Вот так оно все и шло с полгода, пока мамаша с папашей не запродали меня зубодеру и я не пустился в бега. А теперь, пристроившись на полу в доме у Джо Заббиду, я жалел, что не простился с мистером Амбартом Джеллико. Увидимся ли мы еще? Вряд ли.
Я потому и обрадовался, что Джо Заббиду тоже оказался ростовщиком. Конечно, мистера Джеллико он не напоминал, но все-таки одной профессии люди, как-то спокойнее. Тем более тут не Город. Тогда мне казалось, что все наперед ясно — и с мистером Заббиду, и с деревушкой Пагус-Парвус. Но я еще не знал, чем занимаются ростовщики, которые берут в заклад секреты.
Глава шестая
Лавка открывается
В самом деле, деревушка Пагус-Парвус нимало не походила на Город. Она лепилась на склоне горы, в краю, название которого менялось столько раз, что никто уже и не помнил, как эта местность называлась изначально. Вся деревушка состояла из одной-единственной улицы, мощенной булыжником и застроенной вперемежку жилыми домами и лавками. По виду постройки напоминали лондонские, какие были там в эпоху Великого Пожара. Первые и вторые этажи домов нависали над улицей (а у богача Иеремии Гадсона над улицей нависал и третий этаж с четвертым). Временами дома на противоположных сторонах улицы почти соприкасались. Окна, маленькие, в свинцовых переплетах, тоже не особенно пропускали свет. Наружные стены домов были крест-накрест перечеркнуты балками. Вследствие того что деревушка стояла на склоне горы, дома со временем покосились и покривились, а некоторые осели в землю. Казалось, толкни один — остальные тут же повалятся как подкошенные.
Как мы уже говорили, единственная улица поднималась в гору и упиралась в церковь, куда местные жители заглядывали только на крестины или на похороны. Уход из этого мира и появление на свет считались событиями, достойными внимания; в остальное же время обитатели деревушки не испытывали потребности ходить в церковь. Здешнего священника, преподобного Стирлинга Левиафанта, такое положение дел целиком и полностью устраивало. Этот пастырь не гонялся за овцами своего стада, но предоставлял им идти каждой своим путем, как кому заблагорассудится.
Кроме того, подъем в гору и впрямь был непомерно крут.
И все же, несмотря на это обстоятельство, а также на снегопад, утром следующего дня возле бывшей шляпной лавки собралась изрядная толпа. Солнце еще не успело показаться из-за облаков, как по деревне прокатился слух, что вместо шляпника в крайнем доме поселился новый обитатель. И местные жители один за другим, пыхтя и отдуваясь, потянулись в гору — собственными глазами убедиться, что слух верен. Действительно, в доме кто-то поселился. Окна, еще вчера мутные, отмыли до блеска, но вот незадача: стекло в витрине было кривое, поэтому, чтобы рассмотреть, что же в ней выложено, приходилось прижимать нос к самому стеклу. Именно это и проделывали изнемогавшие любопытные.
— Что тут теперь, лавка старьевщика? — поинтересовался один из них.
Уместный вопрос, поскольку все содержимое сака, накануне выгруженное хозяином (за вычетом еды и питья), было разложено в витрине и снабжено ценниками. Без ценника осталась лишь деревянная нога, прислоненная в углу.
— Зверями он торгует, — предположил другой любопытный.
Пеструю лягушку в ее стеклянном обиталище, водруженном на прилавок, было хорошо видно даже снаружи, сквозь кривое стекло. При дневном свете она положительно приковывала к себе взгляд: лягушачья шкурка блестела и переливалась алым, зеленым и желтым крапом. В местных прудах водились только самые заурядные лягушки, и ничего подобного тут отродясь не видывали. К тому же у этой удивительной лягушки и лапки были необыкновенные: не перепончатые, а вроде как с длинными пальцами — тонкими и узловатыми. И как она плавала, оставалось загадкой.
Тут за стеклом появился сам хозяин и поместил на витрину табличку с надписью:
ДЖО ЗАББИДУ — РОСТОВЩИК
Местные жители закивали и стали переглядываться — не то чтобы одобрительно, скорее сообщая друг другу: «Вот, я же говорил», хотя насчет ростовщика никто ничего не говорил. Джо тем временем вышел из лавки, неся приставную лестницу, прислонил ее к стене, проворно вскарабкался на самый верх и отцепил выцветшую вывеску со шляпой. Вместо нее на железном шесте утвердился общепринятый знак ростовщичества: три золотых шара, образующих треугольник. Новая вывеска лениво качнулась на ветру и заблестела в лучах низкого зимнего солнца.
— А лягушка продается? — спросили из толпы.
— Увы, нет, — серьезно ответил Джо. — Она мой компаньон.
Такой ответ поразил и развеселил толпу, так что прокатилась волна смешков и шепотков, а над головами присутствующих заклубились облачка пара.
— А нога почем? — справился кто-то еще.
Джо благодушно улыбнулся, слез с лестницы еще проворнее, чем забирался на нее, и выпрямился перед толпой.
— Так! — воскликнул он. — Значит, нога. О ней особый рассказ.
— Какой такой раз сказ? — встрял не в меру любознательный юноша, прославившийся именно любознательностью, а не умом. За спиной у него хмыкнули двое братьев.
— Рассказ, то есть история. Но в другой раз, — отозвался Джо.
Толпа разочарованно завздыхала, но Джо призывно поднял руку и откашлялся.
— Дамы и господа, меня зовут Джо Заббиду, — объявил он, с присвистом напирая на «дж». — Я прибыл, и я к вашим услугам. Эта вывеска, три золотых шара, свидетельствует о том, что я ростовщик. Ремесло это древнее, почтенное, уходит корнями в глубь веков. Полагаю, оно пошло из Италии. Я обещаю вам, — с этими словами он прижал правую руку к сердцу и возвел глаза к небу, — что дам достойные деньги за все, что вы принесете в заклад, и буду по справедливости взимать комиссионные, ежели вы пожелаете выкупить свои вещи. Принимаю все: одежду, обувь, утварь, украшения, часы…
— Деревянные ноги! — выкрикнул кто-то.
Джо не обратил на выкрик ни малейшего внимания. Не сбившись, он уверенно продолжал:
— Поверьте моему слову. Джо Заббиду вас не обманет.
На миг над толпой повисло молчание, затем раздались аплодисменты. Джо поклонился и улыбнулся присутствующим.
— Благодарствуйте, — произнес он, когда самые смелые подошли пожать ему руку. — Вы очень любезны.
А в это время Ладлоу вскочил как подброшенный. Мальчику приснился страшный сон: будто колют его тысячами мелких иголок. Пробудившись, он обнаружил, что в очаге трещит огонь и что одно полено плюется искрами, осыпает ими его, Ладлоу, щеки. Джо куда-то подевался, но на столе имелись хлеб, молоко и пиво, и Ладлоу мигом понял, что зверски голоден. Он напился парного молока и уплел порядочный ломоть теплого хлеба. Насытившись, он было пристроился подремать еще, но снаружи послышался шум, и мальчик подкрался к двери — поглядеть, что творится на улице.
Джо все еще здоровался с местными. Заметив Ладлоу, он кивнул толпе, которая никак не желала рассасываться и все не могла надивиться на пришельца. Появление Джо стало для деревушки настоящим событием. Сюда редко жаловали гости.
«А жаль, что редко», — подумал Джо, рассматривая окружающих. Да они же все на одно лицо! Нос крючком, узкие, близко поставленные глазки, кривые ухмылки. Кое-какие различия попадались, но в общем и целом было видно — здесь принято жениться на ближайшей родне.
«Им не помешал бы приток свежей крови», — добавил про себя Джо. А вслух сказал, обращаясь к подмастерью:
— Неплохо нас принимают, да, Ладлоу?
И продолжал пожимать все новые и новые руки. А Ладлоу стоял на пороге лавки и прикидывал, есть ли чем поживиться в карманах у местных. Но прикидывал он лениво.
Глава седьмая
Утро Гадсона
Между тем Иеремия Гадсон проснулся с невыносимой головной болью. Мучила его и тошнота: сказывались последствия вчерашнего загула.
— Дешевый эль, — проворчал он. — И чего я пью в этом мерзком, грязном Городе? Зачем туда езжу?
Впрочем, ответ он знал и сам. В Город Иеремия Гадсон ездил потому, что не доверял местным деревенским трактирщикам: неизвестно, что нальют и сколько воды туда плюхнут. В тот единственный раз, когда Гадсон осчастливил своим присутствием заведение «Маринованный пескарь» у подножия холма, ему показалось, будто хозяин, Бенджамин Туп, плюнул в подаваемый эль. Однако обвинение было возмущенно отвергнуто, и с тех пор Гадсон в местные трактиры не ходил. К тому же его бесили другие посетители — почти все они числились у него в должниках. Брать у них деньги — это он пожалуйста, но пить бок о бок рядом с теми, кто тебе должен, — увольте. Должников появление Гадсона тоже не радовало.
Вот потому-то Иеремия и наносил визиты в Город, где облюбовал «Ловкий пальчик» — трактир, расположенный прямо на мосту над рекой Фодус. Там-то он давал себе волю: угощался и пивом, и вином, и сигарами, резался в карты в пестрой компании посетителей — ворья, шулеров, шарлатанов и, уж наверно, одного-двух убийц. Гадсон никогда бы не признался в этом, но в «Пальчике» он чувствовал себя как дома.
Вспомнив, что спустил в карты немалую сумму, Иеремия застонал еще пуще.
«Ничего страшного, — утешился он. — Повышу арендную плату, вот все и восполню».
Иеремия Гадсон предпочитал искать самый простой выход из любого неприятного положения. Повышение арендной платы неизменно выручало его — ведь в арендаторах, у Гадсона ходила почти вся деревня, и в должниках тоже, а жалеть их ему и в голову не приходило. Иеремия с головой укрылся одеялом, но заснуть опять не смог — из-за вони.
«И зачем это я столько луку съел», — подумал он, сбросил одеяло, отодвинул полог и сел на кровати. Гадсон сморщился от дневного света, и только потом до его сознания дошел шум и гам, поднявшийся снаружи, на улице. Спотыкаясь и рыгая, Иеремия добрался до окна и увидел, что на вершину холма поднимается толпа народу. (Дом Гадсона стоял у подножия.)
— Полли! — заорал Гадсон. — Полли!
— Да, сэр! — Служанка мигом вскочила на ноги. До этого она возилась у очага и размышляла о зеленоглазом мальчишке, которого видела накануне ночью.
— Что там за тарарам? Поспать не дают!
— Сдается мне, это оттого, что шляпная лавка открылась, сэр.
— И что там теперь — шляпы? — оживился Иеремия.
Он обожал щегольнуть новой шляпой, а еще лучше — цилиндром, да побольше. В цилиндре он чувствовал себя особенно важной персоной. Кроме того, цилиндр придавал ему внушительности: неизменно напыженный Иеремия был коротышкой.
— Насчет шляп не скажу, сэр, а только пошел слух, будто в лавке теперь зверями торгуют, — ответила Полли.
— Зверями? — Гадсон фыркнул. — Да кто тут может себе позволить зверей дома держать, хотел бы я знать!
Даже мысль, что кто-то из его арендаторов завел себе питомца, неизъяснимо раздражала Иеремию. Сам-то он не отказывал себе ни в каких удовольствиях, но его взбесило само предположение: как, еще кто-то в деревне… Взведенный, побагровевший, он быстро оделся и заторопился на вершину холма. Его мутило, и спиртуозное дыхание со свистом вырывалось у него изо рта. Руки Иеремия Гадсон сунул поглубже в карманы, воротник поднял повыше. Когда служанка сообщила ему, что никак не разыщет хозяйский шарф, перчатки и кошелек, настроение Иеремии не улучшилось.
— Треклятый кучер! — бормотал Гадсон, увязая в снегу. — Выпороть бы его до крови! Ворюга!
Полли выждала, пока хозяин отойдет подальше, после чего закуталась в свой поношенный красный плащ и последовала за Гадсоном, держась, однако, на почтительном расстоянии. Тот поспел как раз к началу речи Джо Заббиду. Почуяв его присутствие и исходящее от него зловоние, местные жители сторонились. Едва ростовщик договорил, Иеремия Гадсон пробился вперед.
Глава восьмая
Из мемуаров Ладлоу Хоркинса
Пока Джо здоровался с местными, я прятался за дверью и в щелку разглядывал каждого из них. Хозяин никого не пропускал, кто подходил, всем руки пожимал. Я заметил, что при этом он еще каждому что-то говорил — уж не знаю, что именно, а только женщины на его слова улыбались и светлели, а мужчины расправляли плечи и выкатывали грудь колесом. Я и сам улыбнулся, не понимая отчего.
Тут в задних рядах толпы началось какое-то движение. Я вытянул шею и увидел, что вперед проталкивается тучный коротышка с потным лицом. Перед ним все так и расступались. Подойдя поближе к Джо, коротышка приосанился с чванным видом, склонил голову набок и сощурился на вывеску ростовщика, точно кот на мышь.
Неприятный это был господин, весь какой-то набыченный, будто вот-вот бросится в драку. Я решил, что лучше не попадаться ему на глаза, и потому не двинулся с места.
Хозяин, похоже, тоже заметил коротышку, однако решил и виду не подавать. Наконец коротышка не выдержал — подошел к Джо поближе и громко кашлянул три раза. Только тогда Джо как будто увидел его и представился.
— Джо Заббиду, — сказал он, протягивая коротышке руку.
Тот уставился на моего хозяина, будто на гусеницу какую.
— Гадсон, — процедил он. Руки не подал. — Иеремия Гадсон. Местный делец. Большая часть этой деревни — моя.
Услышав это имя, я навострил уши. Вот, значит, кто, сам того не зная, доставил меня в эту деревушку и заодно изменил мою судьбу.
Слова его, произнесенные с большим апломбом, были встречены в толпе язвительными смешками и сердитым шипением. Коротышка грозно насупился, упер руки в бока и давай принюхиваться — точь-в-точь боров, который роет землю. По сторонам он даже не глядел, и стой я в толпе, мигом бы стащил у него кошелек. Мерзкий тип, он это заслуживал. Тут я вспомнил, что от кошелька-то господина Гадсона уже избавил, и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
Хозяин и Гадсон стояли лицом к лицу. Джо спокойно изучал Иеремию, и я тоже присмотрелся. От этого господина так и разило богатством: волосы припомаженные, пальто темной шерсти — по самой последней моде. Коричневые бриджи и начищенные сапоги для верховой езды — добротные. По правде сказать, разило от него не только богатством, но и кое-чем еще.
— Вот что, мистер Заблуду, или как вас там, — начал Гадсон. — Нечего вам тут делать. Прогорите. У местных за душой ни гроша. — Он злобно хохотнул и еще больше напыжился. — Уж мне ли не знать: они почти все у меня в должниках.
— Посмотрим, посмотрим, — отозвался Джо, слегка отстраняясь от зловонного дыхания Гадсона. — В прошлом я неизменно убеждался, что от моей помощи людям только польза и благо.
— Помощи? — переспросил Гадсон. — Не больно-то нам нужна тут ваша помощь. Местным я помогаю сам. Понадобятся им деньги — они знают, к кому обратиться. Сами увидите, это моя деревня. Прогорите, говорю вам.
Гадсон резко развернулся и, загребая кривыми ногами, зашагал прочь с очень довольным видом: как же, поставил чужака на место, да еще при всем честном народе. Чем быстрее он шел, тем больше смахивал на пыхтящего борова.
— Иеремия Гадсон, — негромко произнес Джо. — О, наши с тобой дороги еще пересекутся.
Появление Гадсона как-то смутило и обескуражило здешних жителей, и толпа потихоньку начала расходиться. По двое, по трое местные спускались с холма, цепляясь друг за друга, чтобы не поскользнуться. Не уходила только девочка, топталась невдалеке. Лицо ее показалось мне знакомым, но, пока она не подошла поближе, я никак не мог ее признать.