– Джек? – неуверенно позвал Марк. – Джек, это вы?
Ответом ему было молчание, плотное, непрошибаемое, как камни, охраняющие вход в здешний мир. Дудочка всхлипнула и захлебнулась. Боясь потерять даже жалкие эти звуки – пусть будет все угодно, но не тишина, не этот туман, – Марк заспешил к лесу.
Под кронами резко потемнело. Исчезли даже огоньки. В редких просветах за кончики ветвей цеплялась мгла. Марк торопился, как ему казалось, за отголосками музыки. Вот только музыка сперва оказалась шелестом листьев, потом – журчанием воды в белой клубящейся реке, а потом Салливан понял, что окончательно заблудился. Он шел, невольно ускоряя шаг, потому что невидимые существа таращились ему в спину, замерев от любопытства. Корни пересекали тропу и норовили дать подножку. Срывалось дыхание. Остро кольнуло в боку. Марк остановился, отдуваясь и уперев руки в колени. Скорее по привычке, чем сознательно, он попытался разыскать чей-то ментальный след – но в ответ хлынул такой темный холод, что Салливан отшатнулся и попятился, как от удара. Лес подернулся пеленой, и сквозь нее вновь проступила серая равнина и отчетливей сделался звук камышовой флейты.
«Я умираю», – подумал Марк, и снова глухо и безнадежно прокричал:
– Джек!
Что-то ужалило его за левым ухом; Марк хлопнул себя по голове и обжегся. Поднес руку к лицу. На его ладони сидел оторвавшийся от других светляк. Салливан сжал светляка в кулаке и запихнул в карман. Когда Марк поднял глаза, между древесными стволами вспыхнула оранжевая точка.
Как он бежал! Хрипя, задыхаясь и прыгая через груды бурелома, Марк несся к огоньку. Флейта умолкла за свистом воздуха в легких и гулом крови в ушах. Наконец деревья раздались, и Салливан вывалился на небольшую прогалину.
На другом конце поляны стоял дом. Дом, сложенный из крупного камня, с крышей из сланца и невысоким крыльцом. В восточном окне распахнуты были ставни. На подоконнике расселась небольшая тыква, и в тыкве горел свечной огонек.
– Дед? – глупо пробормотал Марк.
Спотыкаясь, он кинулся к дому. Взлетел на крыльцо и распахнул дверь, ведущую в гостиную.
Конечно, никакого старика в доме не оказалось. Камин давно потух, на углях лежал толстый слой пепла. Пыль поднималась при каждом шаге Марка, и все в комнатах подернулось беловатым одеялом пыли. Скрипели половицы. Стекла фотографий на стенах покрылись узором мелких трещин, и невозможно было различить выцветшие лица на снимках. Старый Салливан огорчился бы – он купил антикварную камеру на аукционе в Дублине и очень ею дорожил. Дедовское кресло жалобно охнуло, когда Марк опустился в него и, ссутулившись, закрыл лицо руками.
Он не знал, сколько просидел так. Часы с кукушкой остановились. Никто не подтягивал цепь с медной гирькой в форме наковальни. Наконец Марк встал и прошел на кухню. Открыв нижний ящик буфета, где дед хранил всякую хозяйственную мелочь, Салливан вытащил моток толстой стальной проволоки и кусачки. Взяв еще складной нож, он перебрался в гостиную. Снял тыкву с подоконника и аккуратно принялся прорезать в верхней части светильника отверстия, чтобы прикрепить проволочную ручку.
Салливан пробыл бы в этом доме еще долго, но оцепенение в мышцах и ползущий по ногам холод напомнили, что надо спешить. Подхватив тыкву за новенькую ручку, Марк подошел к двери. Ему очень хотелось оглянуться, чтобы в черной памяти зрачков остались продавленное кресло, и камин, и портрет Дина Шеймаса рядом с фотографией деда на каминной полке. Там же стояла и его детская фотография в рамке из белых ракушек. Марк не оглянулся.
Распахнув дверь, он шагнул за порог – ив лицо ему ударил вечерний свет. Эти красноватые лучи показались такими яркими после многочасовой мглы, что Марк вскрикнул, зажмурился и сделал шаг назад. Плечи его уперлись в холодный камень. Салливан обернулся.
Он стоял на вершине холма у подножия каменного дольмена. Внизу и по сторонам тянулась осенняя мерзлая травка, кусты. Горизонт окутала пелена, а в ней угадывался лес и дымы небольшой деревни. Марк глубоко и сильно втянул морозный воздух.
Он выбрался. Он вышел по ту сторону холма. Ветер ударил в левую щеку, неся запах близкого моря. Огонек в тыкве мигнул, но не погас. Что-то трепыхнулось в нагрудном кармане. Марк расстегнул клапан, и на свет выбрался зеленый болотный огонек. Покружился над дольменом, мигнул и устроился над головой Марка.
– Я не мертвец и не житель болот, – сказал Салливан.
Но, должно быть, в его голосе не было достаточной уверенности, потому что огонек не отстал. Марк пожал плечами и начал спускаться с холма.
Север Ирландии, канун Хэллоуина
Расстояние в сумерках оказалось обманчивым, и, когда Марк добрался до деревни, уже изрядно стемнело. Между поселком и лесом расположилась невысокая церковь. Церковную крышу покрывала гнилая солома, а на кресте угнездилась ворона. Марк, прищурившись, смотрел, как над церковью умирают последние краски заката. Багровая полоска вспыхнула и погасла, и тут же зажглась снова, но ближе к земле. Редкая цепочка факелов. От деревни донеслись крики и громкий стук.
– И тут все не слава богу, – пробормотал Марк и остановился в тени ограды.
Здесь пахло прелью и разрытой землей. За изгородью торчало несколько могильных крестов. Парочка из них выглядела достаточно свежей, и зеленый огонек беспокойно заметался над головой Марка.
– Мы не будем оживлять покойников, – прошипел Салливан и потянулся к огоньку.
Занятый охотой за светляком, он не сразу заметил выпавшего из сумрака человека. Сначала услышал хриплое, с присвистом, дыхание и шум торопливых шагов и только потом оглянулся. Человек стоял, приложив костлявую руку к груди, и смотрел на Марка со странной смесью ужаса и восторга. Прежде чем Салливан успел сообразить, что происходит, пришелец бухнулся на колени и просипел:
– AhMhuire!
«Матерь Божия». Дедовские уроки не прошли зря, и Марк, усмехнувшись, ответил по-гэльски:
– То ta me in amhras.
«Это вряд ли».
Подняв повыше светильник, он вгляделся в лицо незнакомца – и отшатнулся. Тусклые черные глаза, землистые щеки, крупные и резкие, хотя и искаженные многолетним пьянством, черты. Он видел этого человека. Видел его в сером безвременьи, на галечном пляже у безымянного моря, во главе ватаги мертвецов. Только у трясущегося в грязи бедолаги не было багрово-синей полоски на шее. Следа от веревки или ремня…
– Ты дьявол? – спросил человек. – Ты явился, чтобы забрать мою душу?
Два. Он скажет «да» и, когда воскрешенный чужой и чуждой силой человек с трудом поднимет веки, представится инквизитором. Марк Салливан, инквизитор. Неплохо звучит. С такой профессией и с его талантами можно добиться большого успеха в эти скудные времена.
Раз. Каково это – обречь неповинного человека на вечное проклятье и вечное скитание?
Два. Не забыть оставить ему тыкву.
Раз.
Два.
Марк открывает глаза.
Татьяна Иванова
Бытовые подробности Апокалипсиса
Рассказ
Вы, кто любите легенды
И народные баллады,
Этот голос дней минувших,
Голос прошлого, манящий
К молчаливому раздумью,
Говорящий так по-детски,
Что едва уловит ухо,
Песня это или сказка, —
Вам из диких стран принеся
Эту Песнь о Гайавате!
Генри Лонгфелло. «Песнь о Гайавате»
В наши непростые времена любой взрослый оптимистичный пофигист смотрится дико, но притягательно. Вот в чем причина.
Бывшие студенты, которым она читала лекции в MBA, годами потом держались за ее юбку. Большинство этих студентов осваивали курс средней школы в девяностые годы. Духовные беспризорники. Образовательную систему в девяностые клинило, большинство учителей, подавленные бесперспективностью работы в школе, на уроках жаловались детям на жизнь, халтурили, вымогали по мелочи – словом, не всегда тянули на роль полноценных наставников. Потом вузы. Большинство преподавателей, подавленные бесперспективностью работы в институте…
Но дети – молодцы, выбились в люди, заработали денег и пошли получать нормальное, амбициозное, полезное для карьеры образование. Здесь не довольных жизнью преподавателей было гораздо меньше. Но даже на их фоне Тамара Чернышова выделялась тотальным душевным здоровьем, знанием жизни, полным отсутствием желания критиковать реальность и скулить на проблемы. На ее лекциях всегда стоял хохот – терапевтический, как оказалось, то, что нужно изголодавшимся по светлой стороне жизни душам. Одновременно Тамара умудрялась, пересыпая шутками смыслы, вколачивать духовным беспризорникам знания и даже новый опыт. В любой конкуренции, говорила Тамара, усаживаясь на любимого «конька», даже в конкуренции по правилам, существует единственный тестовый момент, когда человек, что бы он ни говорил или ни делал до этого, выдает себя с головой. Это момент «первой крови», которую можно выпить, ссылаясь на хорошие причины, а можно и не пить, без всяких причин. Возврата не бывает, переиграть нельзя. За пределами тестового момента лежит другой дивный, новый мир – впрочем, для кого как. Остальные темы и подтемы, развиваемые Тамарой в лекциях, были лишь частным случаем ее любимой мысли – абстрактной, выдуманной давным-давно на диване во время просмотра телевизионной передачи «В мире животных».
Время от времени в лекционной аудитории воцарялась щемящая тишина, каждый уходил в себя, вдруг пораженный полученной истиной или просто усвоенным фактом. В такие минуты, рассматривая маникюр, Тамара отстраненно думала, что теоретически могла бы управлять народами, но все как-то руки не доходят. К своей преподавательской деятельности она относилась честно, но без экзальтации. Это был способ с пользой отдохнуть от основного места работы. Тамара не скрывала своих истинных целей, предупреждала о крайнем эгоизме, не помнила фамилий студентов, путала их имена – ничто не помогло. Получив диплом MBA, они продолжали советоваться с Тамарой по самым разнообразным жизненным поводам.
Звонок, поступивший от бывших студентов в весенний день 2010 года, настиг Тамару в офисе, когда она вымучивала статью и внутренне готовилась удавить каждого, кто ей помешает. Звонил Игорь, лидер группы, закончившей обучение года два или три назад, – Тамара путала и это. Группа вызывала у нее симпатию: все вменяемые, успешные, хорошо устроены, до сих пор держались вместе. Тамара, как законченный интроверт, групповую сплоченность не понимала, но уважала. Она хорошо изучила повадки этой группы – когда они прикалываются, когда говорят серьезно. На сей раз все было трагично.
– Тамара, что вы думаете по поводу конца света? – это был голос человека, на прошлой неделе похоронившего всю родню, включая любимую кошку.
– Конец света? Вы который из них имеете в виду? – заинтересовалась Тамара. Похоронный тон Игоря ее не смутил. Этот белобрысый бутус имел склонность вечно все преувеличивать. – Сейчас такой выбор, просто глаза разбегаются.
Игорь подавленно выдохнул:
– 2012 год… Майя.
– A-а… Так это еще вагон времени. Можно хорошо поразвлечься, – беспечно ответила Тамара, одновременно добивая в статью фразу, которую минут двадцать подыскивала для финала. – Игорь, в связи с чем вопрос?
Комментарий Игоря ее сначала позабавил, а потом глубоко заинтриговал. Игорь, сбиваясь и волнуясь, принялся рассказывать о новом поветрии – сообществах, которые образовались для подготовки к концу света. Эти сообщества активно обменивались опытом в Интернете. Одна группа на Украине, к примеру, выкапывала бункер, другая, с Урала, – напротив, закапывала продукты. Бывшие студенты Тамары тоже решили не отставать, но пока, судя по всему, не располагали зрелой концепцией встречи конца времен. Предчувствуя развлечение, Тамара вальяжно устроилась в кресле. К этому моменту практически все сотрудники, находившиеся в кабинете, побросали работу и вывернули уши в ее сторону. Мобильник Тамары жил своей жизнью и часто помимо ее воли работал, как громкоговоритель.
– Хорошо, – остановила Тамара Игоря. – А что делает ваша группа?
– Мы сейчас список составляем, что купить к концу света. Хотели посоветоваться.
Тамара сдержала приступ смеха. Смеяться было нельзя.
– Читайте.
– Первое. Антибиотики, – серьезно начал Игорь.
– Стоп. Люди бункер роют, продукты прячут, а вы с лекарств начинаете. Болеете, что ли, часто?
– Нет, мы просто рассудили, что бункер может засыпать, продукты пропадут. В конце концов, если будет очень голодно, всегда можно съесть соседа… Какие проблемы? А лекарства просто так из соседа не добудешь, – деловито сообщил Игорь. Сразу видно – они продумали все детали.
Коллега Тамары за соседним столом повалился в конвульсиях беззвучного хохота.
– Игорь, с таким подходом вам надо уже сейчас подбирать кандидатов. Возможно, кого-то начинать откармливать…
Игорь, наконец, понял, что над ним издеваются.
– Ну, Тамара… – обиженно протянул он. – Мы же серьезно. Мы сейчас серьезные проблемы решаем. Жениться – не жениться, рожать – не рожать. Вот квартиру покупать надо… А вдруг конец света?
– Ипотеку пусть берут! И-по-те-ку! – не выдержал кто-то, давясь от смеха.
Тамара погрозила кулаком в сторону юмориста.
– Конечно, рожать! – драма ситуации дошла до нее. – Конец света – удумали! Вы нам так всю демографию завалите. Идите и немедленно займитесь сексом. О результатах доложите. Понятно?
Игорь был явно сконфужен отпором. Он долго мямлил что-то в свое оправдание, пытался объясниться. Продержавшись минут пять, этот успешный начальник департамента маркетинга сдался.
– Понятно, – вздохнул он. С облегчением? Или так показалось? – Тамара, а что будете делать вы, если конец света все-таки наступит?
Тамара никогда об этом не задумывалась. Она ни капли не боялась прихода конца света. Скорее, это даже развеселило бы ее. Такой щелчок по носу напыщенному, утратившему чувство юмора человечеству! Все равно когда-нибудь все накроется, почему бы не прямо сейчас? В основном, людей пугает не конец мира, а собственная кончина. Мир – кто о нем заплачет? А вот я, пуп Вселенной – совершенно другое дело. У меня прекрасное лицо, длинные ноги и большой мозг. Я не могу умереть, как не может погаснуть солнце. Впрочем, солнце как раз может, а вот я обязан быть вечным светилом… Именно так думает большинство. Тамара относилась к тому меньшинству, которое восприняло бы Апокалипсис как стандартный развлекательный тур на выходные по Золотому кольцу – и помолиться дадут, и в баньке попариться, и медовухой накачают, и на тройке прокатят, а если ударят где головой, душа отлетит, улыбаясь, ни на кого не пеняя.