почти сразу донеслось чавканье.
Людомар смотрел на оставшихся в живых и понимал, что они такие же, как и он. Жизнь и смерть соседствуют в их жизни бок о бок и потому они не боятся переходить из одного состояния в другое. Они тепло встречают и легко провожают друзей и боевых товарищей. Охотник смотрел на них: на то, как они снова укладывались спать, словно ничего не произошло; как пили воду из мехов; как почесывались, зевали и перекусывали. Он почувствовал по отношению к ним большую теплоту и симпатию. Тогда ему впервые показалось, что он надолго связал свою судьбу с их судьбами.
***
Город, который Лоден назвал Оогодом, был надежно защищен самой природой. Ему не понадобились даже стены, ибо холмогорский ядовитый кустарник, высотой с добротную крепостную стену защищал Оогод по периметра в такую ширину, что не хватило бы и трех полетов дремсских стрел, чтобы пересечь ядовитые заросли.
Реотвы жили как и холкуны в трехэтажных общинных домах. Были шумны и словоохотливы. По внешности своей они походили на олюдей, но были более приближены к грирникам. Высокий рост никак не повлиял на их комплекцию. В отличие от грирников реотвы отличались хорошей мышечной массой. Они разводили домашних животных и птицу. Более того, выращивали особый сорт дерева, плодоносившего круглый год. Они называли его «матерь» ибо его сочные сладкие плоды не раз вызволяли их из цепких рук голода.
Ядовитый холмогорский кустарник они искусно культивировали, а холмистая местность позволяла им ставить свои замки так, чтобы из них был виден враг, подходящий к стенолесу.
– Не оступись, – предупредили Сына Прыгуна. – Укол или царапина и мы закинем тебя к древокусты как и брезда сегодня ночью.
Несмотря на высокий боевой дух, брезды были подавлены. Они плелись позади всех и молчали.
Колейная тропа петляла в стенолесу и порой проходила под аркой деревянных башен, стоявших на всем протяжении пути. Такую крепость не скоро возьмешь. Понятно, отчего саарары не суют сюда носа.
Когда охрана у ворот прослышала от холкунов о ночном происшествии, то посоветовала им забрать с собой шкурки убитых существ.
– За зунов много платят у нас. Даже дебами платят. Но лучше бери наш реотвийский лук али бердыш. Не найдешь лучше оружья во всех землях. Погляди, – бахвалился охранник перед Бохтом, – вот он наш бердыш. Видал… вот, как топор он – прямое лезвие вот, а к верху загибается вдруг сразу. Дык я такое использую… подлазный удар делать. Вот… от живота свово да вверх. Здеся вот посмотри. Чекан. Он мне руку прикрывает спереди, а само лезвие – с боку. Я люблю, чтобы не выше меня он был. Иные же высокий берут бердыш. Мал я ростом. Без этого тоже бы взял такой. Ух и страшна же сила его. Ты как придешь, дык у нашего нэкза посмотри воинов. – Охранник клацнул языком. – Великаны! А при них бердыши. Они ими ствол с меня ростом ударом одним перерубают вот так. – И он показал на себя от макушки к пяткам.
Все это время Гедагт получал проводника к нэкзу. Наконец, они двинулись в путь.
Проводником оказался словоохотливый паренек. Он был высок, худ и вообще каждым движением походил на каланчу.
Лоден тут же вступил с ним в разговор о саарарских пиратах – самой больной теме в этих землях.
– Очень тревожат наши города они. Особливо с Великих вод. Едва Холвед закрывает глаза, Брур уходит за воду и Владыка покрывает нас зеленым покрывалом, заявляются в наши гавани, грабят и убивают.
– А чего ж, наши-то не помогают?
– Теперь уж нет. Нету сил у ваших. Раньше мы вам с охотой платили, но теперь, слыхал я, перестали. Пасмасских пиратов бьют по всему побережью.
– Верно то, – со вздохом согласился Лоден. – Прошло наше время.
Они шли мимо жужжащих на разные голоса домов, проходили оживленные улицы и переулки, пока не остановились у красивых резных и легких на вид ворот.
Проводник перекинулся парой слов со стражником. Тот кивнул.
– Вы можете идти. Нэкз будет ждать вас завтра, – сказал проводник, попрощался и ушел прочь.
– За мной, – проговорил привратный страж. – Не оглядывайтесь и никуда не отходите. Коли вас без меня встретят – зарубят без промедления. – Он говорил медленно и с таким придыхом, что, слушая его, людомар ощущал тяжесть у себя в груди.
Они прошли просторный внутренний двор, в центре которого возвышался деревянный идол посредине обложенного камнями восьмиугольника, внутри которого лежали подношения, и поднялись на резное деревянное крыльцо, выкрашенное в красные и синие цвета. После этого отряд проследовал по открытой веранде, прошел несколько смежных палат и оказался в малюсеньком помещении, имевшем три ряда лежанок по стенам.
– Здесь будете, – уведомил их страж. – Закрою вас. – С этим он запер тяжелую дверь снаружи тяжелым запором.
Восемь внушительных туш, коими были воины и людомар, едва могли пошевелиться в тесном помещении. Благо коек было девять, поэтому кое-как улеглись. Делать было совершенно нечего. Наряду с тревожно проведенной ночью, вопрос о том, что делать, разрешился сам собой. Уже через пару минут комнату сотрясал дружный храп.
Людомар не спал. Ночь, которую он провел спокойнее всех, была достаточна для него. В условиях мириада новых запахов и неизвестных звуков, его мозг не мог задремать или даже забыться.
Он снова начал размышлять над разговорами с Глыбыром, когда его внимания привлекли звуки, доносившиеся издалека. Сын Прыгуна расслышал топот сотен копыт и храп лошадей; он слышал топот десятков ног, которые неспешно спустились с верхних этажей и стали удаляться. По тому, как скрипели двери, охотник понял, что внушительных размеров толпа реотвов вышла вон из дворца.
Заговорили на реотвийском. Зычный голос из-за дальности можно было разобрать лишь через слово.
– Мы… сегодня… пусть боги… пути… стоит у… нашего оружия… обрящем или… жизнь, но… не жалейте…
Вдруг людомар изменился в лице и сел на своей полке. Он не мог понять, что его так удивило в этих словах, кои он еле-еле разобрал. Некоторое время охотник сидел неподвижно и только лишь потом понял свое полу удивление полу испуг.
Он никогда не знал других языков, кроме людомарского, отличавшегося скудность и общего равнинного наречия называемого олюдским. Даже брезды говорили на нем, как на самом простом и информативном. Теперь же он осознал, что прекрасно понимает еще и реотвийский язык. Не веря сам себе, Сын Прыгуна снова прислушался.
– Посильнее здесь три… оттирай хорошо, неказистая ты, ух!.. правильно тебя сегодня отсекли за нерадивость, правильно… – расслышал он старческий голос, покрываемый шомканьев щетки по полу.
– Бабушка, я не знала про то. Кабы знала, я бы и не стала, – девичий голос наполнился слезами.
– Ты чего, Маэрх? – Людомар слегка вздрогнул и посмотрел вниз. Оттуда на него выглядывало побитое лицо Унки –
хорошо же братец его отделал! – Не спишь али… Что ты там слышишь-то? Не то, что ли, что-нибудь?
– Что ты там, а? – высунулся уже и Бохт. Вид его лица был не менее плачевен. Левый глаз заплыл полностью. Под правым была ссадина. – С кем говоришь? – Он посмотрел наверх и увидел людомара. – Ты чего? – обратился он к нему.
– Слышит чего-то, не видишь. Уши выше головы полезли. Заметил, что коли так, значит, вдалеке что-то происходит.
Глубокий вздох известил, что и Гедагт был разбужен шушуканьем. Заскрипела полка и две слоноподобные ноги свесились с нее.
– Топор, Маэрх что-то слышит.
– Чего?
– Зунобоец что-то слышит.
– Зунобоец? А-а-а, зунобоец. Ну вот, Маэрх, к тебе и прозвище прилипло, хе! – Брезд поднялся на ноги, поглотив собой все пространство, потянулся и спросил: – Чего слышишь-то?
– Много всадников отправляются куда-то.
– Всадников?
– На конях.
– Тебе послышалось, реотвы не любят лошадей, как и груххов. Им быки по душе. Пехом они любят драться.
– Нет, то была конница, – уверенно проговорил Сын Прыгуна.
Брезд нахмурился и невольно огляделся по сторонам.
– Если конница, то только саарары. Но… если саарары… хм… – Он почесал спину.
– Нас предали, – первым догадался Лоден. Он лежал на своей полке с бледным лицом. – Я говорил, что это рано или поздно произойдет. Холмогорье не сумеет всегда защитить себя. Пасмасские пираты разбиты. Холмогорское прибрежье открыто для флота саараров и оридонцев. Да прибудут с нами боги! – Он перевернулся на другой бок и затих.
Гедагт тихо перебудил остальных брездов. Был устроен тихий военный совет
– Они не знали, что мы придем. Потому не думаю, что они сейчас нас им отдадут, – прошептал Унки. Бохт кивал головой в такт его речам.
– Не знали, если среди нас там, в долине, нет того, кто им сообщил, – сказал Лоден.
– Когда бы так было, то нас еще у врат сцапали, – сказал один из неизвестных людомару брездов.
– Правильно говорит, – поддакнул Бохт.
– Торговать нас будут. Саарары за нас многое дадут за сына Глыбыра. Мое слово – торг будет о нас. Пока он идет, время наше. – Лицо Унки стало твердым как камень.
– Топор, нам сейчас надо дверь ломать и ноги уносить прочь, – настаивал Лоден.
– Выяснить надо, чего будет. Может, послышалось все это Маэрху, а мы уж и развели… из ничего, – вмешался Кломм. – Нам шкуры нужны для нашего дела. Хорошо или плохо, но должно нам с нэкзом на эту тему говорить. Без этого нам недолго протянуть в долине. Грирники али саарары – не велика разница. Коли торговаться будут – пусть. Мы свою торговлю поведем…
– Да, – кивнул Гедагт, – не знают они, что мы знаем про них. Пусть так и будет. Захотят кость с двух сторон объесть. Это всегда за ними было.
– Не верю я про них, – нахмурившись, проговорил безвестный охотнику брезд. – Не может быть, чтобы предали они.
– Воевать легко, когда чужими руками, – сказал Кломм. – Тяжелее, когда твои порты и гавани горят. Коли кони саараров попирают эти земли, означает это, что их войска на побережье. Холмогорье лакомый кусок для оридонцев. Владию они съели. Черед за реотвами пришел. Не вытерпят они. Мы попривыкли к лишениям. Они нет. Не вытерпят.
– Правильно говорит, – кивнул Бохт.
– Чего делать-то будем? – спросил Унки.
– С нэкзом повстречаемся, – заговорил Гедагт, – Вид будем делать, что неизвестно нам ничего. Про шкуры говорить будем. Коли он нам начнет цены гнуть да под разными предлогами держать здесь, тогда понятно все – уйдет помимо их воли. Ежели будет добр, быстро все разрешится, шкуры нам дадут, то, значит, показалось Маэрху.
Порешив так, все снова улеглись на полати и захрапели. Странен народ в Прибрежье, задумался людомар. Только что проговорили про жизнь свою или смерть и спать легли, словно бы о чем-то несущественном говорили.
Время медленно текло за стенами комнатенки. Охотнику показалось, что прошла вечность прежде, чем за дверьми послышались тяжелые шаги и дверь открылась.
– За мной идите, – приказал им страж-великан с тяжелым бердышом.
Он провел их в просторную залу, подпертую четырьмя колоннами, у которых стояли точно такие же воины-великаны, а также множество реотвов в больших шапках с накладными ушами, свисавшими едва ли не до пола.
На резном деревянно-костяном троне восседал очень толстый реотв, на голове которого возвышался золотой колпак с длинными цепочками, опадавшими на грудь и плечи. Одежды его были также сплошь увешаны золотом и драгоценными каменьями.
Вошедшие низко поклонились.
– С чем пришли? – спросил увенчанный золотом реотв.
– Просить тебя пришли, нэкз, о милости, – неожиданно выступил вперед Лоден.
Реотв улыбнулся.
– В который раз без подарков приходите, а о милости просите, – проговорил он. В зале засмеялись.
– Не осуди, нэкз, знаешь ты, что нечего нам тебе дать. Все, что имеем, то на нас повязанно.
– Не сужу вас, не сужу, – махнул пухлой ручкой правитель. – С чем на этот раз прибыли.
– Не многого просим от тебя. Не оружья, не металла и не людей. Просим тебя выдать нам шкур на утепление. Тяжело эту зиму пережили. Едва не перемерзли все.
Наступило молчание. Правитель и советники при нем о чем-то шушукались.
– Хорошо, – наконец заговорил он, – шкур нам и самим не хватает, потому не взыщите. Отдадим, какие есть.
– Не осудим, ибо знаем, что отдашь лучшее, что можешь отдать, – еще раз поклонился Лоден. Брезды, холкуны и людомар тоже неуклюже поклонились.
Сын Прыгуна поймал на себе несколько заинтересованных взглядов и заметил несколько многозначительных кивков головы.
С тем их и отпустили.
Следующие два дня отряд отъедался богатыми дарами нэкза, а еще через день получил заверения властителя о том, что шкуры будут переданы им перед зимой.
– Даже и не верится, что прошло без треска, – выдохнул Унки, когда их выставили за врата дворца. – Всякий раз с облегчением покидаю это место, хотя и жирно там от еды. – Он потер раздувшийся живот.
– К кузням пойдем, – прорычал Гедагт. Он был чем-то недоволен, но никто не спрашивал его об этом, хотя все заметили это.
Кузни располагались почти у самой лесостены и представляли собой длинную улицу, грохочущую железом на все лады.
– Поди сюда, Зунобоец, – потянул людомара за полу плаща Лоден. – Хочу тебе оружье показать, какое тебе пригодиться может. Вон оно, смотри. Реотвийский меч.
Реотвийский меч мало походил на меч. Это было древко с насаженными с двух сторон бердышами имевшими с обухов, один, чекан, другой, крюк. Полотна топоров были так искусно изогнуты, что образовывали кривые пики.
– Коли таким драться уметь, то четверых можно…
– Я с шестерыми дрался на таком.
Людомар и пасмас обернулись. Перед ними стоял реотв среднего роста, крепыш. Его одежда была подрана и грязна, но лицо безмятежно спокойно, хотя и хранило следы недавних побоев.
– Не меч это, – продолжал он, – а реотвийский тесак. Рыбачий тесак, мы его называем. Им грести как веслом можно.
– Вот, – многозначительно вытаращил глаза Лоден. – Даже грести можно.
– Вы только что от нэкза вышли, я видел, – снова заговорил реотв, вынуждая обоих олюдей повориться