Чачину только что позвонил полковник Соболев и уточнил задание. Есть два человека — он назвал их, указав имена и возраст: Шелест Яков Ильич двадцати трех лет и Челидзе Георгий Юстинович, которому перевалило за тридцать. Оба — члены Общества филателистов, и все как-то связаны с Ягодкиным. Задача, как сформулировал ее Соболев, установить характер этих связей. Основная цель остается прежней: искать подходы к Ягодкину, возможность знакомства с ним и, если удастся, проникнуть в окружающую его компанию.
Что влекло Чачина в этом задании? Оперативная самостоятельность, возможность импровизации и поиска собственного решения в любой непредвиденной ситуации и, не исключено, риск.
Чачин знал, куда идти. По Калининскому проспекту через Арбатскую площадь к колоннам Ленинской библиотеки, где на втором этаже в двух больших залах была развернута выставка лучших коллекций марок. Там нашлось место и для чачинского картона с полной серией, посвященной спасению челюскинцев, с портретами первых Героев Советского Союза, с марками, выпущенными в честь перелетов Чкалова и Громова из Москвы через полюс в Соединенные Штаты. А начинали картон несколько дореволюционных земских марок, считающихся особенно ценными у филателистов-любителей. Чачин жалел, что задание полковника Соболева было получено накануне закрытия выставки, а не перед вернисажем, где он сразу же встретил бы всех московских любителей почтовой марки. Не только своих знакомых, но и названных Соболевым коллекционеров, и, вероятно, даже самого Ягодкина.
Ягодкин собирал все связанное с полярной почтой, начиная с первых исследований Арктики и Антарктики, с экспедиций Пири и Нансена, Амундсена и Нобиле. Собирал он и почтовые штемпеля русского Севера, и образцы полярной авиапочты. Имелся у него и знаменитый папанинский блок, посвященный советской дрейфующей станции «Северный полюс». Блока этого у Чачина не было, и он с удовольствием выменял бы его у Ягодкина: у такого коллекционера наверняка имелись и дубликаты. «Вот и подходящий случай для знакомства, — думал Чачин, — деловой повод для дружеского разговора двух коллег-филателистов, а если повезет, то и для дальнейшего общения, даже если обмена не будет».
Посетителей на выставке было мало, знакомых среди них Чачин не нашел, но внизу, в курилке, сразу же встретил двоих с кляссерами — Верховенского и Находкина. Особого восторга коллеги не проявили, но встретили по-дружески.
— Тыщу лет! Где пропадал?
— В Москве. Где же еще?
— И пустой пришел. Ничего нет для обмена?
— Он на свою коллекцию полюбоваться пришел.
— Моя коллекция висела и висит. Я на другие любуюсь. Мне папанинский блок покоя не дает. У вас нет, случайно?
— Чего нет, того нет.
— У Ягодкина под стеклом красуется, — вздохнул Чачин. — Может, и дубликат есть. Сменять бы!
— Нашел у кого. Корифеи с нашим братом не меняются. Он свои марочки по заграницам ищет. Привозят ему доброхоты.
— Пижоны, — сказал Чачин. — Какой любитель, если он настоящий, а не пижон, будет для чужого стараться? Вот я через месяц-другой поеду, так прежде всего для себя поищу что получше.
— Куда поедешь?
— В Стокгольм или в Западную Германию.
— В командировку?
— Туристом. Мой профессор путевку обещал.
— Какой?
— Я у него секретарем работаю.
— Ты же филолог.
— А что, по-вашему, учителем русского языка в школу идти?
— Что верно, то верно. Учитель такой путевки не схлопочет. Только тебе-то зачем? Ты же русские марки собираешь.
— А для обмена.
— Тебя надо с Яшкой Шелестом познакомить.
— Шелест сейчас в Одесском порту сидит. Ему со всего Средиземноморья марки везут, — сказал Находкин.
Чачин умышленно не проявил интереса к Шелесту.
— Если найду что-нибудь стоящее в поездке, сам подыщу, с кем махнуться.
— Его бы с Жоркой свести, — предложил Верховенский. У него нюх на туристов. Знаешь Жорку Челидзе?
— Не знаю, — сказал Чачин, насторожившись: в первый же день повезло.
— Да ты его, наверно, сто раз видел. Этакий Томин из «Знатоков». Его даже гаишники не штрафуют — так похож.
— А где ж я его найду?
— Угостишь пивом — найдем.
В пивном баре Центрального парка культуры и отдыха было, как всегда, людно. Но свободный столик нашелся. Именно там и сидел похожий на артиста Каневского невысокий плотный грузин.
— Знакомьтесь, — сказал Находкин. — Жора Челидзе. Сережка Чачин. Коллеги-марочники.
— Гоги, — поправил его Челидзе, — хотя меня все здесь почему-то Жорой зовут. Я уже привык.
Говорил он по русски чисто, без акцента, как москвич, выросший где-нибудь на Покровке или на Сретенке.
— Я видел вашу коллекцию на выставке, — сказал он, пронзив Чачина чуть-чуть прищуренными глазами. — Ценные у вас эти земские марочки. Дорого платили, не секрет?
— Он по году на марку наскребал, — хохотнул Находкин. — Ты лучше скажи ему, где в Западной Германии марки покупать.
— Почему в Западной Германии? — поинтересовался Челидзе. Особого удивления он при этом не проявил.
— Так он как раз туда собирается.
— В командировку?
— Нет, простым туристом.
— А когда?
Чачин ответил, как и час назад Находкину:
— Через месяц-другой. Когда группа оформится.
Челидзе вежливо улыбался, не проявляя любопытства к беседе. Но ответить на вопрос Находкина он все же счел нужным:
— Марки в Западной Германии можно покупать где угодно. Почтовые в любом газетном киоске, а коллекционные в специализированных магазинах. В каждом городе найдется магазинчик, рассчитанный на филателистов. Ну а более точные адреса найдем, когда выяснится ваш маршрут. Они есть и в каталогах, и в специальных журналах. Время терпит.
— Почему это оно терпит? Или у вас его слишком много? — послышался позади грудной женский голос.
К столу подходила девушка с оттенком какой-то нерусской, скорее цыганской прелести в худощавом лице, с коротко подстриженными волосами и большими гранатовыми серьгами в ушах.
— Что-то вас слишком много, мальчики, — сказала она, протискиваясь между стульями.
Челидзе встал.
— Самое главное, я здесь, Лялечка. И давно жду.
Чачин тоже встал, пропуская девушку на место рядом с Челидзе. На своих очень высоких каблуках она была ниже его всего на несколько сантиметров, а он измерялся сто восьмьюдесятью с гаком.
— Познакомьтесь, — сказал Челидзе, — Лялечка. Она же Оля. Фамилия несущественна, место работы тоже несущественно, а существенны только ее внешность и острый язык, с которыми вы сейчас познакомитесь.
— А что у вас существенно? — отпарировала она. — Жорку я знаю: он немногого стоит. А вы кто? Верховенский? Что-то из Достоевского…
— Я только однофамилец его героя, синьора. Скромный однофамилец.
— Инженер, наверно?
— Угадали.
— А я маляр, — сказал Находкин. Он был художником плакатистом в одном из больших московских кинотеатров.
— Это уже интереснее. Когда-нибудь я приглашу вас по белить потолок у меня на кухне. А вы что молчите? — обернулась она к Чачину.
— Вы не спрашиваете.
— А если спрошу?
— Разве это существенно, Лялечка? Кто есть кто. Здесь собрались рыцари одной страсти, поклонники одной богини, которой на Олимпе не было.
— Это почтовой марки, что ли? Тоже мне богиня! Неужели нет на свете ничего интереснее?
— Многое есть, Лялечка. Например, девушки. Утренние рассветы на университетской набережной, когда любимая рядом. Томление чувств. Трепет желаний. Хочется, хочется голубых лугов. Хочется, хочется стать быстрей постарше.
Рано или поздно приходит к нам любовь, но лучше все-таки, если бы пораньше.
— Пошловато. Ваше?
— Нет, это я спер из популярной песни.
— А поп-музыку любите?
— Не очень. Я любитель старомодной классики.
— Тогда мы вас перевоспитаем, — оживилась Лялечка. — Правда, Жора, его стоит перевоспитать? Вроде хороший мальчик…
— Отчего же нет? Попробуем.
Чачин ощутил кинжальный удар прищуренных глаз.
— Ну а теперь начнем треп, мальчики, — резюмировала Ляля, явно считая молчание Челидзе знаком согласия с чачинским перевоспитанием. — Просто треп. За жизнь. Начали.
И все начали. За жизнь так за жизнь. Ни о марках, ни о закрытых компашках, ни о преодолении музыкальной старомодности Чачина. Никто его ни о чем не спрашивал, и он никого ни о чем не спрашивал. Просто смеялся, острил, читал Евтушенко и Ахмадулину, с удовольствием внимал комплиментам Ляли по адресу его голубых джинсов со звездно-полосатой нашлепкой на кармане, хохотал над анекдотами Находкина и даже с Жорой в общении был уже на «ты».
А в душе его пела сказочная жар-птица удачи. Голоса ее за столом в пивном баре никто не слышал, но он, этот голос, непременно достигнет полковника Соболева, потому что удачу полковник предвидел и запрограммировал, выбрав именно Чачина для такого задания. В том, что есть все-таки великий бог телепатии, старший лейтенант уже не сомневался.
13
Об удаче Чачина я узнаю от него самого вечером на квартире у Саши Жирмундского. Мы слушаем внимательно, не перебивая, а старший лейтенант все рассказывает и рассказывает — оживленно, несбивчиво, даже с какой-то подчеркнутой красноречивостью. Я замечаю иногда, как Жирмундский настораживается: видимо, о чем-то хочет переспросить, но сдерживается, позволяя Чачину без помехи закончить повествование.
— Ты в университетской самодеятельности никогда не участвовал? — спрашивает Жирмундский.
— Нет, а что? — удивляется Чачин.
— Занятно рассказываешь. Профессионально. Вылитый Ираклий Андроников.
— Смеетесь, Александр Михайлович, — смущается Чачин. — Рассказал как рассказалось. А вы чему улыбаетесь, Николай Петрович?
— Твоей удаче, Сережа, — говорю я. — Твоему умению ее использовать, ну и твоей способности так картинно о ней рассказать. Теперь все видно, что ясно и что неясно.
— Прежде всего ясно, что Ягодкин за границу не ездит, — уточняет Жирмундский. — За границей обменивают марки его контрагенты. Что стоит провезти в бумажнике десяток новеньких или гашеных марок? Невинная вещь. Как значки — никакая таможня не придерется. Но в таком случае марки могут играть и другую роль. Это может быть и обмен информацией, специально закодированной, конечно. Во-вторых, за границей у них есть и адреса для обмена. Так?
Чачин подтверждает:
— Так. Челидзе обещал сообщить мне адрес, как только поездка будет оформлена.
— Значит, Ягодкин может клюнуть на байку о поездке. Тут даже не возможность, а вероятность.
— Ягодкин — не знаю, а Челидзе, по-моему, клюнул. Он так изучающе глядел на меня, словно подсчитывал, стоит ли использовать меня в этой поездке или не стоит. Оттого он сразу и не сообщил «обменного» адреса. Ждет визы Ягодкина.
— Во-первых, интерес твоего Жоры мог тебе и почудиться. А во-вторых, если ты прав, Ягодкин может и не завизировать, — размышляет Жирмундский. — Зачем приобщать к игре новичка, когда есть игроки проверенные?
Я тут же подключаюсь к диалогу:
— А почему бы и не приобщить, если новичок полезен? Чачина они, конечно, проверят, но проверка нам не страшна: он надежно прикрыт. Обрати внимание на то, что Чачина уже хотят «приобщить к перевоспитанию». Лялечке он понравился.
— Джинсы мои ей понравились. Так и сказала: они импонируют.
— Ты ей импонируешь, мужичок. Не скромничай. Стихи любишь, музыку слушать будешь — ну «поп» или не «поп», все равно. Танцевать тоже умеешь. Угадал? Угадал. Симпатичных молодых людей в их компании, полагаю, не так уж много. С одним Челидзе не развернешься. Может быть, Шелест еще? Все равно мало! А Лялечка молодая. Ей «умные» разговоры и застолье скучны.
— Так Шелест в Одессе сейчас.
— Откуда знаешь?
— Верховенский или Находкин, словом, кто-то из них сказал, что Шелест сейчас в Одесском порту со всего Средиземноморья обещанных марок ждет.
— Значит, это надо понимать так: Шелест, мол, ждет возвращения из средиземноморского рейса советского судна, на котором кто-то из команды или пассажиров привезет ему какие-нибудь марки. И может статься, что не для себя он ждет этих марок. Не только для себя. Уверенности в этом у меня, конечно, нет, но возможность такую исключать не надо. Вполне допустимо, что в Черноморском пароходстве найдется один-другой филателист, который не сочтет для себя трудным делом оказать столь пустяковую услугу Ягодкину.
Ну отвез новые советские марки, обменял их в каком-нибудь филателистическом магазинчике на марки Замбии или Гвинеи — плевое дело. Одолжение за одолжение. Ягодкин ведь не останется в долгу. Ну а у Ягодкина, как и положено, количество переходит в качество: чем больше контрагентов и чем чаще их сменяют, тем меньше опасность провала.
— Кстати, как фамилия Лялечки? — интересуется Жирмундский. — Не Лаврова ли?
— Ее зовут Ольга, но фамилии я не знаю, хотя и обменялся с ней телефонами.
Когда Жирмундский, проводив Чачина, возвращается в комнату, я говорю:
— Лаврову пока проверять не будем. Лучше всего поручить это Чачину. Особенно если зовут ее Ольга Андреевна. С Чачиным она будет откровенна и не спугнет Ягодкина. Пусть Чачин к ней присмотрится. Ему виднее. А начнем с Ермакова. Он не филателист и с Ягодкиным не марками связан.
— Может оказаться и так, что его отношения с Ягодкиным исчерпываются всего парой пластмассовых челюстей.
— Может. Тем лучше и для него, и для нас. А заводил прибережем напоследок.
— Челидзе и Немцову?
— Немцова может быть ключевым свидетелем. Больно уж ее институт заманчив для любой иностранной разведки. Шелест, пожалуй, только комиссионер в марочном «бизнесе». А Челидзе и Родионов — это явные приближенные Ягодкина. Его фавориты. Я лично думаю, что к деятельности обоих примешивается уголовщина…
14
Ермаков прибывает ровно к одиннадцати утра. Пунктуальный человек. Время он выбрал сам как наиболее для него удобное. Но, судя по его внешнему виду, ему сейчас не до удобств. Графически его внешность можно было бы выразить как один большой вопросительный знак.
— Садитесь, Иван Сергеевич, — говорю я, указывая ему на кресло, — Меня зовут Николай Петрович. Будем знакомы.
— Не вижу повода для знакомства, — ершисто начинает он.
— Повод есть, Иван Сергеевич. Живой повод. Есть среди ваших знакомых человек по имени Ягодкин Михаил Федорович?
Ермаков, недоуменно моргая, вспоминает. Я вижу, что он не притворяется, действительно вспоминает.
— Был, — наконец говорит он.
— Почему же в прошедшем времени?
— Потому что знакомство прекращено и более не поддерживается.
— Вот и расскажите нам всю историю вашего знакомства, как оно началось и закончилось.
Ермаков, пожав плечами, начинает рассказ:
— Познакомились мы с ним в ресторане Внуковского аэропорта, когда оба одним рейсом летели в Одессу. Было это около года назад. Пообедали, разговорились. Я, каюсь, похвастался предстоящей мне в этом же месяце служебной командировкой в Западную Германию, он скромно сказал, что в заграничные командировки не ездит, служба, мол, не связана с этим: работает стоматологом-протезистом в зубной поликлинике Киевского района. Я, честно говоря, обрадовался: давно ищу хорошего протезиста. А он сразу же утешил, пообещав мне, что сделает все, что нужно, по возвращении из Одессы. За три дня сделает так, что я с новыми зубами за границу поеду. И действительно сделал. До сих пор ношу как влитые, ничего не подгоняя, не переделывая.
Ермаков улыбается, обнажая жемчужно-белый оскал зубов.
— А сколько он взял с вас? — интересуюсь я.
— Представьте себе, ничего лишнего. По государственным нормам взял, счет в регистратуре выписали. Только об одном одолжении попросил: услуга, говорит, за услугу. Признался, что филателист он, давно уже собирает марки, преимущественно связанные с полярной тематикой. А в ФРГ, в Кельне, у него есть коллега-коллекционер, который советские марки собирает и которому он с оказией посылает новые, только что выпущенные. Почему с оказией, удивился я, не проще ли переслать заказным письмом по нужному адресу? Оказывается, что не проще. Были случаи, когда марки пропадали и к адресату приходили пустые конверты. Я сослался на то, что в Кельне не буду, но его это не смутило. Он предложил мне послать марки по кельнскому адресу из любого города ФРГ по тамошней внутренней почте. Он мне и марки дал вместе с адресом, новые советские марки с портретами космонавтов, чистые, без единой отметины: я их внимательно осмотрел.