Тёмный Принц - Геммел Дэвид 8 стр.


Все три полиса в разное время тайно правили Македонией.

Филипп знал, что бескрайние войны могли продолжаться нескончаемо, ибо сотни больших и малых городов северной Греции платили дань разным хозяевам. Любой диспут меж такими городами мог быть заглушен — и заглушался — более могущественными силами. В одной только Македонии, когда Филипп пришел к власти, более двадцати официально независимых городов дали клятву верности трону. Но, несмотря на это, они формировали союзы со Спартой, Афинами или Фивами, каждый город поставлял свою маленькую армию или ополчение. Многие из них представляли собой прибрежные поселения, что могло обеспечить безопасную высадку для вторгающейся армии. Одну за одной, в течение семи лет с того дня, как стал Царем, Филипп брал эти крепости, иногда силой — как Метону, население которой было продано в рабство — но чаще легким воздействием, подкупом, или просто смешивая все три метода, что люди и называли дипломатией.

План был до неприличия прост: убрать все угрозы внутри царства посредством военной хитрости.

Он заключил ранний договор с Афинами, позволявший ему сосредоточиться на том, чтобы разбить врагов к востоку и северу. Теперь он наладил крепкие связи с Фессалией на юге, разбив Фокейскую армию, опустошавшую центральную Грецию.

Но тучи по-прежнему сгущались. Армия Филиппа вошла в независимый город Амфиполь на восточной границе — в город, который желали прибрать к рукам афиняне. Этот захват прошел не без критики — в том числе и со стороны Пармениона.

— Ты пообещал Афинам, что позволишь им править этим городом, — заметил генерал.

— Не совсем так. Я сказал им, что не рассматриваю этот город как македонский. Всё-таки тут есть разница.

— Небольшая, — ответил Парменион. — Ты заставил их поверить в то, что дашь им контроль над городом. Это означает объявление войны Афинам. Мы готовы к ней?

— Риск не велик, друг мой. Афиняне не столь богаты, чтобы развернуть войну на такой дистанции. А я не могу позволить, чтобы Амфиполь стал секретной базой для Афин.

Тут Парменион рассмеялся. — Здесь больше никого нет, Филипп. Тебе не обязательно говорить таким высокопарным тоном. Амфиполь богат; город контролирует торговые пути во Фракию и все южные подступы к реке Стримон. У тебя заканчивается монета, а войску нужно жалование.

— Так и есть, — ответил Филипп с болезненным выражением лица. — Кстати, войско еще недостаточно велико. Я желаю, чтобы ты подготовил еще десять тысяч человек.

Улыбка сошла с лица спартанца. — У тебя уже более чем достаточно воинов для того, чтобы защитить свое царство. Откуда же исходит угроза? Фракия разделена, три царя воюют там друг с другом; с пеонийцами покончено, а иллирийцам никогда не вернуть былого величия. Сейчас ты собираешь армию для завоевания — не для обороны. Так чего же ты хочешь, Филипп?

— Я хочу еще десять тысяч человек. И прежде чем ты задашь еще один вопрос, мой спартанский друг, не ты ли сам посоветовал мне однажды держать свои планы в секрете? Хорошо же, ну так я следую твоему совету. О том не будет знать никто, кроме Филиппа. И разве не мой стратег учил меня природе империи? Мы остаемся сильны, говорил он, только пока мы растем.

— Да, так он и говорил, государь, — согласился Парменион, — но, как и в любой стратегии, здесь встает вопрос меры. Армию нужно снабжать, линии сообщения должны быть открыты и легко проходимы. Твое главное преимущество перед Афинами — в том, что твои приказания выполняются незамедлительно, в то время как афиняне должны собрать ассамблею и днями, а может и неделями обсуждать решение. К тому же, в отличие от персов, мы не приспособлены к империи.

— Тогда нам надо приспособиться, Парменион, ибо час Македонии настал.

Филипп посмотрел на карту, его острый разум изучал наиболее опасные места. Парменион был прав. Взятие Амфиполя и других независимых крепостей вселило страх в сердца его соседей, которые занялись вербовкой наемников, гоплитов из Фив, копейщиков из Фракии, лучников с Крита.

И Афины, расположенные далеко на юге, объявили войну, выслав агентов во все северные земли и города, подстрекая их против македонского агрессора. Теперь, когда фокейцы разбиты, игра становилась сложнее, потому что ни один враг не осмелится в одиночку поднять голову из укрытия, и ни одно сражение само по себе не решило бы дилеммы Филиппа.

Его враги будут ждать признаков слабости с его стороны — и тогда ударят все вместе, с востока, запада и юга. Если он двинется против кого-то одного, то остальные бросятся на него со спины, вызвав войну на двух и более фронтах.

Величайшая из самых близких угроз исходила с востока, от Олинфа, главного в Халкидонской Лиге городов. Палец Филиппа пробежал вдоль имеющих форму трезубца земель Халкидики. Все вместе города могли выставить двадцать тысяч гоплитов, вооруженных копьем, мечом и щитом, более трех тысяч всадников и, пожалуй, семь — или восемь — тысяч копьеметателей. Война с Олинфом выйдет дорогостоящей и опасной. Кто бы ни победил, он будет так ослаблен, что падет жертвой нового агрессора. Вот почему олинфяне так полагались на успех наемных убийц, засланных в Пеллу.

Тут Царь услышал чеканный шаг марширующих гвардейцев во дворе у него под окном. — Ступай сегодня с осторожностью, Филипп, — предостерег он самого себя.

***

Аттал осмотрел десять воинов Царской Гвардии, проверяя их бронзовые нагрудники и шлемы, ножны для мечей и поножи. Они сияли как отшлифованное золото. Обойдя строй, он посмотрел на их черные плащи. Ни следа пыли или грязи. Убедившись в этом, он снова встал перед строем.

— Будьте наготове, — медленно произнес он, — ибо Царь всегда в опасности.

— Мы готовы? — спросил Царь.

— Да, государь, — ответил Аттал.

Двое солдат открыли ворота, и Филипп вышел из царского двора, приветствуемый громовым возгласом горожан за стеной. Аттал держался рядом у него за спиной. Вытерев пот с глаз, он окинул взглядом толпу. Там были сотни людей, ожидающих по обе стороны улицы. Самые разные цветы дождем посыпались на Царя, когда он помахал своему народу. На отдельной площадке ожидал парад: всадники из Фессалии, послы из Фив, Коринфа, Фер, Олинфа и Фракии. За ними были жонглеры и акробаты, шуты и актеры в масках из сверкающей бронзы. Замыкали шествие два белых быка, увешанных цветами, которые отправились в свою последнюю прогулку к жертвенному алтарю всемогущего Зевса.

Филипп встал во главе процессии и направился вдоль по улице Александроса.

Аттал, который держал руку на оголовье меча, увидел, как толпа подалась вперед, напирая на тонкий строй солдат, которые с двух сторон пытались держать путь свободным. Филипп всё шел, махая рукой и улыбаясь. Маленький мальчик проскочил слева, подбежал к Царю. Аттал наполовину вынул меч. Он вдвинул его обратно в ножны, когда Филипп подхватил мальчишку на руки и остановился, а ребенок протянул ему гранатовый плод.

— Где твоя мать? — спросил Филипп. Ребенок указал направо, и Царь отвел мальчугана назад, передав его женщине в толпе.

Аттал выругался. Один удар — и всё тотчас будет кончено…

Но Филипп вернулся к центру улицы и продолжил свой путь во главе процессии.

Едва они достигли торговой площади, Аттал обвел взглядом толпу справа налево, всматриваясь в лица, ловя малейший признак напряжения. Цветы по-прежнему летели, дорога покрылась мириадами красок

Вдруг толпа надвинулась вновь. От нее отделились трое и побежали к Царю.

Ножи блеснули в свете солнца, и Аттал метнулся вперед.

Длинный кинжал вонзился Царю в бок.

— Нет! — вскричал Аттал. Филипп пошатнулся, его рука нырнула под плащ и вынырнула со спрятанным там мечом. Клинок раскроил горло первому убийце. Второй кинжал нацелился Царю в шею, но Филипп парировал удар, обратным движением разрезав противнику руку от локтя до плеча. Аттал убил третьего, который пытался вонзить свой кинжал Филиппу в спину.

И толпа подняла ликующий крик. Когда Филипп подошел к раненому убийце, тот бросился на колени.

— Пощади. Я расскажу тебе всё! — взмолился он.

— Ты всё равно не скажешь ничего ценного, — молвил Царь, и его меч пронзил убийцу между ключиц.

— Позвать хирурга! — крикнул Аттал, подойдя к Филиппу и беря его за руку.

— Нет! — отменил приказ Царь. — Он не понадобится.

— Но я видел, как он пронзил тебя.

Филипп сжал кулак и ударил по своей тунике. Послышался звон металла. — Под этой одеждой нагрудник, — сказал он. — Я могу быть безрассуден, Аттал, но я не глуп. А теперь продолжим шествие, — рыкнул он.

Позже, тем же вечером, когда Царь отдыхал у себя в покоях, выпивая кубок за кубком, Аттал задал вопрос, мучивший его весь день.

— Зачем ты убил последнего головореза? Он мог назвать имена своих нанимателей.

— Это бы ничего не дало. Мы оба знаем, что эти люди пришли из Олинфа. И если эта новость будет предана огласке, то я буду невольно втянут в войну с халкидянами; этого потребует народ. Однако это был хороший день, разве нет? Хороший день, чтобы остаться в живых?

— Мне он вовсе не понравился, — буркнул Аттал. — Я там на площади на десять лет постарел.

Филипп хохотнул. — Вся жизнь — игра, друг мой. Нам не спрятаться. Боги используют нас, как пожелают, а потом избавляются от нас. Сегодня мой народ лицезрел Царя; они видели, как он шествовал, как сражался и как победил. Их гордость получила подпитку. Таким образом, олинфяне только послужили мне на пользу. Я испытываю благодарность к ним — и к тебе за то, что прикрыл меня со спины. Я доверяю тебе, Аттал, и ты мне нравишься. Благодаря тебе я чувствую себя удобно — и безопасно. Помнишь тот первый день в Фивах? Когда я держал нож у своей груди, давая тебе шанс вонзить его?

— Кто же такое забудет? — ответил Аттал. Юный принц боялся, что Аттал был послан убить его, и дал ему возможность сделать это в одной из аллей, без свидетелей. И Аттал испытал искушение. В те времена он служил Птолемею, а Филипп был всего лишь мальчишкой, смерти которого желал сам Царь. И всё же он не нанёс тот удар… и до сих пор не понимал, почему.

— О чем задумался? — спросил Филипп.

Аттал переключил сознание на реальность. — Да всё прокручиваю в голове тот день, и путешествие обратно в Македонию. С чего ты стал доверять мне, Филипп? Я знаю себя, и все свои грехи. Я бы и сам себе не доверял — так почему ты стал?

Усмешка сошла с лица Царя, он подался вперед, вцепился в плечо Аттала. — Не сомневайся в этом, — посоветовал он. — Просто наслаждайся. Лишь немногие удостаиваются доверия Царя, или его дружбы. А ты заслужил и то, и другое. И не имеет значения, почему. Может, я вижу в тебе качества, которые ты сам в себе еще не обнаружил. Но, когда я окружен врагами, ты — тот самый человек, кого я более всего хотел бы видеть рядом. Пусть этого будет достаточно. — Царь допил вино, наполнил кубок снова. Он встал — шатаясь — и выглянул в окно, устремив взор на запад.

Аттал вздохнул. Истощенный напряженным днем, он вышел и направился в свои комнаты в новой казарме. Его слуги зажгли фонари в андроне и спальне. Аттал распутал завязки нагрудника, снял его и сел на скамью.

— Ты глупец, если доверяешь мне, Филипп, — прошептал он.

Слишком утомленный, чтобы подняться в верхние покои на свою кровать, он завалился на скамью и заснул.

***

— Впечатляющий жеребец, дорогой Мотак. Как случилось, что фивянин сумел развить в себе такой талант к коневодству? — Перс потеребил свою золоченую бороду и откинулся на спинку стула.

— Я внимательно слушаю и обучаюсь, благородный Парзаламис. Как тебе вино?

Перс тонко улыбнулся, но его тусклые глаза не выказывали и следа юмора. — Конечно вино мне по вкусу — ведь оно из моей страны, и я полагаю, по меньшей мере, десятилетней выдержки. Я прав?

— Меня бы удивило, если бы ты не угадал.

— Весьма лестный комплимент, — сказал Парзаламис, встал из-за стола и прошел к открытой двери, встал там и стал смотреть в сторону западных холмов. Мотак остался сидеть на скамье, но наблюдал взглядом за разодетым в шелка персом. Ну и одежды! — подумал он. К чему нужна такая роскошь? Парзаламис носил широкие штаны из синего шелка, подпоясанные серебряным шнуром, на который были нанизаны маленькие жемчужины. Рубаха была тоже шелковой, но цветом напоминала свежие сливки, на груди и спине красовалась золотая вышивка в форме головы грифона — полу-орла, полу-льва. Плаща у него не было, но тяжелый кафтан из крашеной шерсти был небрежно отброшен на скамью. Взгляд Мотака упал на его сапоги. Они были сделаны из кожи, какой он никогда еще не видел, слоистой и неровной, но с таким блеском, что вызывала желание протянуть руку и прикоснуться.

Парзаламис повернулся и подошел обратно к своему месту. Богатый персидский парфюм ударил Мотаку в ноздри, когда купец пересекал комнату, и тот рассмеялся. — Что тебя так развлекает? — спросил его гость с напрягшимся лицом.

— Да тут не развлечение, а неудобство, — мягко ответил Мотак. — Хоть я и счастлив видеть тебя здесь, твое великолепие заставляет меня чувствовать, будто я живу в свинарнике. Я вдруг вижу все трещины в стенах и замечаю, что полы неровные.

Перс успокоился. — Ты умный человек, фивянин. И твой язык быстрее гепарда. Итак, я купил твоих коней, а теперь перейдем к более серьезным материям. Каковы планы Филиппа?

Опустив ноги со скамьи на пол, Мотак повторно наполнил свой кубок. — Парменион уверяет меня, что он по-прежнему защищает собственные границы от своих врагов. Царю Царей бояться нечего.

— Царь Царей ничего не боится! — прошипел Парзаламис. — Ему всего лишь любопытен его вассальный царь.

— Вассальный? — изумился Мотак. — Насколько я понимаю, Филипп не отсылает дань в Сузы.

Назад Дальше