— Мистер Голдинг, позвольте мне присутствовать на завтрашней охоте, — неожиданно для самого себя перебил я старика, повинуясь некоему, еще смутно зреющему в сознании замыслу.
Во взгляде Голдинга вспыхнула подозрительность:
— Зачем тебе это, Гепард?
— Хочу поглядеть, как вы станете выслеживать Буйвола, — произнес я как можно равнодушнее, — возможно, мне удастся учесть его оплошности и подольше поводить вас за нос. Чем хитроумнее дичь, тем увлекательней охота, не так ли?
Голдинг отозвался не сразу. И когда заговорил, подозрительность не погасла в его глазах:
— Браво, Гепард. Кажется, я тебя недооценил. Ты примешь участие в охоте. Но учти, если ты что-то задумал… — Глаза старика сузились.
— Значит, меня вы ухлопаете завтра? — вдруг спросил Буйвол, хитровато прищурившись. — А если нет?
Вопрос прозвучал неожиданно, и в первый момент Голдинг даже не нашелся, что ответить. Когда же он переварил сказанное уголовником, то расхохотался.
— Если я не выслежу тебя завтра, дурья твоя башка, — выговорил он сквозь смех, — то отпущу на все четыре стороны.
Буйвол кивнул, усмехнувшись каким-то своим мыслям.
…Всю ночь я не смог сомкнуть глаз.
Линда тихо плакала в своем углу. Буйвол приканчивал содержимое бара. Его увели еще затемно.
Сразу после завтрака охранники втолкнули меня в машину. Открытый вездеход с Голдингом и его телохранителями следовал впереди. Вскоре машины приблизились к саванне и остановились.
Голдинг вышел, разминая затекшие кисти рук, и, увидев старика вблизи, я поразился тому, как он одет.
Мундир черного цвета, фуражка с высокой тульей и эмблемой в виде черепа, Железный крест у нагрудного кармана. На переброшенном через плечо ремешке поблескивал автомат времен второй мировой войны, впрочем, казавшийся совершенно новым.
— Хайль! — лениво протянул он, перехватив мой взгляд. — Вас удивляет эта амуниция, господин смертник? Ничего не поделаешь, я к ней привык более сорока лет назад, когда служил в одном из концентрационных лагерей в центре Европы. В то блаженное время, — нотки мечтательности появились в его голосе, — жизнь имела свой цвет, вкус, запах, не то, что теперь. Сколько людей мы тогда убили!.. Десятки корчились в газенвагенах, сотни падали под пулями, тысячи пылали в печи. В той легкости, с которой мы превращали тысячи мужчин, женщин, детей в груды трупов и пепла, было известное кощунство…
Джек Кроу умолк, рассеянно отхлебнул давно остывший кофе, затем заговорил снова:
— Когда Голдинг произнес эту фразу, мне показалось, что сейчас, наконец, из его уст вырвутся слова элементарной жалости, сострадания. Но старик подразумевал нечто иное.
— Разве не кощунство, — продолжал он, — превращать высокое искусство казни в ремесло, в монотонные будни? Немыслимое дело заглянуть в глаза каждому из тех тысяч, которые бесконечной вереницей тянулись в крематорий. А мне хотелось непременно заглянуть в глаза каждому. Чтобы увидеть, как трепещет в них умирающая душа. Чтобы ощутить высшую власть — власть лишить жизни. О, я до сих пор помню этот восхитительный свет смерти в глазах обреченных! — воскликнул старик. — Иногда я выбирал из очереди в чистилище (так мы именовали печь) одного или двух, отводил в сторону и объяснял, что они попали в лагерь по ошибке, что сейчас им выдадут вещи и отпустят. Их действительно отправляли в канцелярию, вручали документы, одежду. А когда они приходили в себя после радостного шока и готовы были целовать мне сапоги, я подводил их не к воротам, а к той же очереди в никуда. Разве можно забыть, какие у них были глаза.
— Палач! — вырвалось у меня.
Он лишь рассмеялся, коротко и беззлобно, словно услыхав на диво безыскусный комплимент.
— Палач, — произнес назидательно, — профессия ничем не хуже остальных. Уже много веков тому без нее нельзя было обойтись. И тогда, свыше сорока лет назад, тоже. Любая профессия рождает какие-то вкусы, привязанности. Я привык убивать. «Каждому — свое» — было написано на воротах лагеря. «Каждому — свое» — начертано у входа в мою резиденцию.
— Это прошлое, Голдинг, прошлое! — крикнул я. — И оно не вернется, как бы вы за него не цеплялись.
— Я такой же Голдинг, как ты Гепард! — На этот раз обычная невозмутимость изменила старику, его слова зазвучали резко, как удары хлыста. — Я купил новое имя, и у меня хватит денег, чтобы купить прошлое, — по крайней мере для себя. Прошлое будет жить, покуда такие, как я, запомни, покуда мы в состоянии оплатить свои давние и новые грехи.
Однако, — Голдинг взглянул на часы, — я заболтался с тобой, пора уже прикончить этого болвана.
Он поднес бинокль к глазам и осмотрел горизонт.
— Странно, — пробормотал старик, — Буйвола нигде не видно.
— Он должен быть где-то здесь, — сказал кто-то из телохранителей. — Мы проследили, чтобы Буйвол углубился в саванну.
— Не забывайте, Отто, этот парень бежал из двух тюрем, — напомнил Голдинг. — Хитрый дока. Давайте проедем по его следу.
Отпечатки рифленых подошв на твердом, слежавшемся песке вели к небольшому, поросшему осокой озерцу и тут обрывались.
— Он где-то поблизости.
— Нет, собаки ведут себя слишком спокойно, — возразил Голдинг. — Хотя…
Он вскинул автомат и дал короткую очередь, скосив пулями высокие стебли. Через мгновение поверхность озерца вновь стала спокойной.
Запел мелодично зуммер телефона в вездеходе. Голдингу подали трубку, некоторое время он молча слушал, лицо старика заметно темнело.
— Доставьте его сюда, — коротко бросил он, — пусть Отто полюбуется.
Голдинг вышел из машины, присел у колеса, поставив автомат между коленями. Закурил сигару, нервно выпуская изо рта клубы дыма.
Побледневший Отто не сразу решился обеспокоить его вопросом:
— Что случилось, босс?
— Только то, что ты — идиот, — раздраженно ответил старик, — и лишил меня на сегодня охоты. Этот Буйвол обвел вас вокруг пальца. Он дошел до озера, а потом по своим же следам вернулся обратно и пробрался к пирсу. Если бы уголовник знал, что у дежурных снайперов пристрелян каждый метр пространства вокруг острова, то нашел бы способ бежать…
Через несколько минут к озеру доставили тело Буйвола. Пуля снайпера вошла в затылок, и на развороченное лицо уголовника невозможно было смотреть.
— Что с ним делать? — упавшим голосом спросил Отто.
— То же, что и с остальными, — буркнул Голдинг, бросая косой взгляд в мою сторону, — когда вдоволь насмотришься на результаты своей глупости, зашьешь его в брезент и выбросишь в океан. Надеюсь, у тебя хватит ума не дать Гепарду сыграть со мной подобную шутку.
Вездеход с Голдингом укатил.
Джек Кроу прервал свой рассказ и прислушался.
— Что с вами? — спросил Дэвис.
— Там, за дверью, какой-то шум, — прошептал гость.
— Это сосед, — объяснил журналист. — Он в это время всегда возвращается домой. У вас плохо с нервами, Кроу.
— Попали бы вы в такую передрягу, — отозвался тот.
— Что же было дальше?
— К полудню погода испортилась, пошел дождь. Ветер причудливо завывал в прибрежных скалах. Линда, сидевшая у окна, уставившись в какую-то невидимую точку на поверхности потемневшего океана, неожиданно забилась в истерике. Присматривающий за нами Отто кликнул врача, тот сделал ей успокоительный укол, и Линда мгновенно уснула. Я тоже пытался задремать, но мешал рев океана. Казалось, на остров надвигается ураган.
Очевидно, Отто решил, что можно не опасаться побега в такой шторм. А возможно, дал себя знать утренний нагоняй босса. Так или иначе, к вечеру наш охранник был заметно пьян и вполголоса напевал какую-то песенку на немецком языке.
Улучив момент, я схватил массивную медную пепельницу и ударил его в висок. Отто свалился. Я натянул на себя его куртку, взял оружие. Содержимое бумажника тоже показалось мне не липшим. Взвалив тело охранника на свою кровать, я прикрыл его одеялом. Потом попытался разбудить Линду, но из-за этого проклятого лекарства она спала, как убитая.
— Прости, Линда! — прошептал я и выскользнул в коридор.
Огромная овчарка бесшумно бросилась на меня, однако я предусмотрительно взвел затвор пистолета. На фоне рева бесновавшегося океана звук выстрелов казался треском ломающихся спичек.
Я осторожно толкнул дверь и выглянул наружу. Сплошная серая пелена дождя нависала над островом, в двух шагах невозможно было ничего разобрать. Я понял, что могу не опасаться снайперов и побежал к пирсу.
Над ним ходили огромные волны, ни одного суденышка не было поблизости. Ясно, их не рискнули оставлять у причала в такую погоду.
Я опустился на мокрые камни и заплакал. Слезы текли по щекам, перемешиваясь с дождем и соленой морской пеной.
Рука моя уже потянулась к пистолету, чтобы поставить наконец точку на всей этой истории, как вдруг почувствовал: что-то коснулось ноги. Я опустил глаза и увидел, что волны выбросили на берег надувную лодку. Словно само провидение посылало мне спасение. Конечно, отправляться на такой резиновой скорлупке в океан — сущее безумие, но разве был у меня выбор?
Несколько дней лодку, подхваченную каким-то мощным течением, носило в океане.
Потом ее заметили с судна, державшего путь на материк. Я выдал себя за рыболова-неудачника и, разумеется, назвался вымышленным именем. Мне не хотелось встретиться с парнями Голдинга в порту. Вы первый человек, к которому я рискнул обратиться, мистер Дэвис. Что мне делать? Я не могу жить, опасаясь собственной тени, мне опротивело скрывать свое имя!
— То, что вы рассказали, просто не умещается в голове, — произнес обозреватель. — Голдинг — нацистский преступник. Это невероятно!..
— Не так уж невероятно, — устало сказал Кроу, — если вспомнить, как относятся у нас к такого рода людям. Эй, что это, снова сосед? — вдруг спросил он, прислушиваясь к голосам за дверью.
— Нет… — начал было Дэвис удивленно, но тут двери стремительно распахнулись, и четверо здоровенных мужчин в форменных куртках, на лацканах которых сияла золотом готическая «Г», ворвались в гостиную.
Четким профессиональным движением один из них вышиб из дрожащей руки Джека Кроу пистолет. Затем, не говоря ни слова, мужчины, заломили Кроу руки за спину, с привычной слаженностью подхватили свою жертву, размахнулись и швырнули ее в окно. Коротко вскрикнув, пробив головой стекло, Джек Кроу полетел вниз с тридцатипятиэтажной высоты.
Громилы исчезли, зато в кресле, где только что сидел Кроу, возник, словно материализовавшись из воздуха, человек делового вида с прямым пробором и в очках. На его лацкане красовалась золотая буква.
Все произошло в считанные мгновения, и неудивительно, что на некоторое время Дэвис просто утратил дар речи. Этого нельзя было сказать о неожиданном визитере, который без обиняков приступил к делу, заговорив скрипучим голосом лишенного эмоций клерка:
— Два года назад вы просили нашего патрона, достопочтимого сэра Голдинга, об интервью. Он уполномочил меня сообщить о своем согласии. Патрон даст вам небольшое интервью на своем острове во время охоты. Патрон приглашает и вас принять участие в охоте.
Губы Дэвиса дрогнули, и собеседник понимающе уточнил:
— Вы будете стрелять в экзотических животных, только в них. А затем подробно расскажете об охоте в своей газете. Видите ли, в последнее время о патроне и его острове ходят крайне неправдоподобные слухи. Своим выступлением столь авторитетный обозреватель легко докажет, что они не стоят и выеденного яйца. Что это всего лишь слухи, не больше! — с нажимом подчеркнул он.
Интервью с Голдингом прославит вас, вы это знаете. Патрон доверил вручить вам предварительный гонорар за материал, — и он положил на столик перед Дэвисом чек.
Кстати, — мужчина словно впервые заметил рассыпанные по полу осколки, — из вашего окна, кажется, выбросился какой-то сумасшедший? Если не ошибаюсь, полиция уже вызвана. Я и мои коллеги с удовольствием подтвердим, что вы не имеете к инциденту ни малейшего отношения.
Впрочем, — вздохнул с деланным сожалением собеседник, — если весьма выгодное предложение мистера Голдинга окажется вам не по душе, около десятка свидетелей с самой безукоризненной репутацией укажут, что своими глазами видели, как вы собственными руками выбросили несчастного Джека Кроу из квартиры. А первоклассные юристы сумеют доказать, что все было именно так.
В дверь резко постучали, до их ушей донесся крик:
— Откройте, полиция!
— Ну вот, они уже здесь, — удовлетворенно кивнул мужчина. — Выбирайте, Дэвис: электрический стул или несколько приятных вечеров на острове Голдинга.
Аллан Дэвис молча взглянул на сидящего перед ним человека с безукоризненными деловыми манерами, на лежавший перед ним чек, перевел взгляд на оконные рамы, из которых торчали острые осколки…
— Ну же!.. — поторопил собеседник.
Стук в дверь становился все бесцеремоннее.
Локальный тест
(Из цикла «Сказки для взрослых»)
1
Фрасин знал о повороте на пятнадцатом километре. Об этом повороте знали все, кто постоянно ездил по трассе. Сверху круто, кольцами изогнутое между сосен шоссе напоминало змею, сжавшуюся перед прыжком.
На подъезде к повороту у пятнадцатого бдительная ГАИ навесила не один предупреждающий знак. Они, как экзотические бабочки, хлопали на ветру своими яркими, жесткими крыльями, а машины с роковой предопределенностью продолжали разбиваться в этом проклятом месте.
Подъезжая сюда, Фрасин нередко вынужден был пристраивать свой потрепанный безгаражной долей «Запорожец» в хвост веренице машин, узнавая от сердитых, нетерпеливо перекуривавших водителей об очередной аварии. Фрасин обещал себе, что в следующий раз будет добираться в поселок на электричке. Но подходила суббота, Фрасин вспоминал о переполненных в час пик вагонах и отправлялся на стоянку.
В пригородный поселок он ездил из-за Людмилы. То, что завязывалось между ними, уже не умещалось в рамках обычного романа. Относившийся прежде к семейной жизни как к отдаленной абстракции, Фрасин все чаще ловил себя на том, что не представляет будущего без Людмилы. Они встречались более года, однако Фрасин не мог сказать, что хорошо знает эту женщину, заведовавшую библиотекой в поселке. Людмила не любила говорить о себе. Даже в мгновения близости что-то незнакомое, затаенное скользило в глубине ее серых, немного раскосых глаз.
Когда Фрасин окончательно осознал, что незаметно овладевшее им чувство не умерить привычными встречами по выходным, он решился на серьезный разговор.
Фрасин пытался представить, как повернется этот разговор, что решит Людмила, и незаметно для себя увеличивал скорость. Усеянное янтарными в лучах осеннего солнца листьями шоссе мягко стелилось под колеса машины.
…Есть люди, которых обычно минуют стороной любые невзгоды. Может, оттого, что не рвутся они к глубинным пластам жизни, а как бы скользят по ее поверхности, обходя опасные столкновения и конфликты. Кому-то ехидное замечание вставшего не с той ноги шефа, хамство в битком набитом троллейбусе или выпавший на зиму отпуск могут основательно подпортить настроение, отравить не один день жизни. А другой стряхнет передряги с себя да еще усмехнется мимоходом, отыскав комичную сторону в нечаянном, происшествии.
К числу последних, всегда и всем довольных людей, принадлежал и двадцатипятилетний аспирант университета Фрасин. Был он в меру способен, в меру ценим начальством. Готовился к защите диссертации, тему для которой избрал апробированную, не сулящую особых хлопот и неприятных сюрпризов.
Коллеги относились к Фрасину по-разному. Одни завидовали его легкому характеру и обвиняли в излишней предрасположенности к компромиссам, другие считали бесхитростным парнем с открытой душой. Не склонный к углубленному самоанализу, Фрасин в конечном счете мог оказаться и тем, и другим — в зависимости от конкретных обстоятельств.
Родителям Людмилы он не понравился с первой же встречи. Да и как мог приглянуться пожилой практичной чете довольный своей скромной участью аспирант с неухоженным «Запорожцем»? Однажды Фрасин случайно стал свидетелем, как Егор Константинович, работавший на местном мясокомбинате, придя домой, «разгружался» на кухне. Он как раз вытаскивал из-за голенищ высоких, облепленных грязью кирзачей внушительные бруски разрезанной вдоль любительской колбасы. Перехватив растерянный взгляд Фрасина, Егор Константинович не смутился. Отставив в сторону сапоги, добыл из внутреннего кармана тускло сверкнувший серебряной крышкой портсигар, многозначительно прищелкнул темным ногтем по чужой монограмме. Извлек из дорогой вещицы обыкновенную «Приму», прикурил от золотой зажигалки, выглядевшей игрушечной в огромных его ручищах. Выпустил из ноздрей клуб дыма, нарочито глядя куда-то мимо Фрасина. В неторопливых движениях Егора Константиновича угадывалось что-то большее, чем поза — откровенная демонстрация своего нехитрого жизненного кредо перед неопытным очкариком.