лжет, как все анонимки. Сейчас Борис Петрович нам это подтвердит.
Мне пришлось встать. Удар пришелся ниже пояса. Рефери открыл счет. То, о чем писалось в анонимке, было гнусным наветом. Но внешне все выглядело безукоризненно. Я, действительно, по настоянию Александра Игоревича жил один в комнате, предназначенной для двоих. Как объяснить присутствующим, что, во-первых, тогда в этой комнате над второй постелью обвалилась штукатурка, до ремонта должно было пройти не менее двух месяцев, и только на это время меня поселили одного, что, во-вторых, Александр Игоревич настаивал на этом по просьбе Виктора Сергеевича, поскольку я выполнял срочную и очень сложную работу, связанную к тому же с печатанием на машинке?.. Да, удар был рассчитан точно.
— Выходите сюда, Борис Петрович, на трибуну, — позвал Владимир Лукьянович, — чтобы все слышали о наглой клевете.
На меня нашло оцепенение. С высоты трибуны лица в зале слились в сплошную глазастую массу.
— Дело в том, — начал я, с удивлением слыша, что мой голос стал совершенно чужим, каким-то сдавленным, деревянным, — да, я, действительно, живу один в комнате на двоих…
По залу прошел шумок, не предвещающий ничего хорошего.
— …Но поселили меня по просьбе Виктора Сергеевича… Вот, Евгений Степанович, наверное, помнит…
— Виктора Сергеевича не советую вспоминать по такому поводу, — взвился директорский баритон. — Не смейте использовать его светлое имя для прикрытия темных делишек!