— День добрый, — тихо сказала она, и я вспомнил: это же Полли, служанка Гадсона!
— И вам также, — ответил я, а что еще сказать — разрази меня гром, не знал, так что мы просто молча таращились друг на друга. Замученная, замерзшая, ножки тощие, руки покраснели от стужи, а пальцы так и вовсе посинели — она была без перчаток.
— Пойду я, пожалуй, — наконец решилась Полли. — Гадсон разозлится, если узнает, что я с тобой толковала. — С этими словами она поспешила прочь.
Мне стало ее жалко — по всему видать, Гадсон хозяин не из лучших.
Джо все это время, как ни в чем не бывало, наблюдал за нами, прислонясь к стене под вывеской.
А потом вдруг резко повернулся и уставился куда-то в другую сторону. Я посмотрел туда же, куда и он, и увидел сгорбленную фигурку с лопатой на плече. Человечек с лопатой с самого начала стоял в толпе, морщинистое его лицо ничего не выражало. Теперь, когда все разошлись, он, в отличие от остальных, двинулся не вниз, а на вершину холма — на кладбище. Джо дождался, пока человечек скроется за кладбищенской оградой, и поманил меня к себе.
— Поспешим, — велел он и двинулся вслед за человечком.
Я запер дверь лавки и последовал за хозяином, изнывая от волнения.
Глава девятая
Обадия Доск
Деревенская церковь высилась посреди старого кладбища, а поскольку располагалось оно на склоне холма, трудновато было выкопать могилу так, чтобы она получилась не набекрень. К счастью для местных, Обадия Доск, могильщик, дело свое знал и всегда старался, чтобы дно могилы вышло ровным и чтобы покойник упокоился на спине, а не на боку. На каждых похоронах родственники и близкие покойного переминались с ноги на ногу — стоять ведь приходилось на склоне. Только горные козы, временами забредавшие сюда, ничего не имели против холма — им было не привыкать, а к тому же решительно все равно, под каким углом щипать траву и объедать кусты. Здесь козы чувствовали себя как дома. К тому же трава и кусты на кладбище по известным причинам зеленели особенно пышно.
Джо, сопровождаемый Ладлоу, миновал ржавые церковные ворота, остановился и прислушался. Ветер донес до него равномерный свистящий скрежет лопаты. Оглядевшись, Джо увидел невдалеке, за надгробиями, Обадию Доска, занятого работой.
Могильщик и в молодости был сутул, а с возрастом превратился едва ли не в горбуна. По его виду сразу можно было сказать, что он всю жизнь копал могилы, — даже пальцы у него со временем скрючились точно по форме ручки лопаты. Ухватить такими клешнями какую-нибудь мелочь было одно мучение, но Обадия радовался, что хотя бы бутылку эля ему держать удобно.
Обадия не сразу заметил пришельцев. Завидев их, он выкарабкался из ямы по приставной лесенке и не без усилий воткнул лопату в земляной холмик у края могилы. Лоб и даже брови у него блестели от пота. Могильщик утерся тыльной стороной кисти, оставившей грязный след. Нелегкая это работа — копать яму в шесть футов глубиной в промерзшей земле.
Джо Заббиду приветливо поздоровался с Обадией и пожал ему руку.
— Я видел вас у лавки, — объяснил он.
— А-а, вы ростовщик, — пробурчал могильщик. — Ну так знайте: от меня вам проку не будет. Что на мне — вот и все мое добро.
Он подозрительно глянул на Ладлоу, прятавшегося за покосившимся надгробием. Парнишка могильщику сразу не понравился — такому палец в рот не клади, живо отхватит. Вон какой тощий, небось голодный. Да еще и смотрит, не мигая, прямо жуть берет.
— Это еще кто? — спросил могильщик.
— Мой помощник, — не растерялся Джо и подвел Ладлоу поближе.
Парнишка улыбнулся и, поколебавшись, протянул могильщику руку. Тот не шелохнулся.
— Помощник? Подмастерье, стало быть? И вы ему платите? Все вы, ростовщики, одинаковы. Жалуетесь на бедность, а сами живете припеваючи.
Обадия взялся было за лопату, но ростовщик придержал его за руку:
— Погодите-ка.
— Чего вам от меня надо? — нетерпеливо спросил могильщик. — Не видите, работы полно?
Джо устремил взор прямо ему в глаза — усталые глаза, — и Обадия, как ни старался, отвести взгляд не смог. В ушах у него что-то приглушенно зашумело, вроде как морской прибой. Колени подогнулись, кончики скрюченных пальцев закололо. Ладлоу в изумлении увидел, что ворчливый старик как-то смягчился.
— Похоже, вам есть что рассказать, — медленно произнес Джо Заббиду. — Не заглянуть ли вам ко мне в лавку? Скажем, в полночь. Никому нет нужды об этом знать.
Могильщик с трудом выдавил:
— Может, и зайду. А может, и нет.
— До встречи, — невозмутимо откликнулся ростовщик, точно его приглашение было принято безоговорочно.
После этого он наконец выпустил могильщика из-под прицела своих пристальных глаз, и старик оперся на лопату, чтобы не упасть.
Глава десятая
Из мемуаров Ладлоу Хоркинса
Так я и не понял, что же произошло тогда на кладбище. Понял только, что хозяин и могильщик о чем-то договорились, но о чем — поди разбери. Когда мы направились к воротам, я вдруг почуял, что за нами следят, и краем глаза заметил какую-то фигуру, прятавшуюся за деревом. Судя по платью, это был местный священник. Я подергал хозяина за рукав. Джо тоже увидел священника и приветственно кивнул ему, но преподобный отец отчего-то ужасно смутился и со всех ног кинулся в церковь.
У лавки никого не было, не считая тройки мальчишек, которые при виде Джо обратились в бегство. Они так припустили с холма, что хозяин даже засмеялся. Внутри мы устроились у очага. Я выждал минуту-другую, но хозяин, похоже, не настроен был беседовать, а наладился вздремнуть. Пока он не уснул, я решил спросить его насчет моих обязанностей.
— Обязанности? — Джо Заббиду широко зевнул. — Попозже все объясню. А пока что не буди меня, если только клиент не появится.
Тем дело и кончилось.
Я поплелся в соседнее помещение, облокотился на прилавок и задумался. Пестрая лягушка Джо некоторое время созерцала меня, соскучилась и отвернулась. Положение мое было странным. Прокормиться-то я всегда умудрялся, а вот работы у меня никогда не было — настоящей службы. Уж так меня воспитали мамаша с папашей, а они были жулики из жуликов — всю жизнь промышляли воровством. Поэтому мне выбирать не приходилось, и я просто пошел по их стопам, причем даже до того, как, собственно, выучился ходить. Во младенчестве я был крошечным и тощеньким, рос медленно, так что, когда мне исполнилось полтора года, папаша придумал такую штуку. Он клал меня в хлебную корзинку и носил на голове, для виду положив сверху несколько черствых караваев. Помню эту качку: со страху я вцеплялся в корзинку, как клещ. До сих пор не могу путешествовать, меня в любой повозке начинает тошнить.
Так вот, папашин трюк. Как только подворачивался удобный случай, папаша подавал мне сигнал: «За дело, малыш». По этой команде я должен был стащить шляпу или парик с головы прохожего, которого миновал папаша. Представьте себе изумление ни в чем не повинного господина, внезапно обнаружившего, что на голове у него ничего нет! Разумеется, к этому моменту папаша был уже далеко — он отлично умел исчезать в толпе.
Этот промысел приносил папаше изрядный доход, ведь парики и шляпы ценились высоко и платили за них щедро. Однако, естественно, с возрастом корзина стала мне мала. Мамаша предлагала продать меня в ученики трубочисту — я по-прежнему был щуплый и тощий, так что пролезать в узкие трубы и коленчатые дымоходы мне было бы сподручно. К этому времени я уже понимал, что родители видят во мне не сына, а источник доходов, и только и думают, как бы стрясти с меня побольше, чтобы им на выпивку хватило. Они и глядели-то не на меня, а вроде как сквозь, а от джина глаза у них были остекленелые. Маленьким трубочистам жилось трудно, да они и не заживались на свете, так что я от души порадовался, когда папаша решил, что меня лучше и, главное, выгоднее приспособить в карманники. Учиться этому ремеслу я особенно не учился, не считая папашиных вразумлений ремнем, — меня очень быстро спровадили на улицу и велели браться за дело, дав понять, чтобы я не смел возвращаться, не принеся по меньшей мере шести шиллингов. Как раз родителям на выпивку.
Требуемую сумму я добывал легко, а все, что сверх, оставлял себе. Видно, у меня обнаружились природные способности к воровству. Пальцы у меня были гибкие, проворные, походка легкая, подкрадываться я умел беззвучно, а выражение лица сохранял самое невинное. Иной раз я забывался до того, что очередная жертва даже ощущала в кармане мои пальцы и оборачивалась, но тут надо было всего лишь воззриться в лицо прохожему круглыми детскими глазами — и кто угодно верил, что за кошельком или бумажником в карман к нему лез не я. А мамашу это злило: бывало, посмотрю на нее таким манером, а она хлоп мне оплеуху и кричит: «Со мной такие фокусы не пройдут, так и знай! Ишь, уставился, глаза блюдечками».
Думается мне, все-таки мой прием на нее действовал, иначе бы она так не злилась.
Да и чтобы закатить оплеуху, мамаше нужно было сначала поймать меня, а я изо всех сил старался избегать родителей, можно сказать, как от чумы от них шарахался. Когда я набирал требуемую сумму — а обычно это происходило ко второй половине дня — и замерзал, то отправлялся греться к мистеру Джеллико. Домой я пойти при всем желании не мог: на день мамаша с папашей сдавали нашу комнатушку ночным рабочим с реки, те отсыпались и к вечеру уходили на свою смену.
Поначалу я думал, что мне не так уж и плохо живется — другой-то жизни я не знал. Да, я слыхал, что родителей полагается любить, но, по-моему, чего-чего, а любви я к ним не чувствовал. Что-то вроде преданности, кровные узы, но не привязанность. А с годами пили родители все сильнее, и жизнь моя стала невыносимой. Сколько бы я ни приносил, сколько бы они сами ни наворовали, им все мало было. Наверно, поэтому они и придумали коварный план — запродать мои зубы. Мне следовало догадаться, что мамаша с папашей затевают неладное, потому что они повадились мне улыбаться.
Вспомнив вчерашнюю погоню, я задрожал. У меня до сих пор звенел в ушах мамашин визг и болело плечо, в которое вцеплялся папаша. А щипцы, блестящие щипцы Бертона Флюса! Я отогнал ужасные воспоминания. Даже странно, что теперь я вроде как совсем в другом мире.
Джо все спал и даже похрапывал. Я решил как следует рассмотреть товар на витрине. Украшения сверкали и радовали глаз. Лампа-«молния», начищенная до блеска, явно не была сломана, зажигай хоть сию минуту. Часы тикали вовсю, и я, не колеблясь, сунул две штуки в карман, но в тот же миг в окно постучали, и я аж подскочил.
За окном стояла Полли. Она помахала мне. Интересно, давно ли она за мной наблюдает? Я вышел на улицу. Толпа любопытных утоптала снег так, что он стал скользким, и Полли старалась удержаться на ногах.
— Тихо как сегодня, — сказал я.
— У нас всегда так, — отозвалась она.
Время шло к полудню. Я прислушался — не слыхать ли выкриков уличных торговцев, пиликанья и пения уличных музыкантов, цокота копыт по булыжнику, свиста точильного колеса, криков и воплей, сопровождающих драку, — словом, обычных городских звуков. Но в деревушке царила тишина. Где-то вдалеке мерно бил кузнечный молот. Еще где-то слышался смех. И все.
— Хочешь войти? — спросил я у Полли.
— А лягушку можно поглядеть?
Лягушка воззрилась на нас, едва мы появились на пороге. И вправду удивительная тварь — вся пестрая, яркая, да еще блестит, как мокрый камешек. Из задней комнаты не долетало ни звука, так что я осторожно сдвинул крышку стеклянного сосуда и сунул руку внутрь. Лягушка приметно заволновалась; я попытался улестить ее сушеным жуком, но она забилась в угол.
— Ой, может, не стоит ее брать? — испуганно прошептала Полли.
— Да ну! Вот я сейчас…
— Не прикасайся к ней! — раздался рык у меня за спиной.
Я отскочил. Ну надо же! И как это Джо удается? Подкрался, а я и не слышал.
Полли опрометью кинулась вон. Порыв ледяного ветра влетел с улицы. Дверь захлопнулась.
— Я только лягушку показать…
Джо вернул крышку на место, задвинув ее как можно плотнее.
— Лягушку тебе трогать нельзя, — строго отчеканил он. — Пока не завоюешь у нее такое же доверие, как я, и думать не смей, понял?
Я кивнул. Воцарилось неловкое молчание, но, к счастью, дверь скрипнула и в лавку заглянул наш первый клиент — старенькая дама с моноклем в левом глазу. Чтобы монокль не выскользнул, она все время усиленно морщилась.
— Мистер Заббиду? Я принесла вам заклад.
Хозяин широко улыбнулся.
— Какая прелесть! — воскликнул он. — Полюбуйся, Ладлоу. Ночной горшок.
Глава одиннадцатая
Полночный посетитель
— Проснись! — прошипел Джо и встряхнул Ладлоу за плечо. — Он пришел!
Ладлоу протер глаза, сел и услышал, как часы на церкви пробили полночь. Мальчик задрожал: огонь в очаге угасал, и в комнате было так холодно, что Ладлоу видел, как у него изо рта вьется парок. Хозяин положил на тлеющие угли скромное полено и зажег лампу. На каминную полку он водрузил два стакана и темную бутылку без этикетки, а сам пошел к столу и выложил на него черную книгу.
— Садись вот сюда. — Он указал подмастерью на стул. — Сиди тихо, а как я подам знак, начинай записывать каждое слово вот в эту книгу. На эту страницу, видишь, я пометил куда.
Ладлоу стряхнул с себя остатки дремоты и послушно уселся. Осмотрел книгу. Старая, потертая, но крепкая, а какая толстая и тяжелая — в руке не удержишь. На кожаной обложке — богатое золотое тиснение: «Verba Volant Scripta Manent». В нижнем правом углу, тоже золотом, вытиснены инициалы «ДЗ». Внутри книги — алая ленточка-закладка, на том месте, где Ладлоу велено писать, и туда же заложено перо. Ладлоу показалось, что белые чистые страницы книги сами собой светятся в полумраке. Мальчик не удержался и провел пальцами по гладкой поверхности. Потом пролистал предыдущие страницы, заполненные крупным почерком; они потрескивали под рукой. Любопытствовать вроде бы ему и не запрещали, но мальчик как-то догадался, что хозяину не понравится, если он, Ладлоу, примется читать записи. Поэтому он положил книгу как была, раскрыв на чистой странице.
Под дверью ростовщика маялся, не решаясь постучать, Обадия Доск. Покойники его, может, и не пугали, а вот живые — еще как. Могильщик уже приготовился удрать и даже повернулся, но тут дверь у него за спиной распахнулась.
— Обадия, дорогой мой друг, — приветливо сказал Джо Заббиду, спустился с крыльца и взял могильщика под руку. — А я вас поджидаю.
Как и утром, на кладбище, он уставил на Обадию свой гипнотический взгляд, и старик утратил всякую способность сопротивляться — покорно прошел за хозяином в заднюю комнату и позволил усадить себя у очага. Взволнованный Ладлоу притаился у стола, боясь шелохнуться и глядя во все глаза. Между тем могильщик вцепился узловатыми пальцами в подлокотники кресла, и они явственно затрещали. Ладлоу замигал.
— Вы не откажетесь выпить со мной? — учтиво спросил Джо. — Это особый напиток, ручаюсь, вы такого не пробовали.
Обадия утвердительно буркнул. Джо наполнил два бокала из таинственной темной бутылки и вручил один гостю. Затем уселся напротив могильщика.
— Ваше здоровье! — провозгласил он.
Могильщик нерешительно пригубил из стакана, потом сделал жадный глоток. Обадия относился к выпивке равнодушно, но такого он точно никогда не пробовал. Теплая волна побежала по горлу и разлилась в желудке. Старик ощутил, как расправляются его натруженные плечи, и откинулся на спинку кресла.
— Зачем я пришел? — спросил он, хотя вовсе не собирался этого говорить — слова как-то сами выскочили.
— Потому что нуждаетесь в помощи, — откликнулся хозяин.
— А вы сумеете мне помочь?
Джо кивнул и подался вперед.
— Глядя на вас, друг мой, я вижу человека, хранящего некую тайну. Жгучую, мучительную тайну, которая разъедает вас изнутри. Тяжкой ношей лежит она на ваших плечах и заставляет еще больше сгибаться днем, а ночами — мучиться бессонницей. — Он придвинулся к старику. — А ведь этот груз с души можно снять.