— Увы, ничего. Наблюдение за Родионовым пока безрезультатно. Ни в дирекции, ни в парткоме на него не жалуются: механик, мол, опытный, работает старательно. С кем общается, говорят, не знаем, в личную жизнь не вмешиваемся. Правда, его сосед по рабочему месту, тоже автомеханик, Мельников по фамилии, чуть больше сказал. «С кем дружит он, товарищ майор, я тоже не ведаю: домами не общаемся. Правда, соображали вместе не раз, после работы, конечно, но друзей тут у Фильки нет. Да и о своих делах у него всегда рот на замке. Пить, мол, с вами пью, а в душу не лезьте. Вот так, — говорит, — товарищ майор, о нашей с вами беседе я, конечно, трепаться не буду, знаю, что не положено, но сказать вам ничего более существенного не могу». Да, пожалуй, и я, Николай Петрович, ничего более существенного к рассказу его не добавлю. В круг Филиных связей еще не проникли, характер его работы на Ягодкина пока неясен.
— Пока, Саша, пока, — вторю я Жирмундскому. — Родионова на зубок взяли? Взяли. Вот что-нибудь да и выяснится. Кстати, генерал у себя?
— В ближайшие дни его не будет.
Внутренне, думаю, я даже доволен. Не будет скептического разговора о ценности привезенного мною документа. Во всяком случае, этот разговор откладывается.
Пожалуй, так даже лучше. Через два-три дня доклад будет полнее. А пока подытожим, что уже найдено.
И я передаю Жирмундскому письменное признание Клюева. Майор читает его, перечитывает, потом долго глядит на меня без улыбки.
— Любопытный документ, — говорит он наконец. — Только вряд ли он обрадует генерала. Хочешь, я подскажу тебе его слова? — Жирмундский наклоняется над столом, как это делает генерал, и довольно похожим голосом начинает: — Ну, допустим, завербовали тогда немцы вашего Ягодкина, а что дальше? Муть, туман, гипотезы. И при этом только «допустим», потому что свидетельство Клюева недоказуемо, пока не схватили за лапу Ягодкина. И что вообще делает «когда-то завербованный» Ягодкин, кроме протезов в своей поликлинике? — Тут Жирмундский, сыграв генерала, продолжает уже своим голосом: — Я даже знаю, что ты ему скажешь на это. Что у нас есть теперь право на подозрение и несомненный повод для следствия.
— Вот мы и поведем с тобой это следствие, — говорю я. — С чего начнем? Непосредственно с Ягодкина. И проникнем наконец в загадочную для нас область собирательства марок.
— Я уже нашел для этого подходящего парня, — подводит итог Жирмундский. — Старший лейтенант Чачин из отдела полковника Маркова. И с тем и с другим уже согласовано.
— Где же он, твой Чачин?
Жирмундский смотрит на часы.
— Думаю, что сейчас уже в приемной.
— Зови.
В кабинет входит спортивного вида парень лет тридцати, русоволосый и миловидный. Некогда коротко остриженные волосы успели уже отрасти, на верхней губе пушились недлинные блондинистые усы, на щеках у висков обозначились бачки, и очевидная небритость была явно не к лицу нашему ведомству.
— Разрешите объяснить, товарищ полковник, — рапортует он не без смущения. — Я только что с самолета. Вернулся из командировки и даже побриться не успел. Товарищ майор не разрешил, приказал явиться таким, как есть.
Я понимаю ход Жирмундского. Парень нужен нам именно таким, как есть, именно в том же мятом замшевом пиджаке и яркой рубашке без галстука. Но я все-таки спрашиваю:
— Таким и разгуливали в своей командировке?
— Для маскировки, товарищ полковник.
— Разрешаю побриться. Но усов и бачек не трогайте. И не стригитесь. Так вот, с этой минуты вы поступаете в наше распоряжение. В свой отдел пока не возвращайтесь, все уже согласовано.
— Есть, товарищ полковник.
— Называть меня можете Николай Петрович. И не стойте как перст. Садитесь. Говорят, вы марки собираете?
По глазам вижу, что он ничего не понимает.
— Со школьных лет, Николай Петрович. Только в университете всю коллекцию обновил и скорректировал.
— Что значит «скорректировал»?
— Тематически. Собираю русские марки, дореволюционные. А советские — только об авиации.
— Хорошую коллекцию собрали?
— Говорят, хорошую..
— Кто говорит?
— Собиратели.
— Вот мы и хотим ввести вас в этот круг, а конкретнее — в Общество филателистов.
— А я давно уже член общества. Даже на выставку марок в Ленинской библиотеке кое-что из моей коллекции взяли.
Я развожу руками.
— Засвечен твой кандидат, майор. Со старта засвечен.
Сообразительный Чачин сразу же понял меня и опережает с ответом Жирмундского:
— В обществе не знают, где я работаю.
— Это точно?
— Я никогда никому о работе не говорил, да там и не интересуются, где кто работает. Только и речь, что о марках да выставках.
— Так в анкете же есть все данные.
— А я вступал в общество, когда еще в университете учился.
— На юридическом, — говорю я Жирмундскому. — Нам это может и помешать. Куда идут с юридического?
— Нет, — радостно улыбается Чачин: он уже понял смысл моей реплики, — я тогда на филологическом был. На юридический перешел после первого курса.
— Часто бываете в обществе?
— Больше в марочных магазинах и на почте — там у меня есть знакомая девушка, которая подбирает для меня марки, только что выпущенные. А в обществе не был с того дня, когда мою коллекцию на выставку отобрали. Она и сейчас там висит.
— Теперь будьте в своем собирательстве несколько пошумнее. И общайтесь с марочниками. У вас свободные деньги на марки есть?
— Для только что выпущенных много не нужно, а на редкие я все сбережения ухлопал. Уже мать жалуется.
— Вы женаты?
— Холост.
— Отлично. Если в связи с заданием возникнет необходимость в женской компании, не уклоняйтесь. Вас как зовут?
— Сергей Филиппович. Чаще Сережей.
— Значит, Сережа Чачин. Это и будут ваши позывные для связи. Никаких званий! В комитете больше не появляйтесь.
Будем встречаться у майора — он тоже холостяк. А поскольку мы вас отправляем в командировку…
— Куда, Николай Петрович?
— В Москву. В общество собирателей марок, где бы они ни собирались. Говорите всем, что в отпуск не поехали, а отпускные пустили на пополнение коллекции. А если спросят, где вы работаете, скажете, что у одного профессора. У вас есть приятели среди собирателей? Ну и отлично. Похвастайте, что в скором времени поедете туристом в какую-нибудь капстрану — поохотиться за марками. Редкие марки вам, мол, для обмена пригодятся. А задание ваше состоит в том, чтобы этот разговор дошел до некоего Ягодкина.
— Знаю его.
— Знакомы?
— Нет. Видел недавно на выставке марок в Ленинской библиотеке. Потом ребята говорили о его выставочной коллекции. Редчайшее собрание марок, связанных с историей полярных исследований.
— А можно, скажем, такую коллекцию за год собрать?
— Сомнительно. Очень большие деньги нужны. И связи.
— Вот и узнайте все, что сможете, об этом собирателе. Только делайте это неназойливо и незаметно для него. С кем общается среди коллекционеров, кто помогает ему в его собирательстве. Добейтесь личного знакомства и сделайте так, что бы это знакомство было случайным. В общем все.
11
В субботу мы едем в стоматологическую поликлинику. Она закрыта по воскресеньям, а суббота — неприемный день, когда из медицинского персонала дежурит только одна медсестра на случай экстренного вызова стоматолога на дом. И суббота — единственный день, когда мы без помех можем проверить клиентуру Ягодкина.
Предварительно договариваемся с директором, просим назначить дежурной опытного, давно работающего здесь человека, способного оказать нам помощь. Директор сразу же объясняет, что дежурит в субботу именно такой человек — старшая медсестра Корнакова, и робко спрашивает, нужно ли ему тоже быть в поликлинике. Мы поясняем, что в этом нет необходимости.
В поликлинике нас встречает директор — не удержался все-таки, приехал полюбопытствовать — и дежурная медсестра Корнакова, похожая на строгую учительницу старших классов. Она же и открывает нам дверь.
Здесь непривычная для поликлиники пустота. Нет обычной суеты в коридорах. Тихо. Не звонят телефоны. Не мелькают белые халаты врачей.
Нас четверо — меня и Жирмундского сопровождают старшие лейтенанты Строгов и Ковалев. Все в штатском, что, по-моему, даже озадачивает директора.
— Целая делегация, — недоумевает он. — Чем обязан?
— Ничем, — говорю я. — Ваше разрешение ознакомиться с картотекой пациентов поликлиники мы уже получили по телефону. А сейчас, собственно, и начинается наша работа.
— Это же бездна работы. А могу я спросить: зачем?
— Спросить можете. Нас, в частности, интересуют некоторые пациенты доктора Ягодкина.
Глаза у директора круглеют, он даже руками всплеснуть готов.
— Михаила Федоровича! Так ведь он лучший протезист поликлиники. Самый честный и добросовестный. Только зарплата и никаких «левых» заработков.
— Нас не интересуют ни левые, ни правые заработки ваших врачей вообще и Ягодкина в частности. Мы ни в чем его не обвиняем. Нам нужен не он, повторяю, а кое-кто из его пациентов. Никто, кроме вас и товарища Корнаковой, не должен знать об этом, и тем более Ягодкин. Незачем бросать даже малейшую тень на врача, репутация которого вне подозрения. Один вопрос, — останавливаю я уже уходящего директора, — а бывают у вас случаи приема без регистрации?
— Нет, конечно. «Леваков» мы не держим. Наши протезисты, особенно Ягодкин, работают на износ. Усердно и доброкачественно. Никаких претензий к ним не имею.
Я тихо беседую с Корнаковой.
— Это все из-за того иностранца? — спрашивает она.
— Отчасти, — говорю я.
— Так он как раз и не был зарегистрирован.
— Увы, это ему не помогло.
— А все остальные у Ягодкина только наши, советские.
— И среди них могут быть люди с нечистой совестью.
— Николай Петрович, — зовет меня Жирмундский. — Взгляните на эту карточку.
Карточка выписана на имя Немцовой Раисы Яковлевны, 1944 года рождения. Протез верхней челюсти: мост и две коронки.
— А что, собственно, вас заинтересовало, майор?
— Обратите внимание на место работы.
«Научно-исследовательский институт им. Жолио-Кюри».
— Ядерные дела-делишки, — усмехается Жирмундский. — Я знаю этот институт. — Он щелкает по картонному переплету медкарточки. — Кстати, и другая любопытная деталь: живет эта дамочка в Сокольническом, а не в Киевском районе. Записать?
— Пиши.
Мы отбираем еще четырех человек. Жирмундский, подсев ко мне, читает вслух:
— «Ермаков Иван Сергеевич. Сорок пять лет. Научный работник НИИ твердых сплавов. Диагноз: протезы верхней и нижней челюстей».
— А живет посмотрите-ка где? На Ленинском? Где имение, а где наводнение.
— Дальше.
«Шелест Яков Ильич, — читает Жирмундский, — двадцать девять лет. Переводчик Советского комитета Международного совета музеев», — перелистывает карточку. — Был в январе и феврале с диагнозом: две коронки и мост верхней челюсти. Тоже в другом районе живет. «Лаврова Ольга Андреевна. Двадцать три года. Модельер Дома моделей». Живет в Киевском районе, но была только один раз в феврале этого года. Диагноза нет… Вот еще один: «Челидзе Георгий Юстинович. Тридцать два года. Работает по договорам, как художник». Смотри-ка: в поликлинике бывает даже чаще, чем этого требует диагноз. И тоже не из Киевского…
Я возвращаю карточку сестре.
— Почему не записан диагноз?
— Бывает, — отвечает та. — Может, забыл Михаил Федорович или, что всего вероятнее, больной просто не потребовалась помощь протезиста.
— Так почему же она записана к Ягодкину? В карточке нет ни одной записи лечащих врачей.
Корнакова недоуменно пожимает плечами. Пожать плечами приходится и мне, но у меня еще есть вопросы.
— А почему эти четверо зарегистрированы у вас? — Я показываю ей карточки Немцовой, Ермакова, Шелеста и Челидзе. — Ведь ни один из них не проживает в вашем районе.
— Мы делаем это в особых случаях с разрешения директора.
— Так почему же он разрешает?
— Он не всегда разрешает. Смотря какой врач просит. А Михаилу Федоровичу никогда не отказывает.
— Значит, все они записаны по просьбе Ягодкина?
— Точно.
Мы уезжаем. Улов невелик, но и это обнадеживает. Все пятеро выбраны Ягодкиным или по материальным соображениям, или с какой-то другой, пока еще неизвестной целью. Ее-то и необходимо выяснить. Как? Об этом мы размышляем уже на работе.
— Немцову думаю пока не беспокоить. Сначала выясним кое-какие детали ее биографии за последний год, — предлагает Жирмундский, — ее поведение на работе, область работы, близость к руководству или к секретным материалам института и, главное, что ее связывает с Ягодкиным. Роман или деловое сотрудничество?
— Резонно, — соглашаюсь я, — а Лаврову вызовем?
— Девчонка, фифочка. Может и проболтаться, — сомневается Саша.
— Опять резонно. Вопрос о Лавровой пока отложим.
— А трое мужчин — Челидзе, Шелест и Ермаков? Может быть, поискать их среди аристократов филателии? Передадим-ка розыски Чачину.
Мне не хочется «засвечивать» Чачина. Ведь любая, даже неофициальная, справка его в канцелярии Общества филателистов может вызвать ненужное любопытство и разговоры. А задача у Чачина другая: незаметно вживаться в круг собирателей, стать в нем своим, примелькнувшимся парнем, нащупать подходы к Ягодкину и вдруг да и учуять что-то постороннее, не имеющее отношения к страсти коллекционера и его практике собирательства.
— Нет, — говорю я, — Чачина трогать не будем. Справимся об этих троих сами в канцелярии общества.
Нахожу телефон. Звоню. Отвечает женский голос. Прошу передать трубку кому-нибудь из руководителей общества.
— А никого нет. Я тут одна за всех и две девочки из типографии. Просматриваем эскизы новых марок, — отвечает тот же вежливый голос. — Что вы хотите?
— У вас есть под рукой список всех московских членов общества?
— Он у меня в столе.
— Запишите три фамилии, только не повторяйте их вслух, — диктую я, — и посмотрите, нет ли их в вашем списке. Я подожду у телефона.
Из положенной секретарем трубки доносится чуть приглушенный расстоянием другой женский голос: «Кто это говорит, и чего ты мечешься?» И тут же голос телефонной хозяйки: «Отстань, не твое дело». Минуту спустя тот же голос адресуется уже ко мне:
— Есть двое. Кроме Ермакова. А вы откуда говорите? — наконец-то интересуется девушка.
— Из газеты, — говорю я. — Есть задача: рассказать нашему многомиллионному читателю о филателистах. Очень он исстрадался без этого, многомиллионный читатель.
— Действительно важная задача, — смеется девушка.
Задача и вправду важная — наша задача, — но до ее решения пока далеко. Еще только формируются ее условия. Что дано и что надо найти. Мы знаем или, вернее, предполагаем, что надо найти, но дано нам для этого еще очень мало. Правда, мы узнали, что Ягодкин в пятницу ездил на станцию технического обслуживания, где встречался с механиком Родионовым, потом толкался среди собирателей марок в магазине на Ленинском проспекте и заехал этак часам к пяти в кафе «Националь» — пообедать. Обедал он не один, а с молодым грузином или армянином, чем-то похожим на майора Томина из телевизионных «Знатоков». За столом они ничего друг другу не передавали, просто обедали, равнодушно, пожалуй, даже лениво, переговариваясь. А в ночь с пятницы на субботу Ягодкин ночевал в доме номер один на улице Короленко.
Именно в этом доме, как выяснилось сегодня, живет Немцова.
12
Чачин вышел из дому с волнующим и чуточку пугающим ощущением новизны своей роли.
Московское летнее утро всегда чудесно. Улицы чисты — только что прошли поливные машины, и асфальт, впитавший влагу, чуть потемнел. Лакированные бока автомобилей сверкали на солнце всеми цветами спектра. Прохожие не спешили — работа уже началась, и толкотня мешала только на перекрестках. Даже цветастые летние платья женщин казались Чачину почему-то ярче обычного.