второй раз пораженно протянул старик. Он неестественно вытянулся, потом сжался, снова выпрямился и, наконец, сжавшись в комок, затих. Тело его начало все сильнее сотрясаться рыданиями.
– Что ты принес нам, лихоимец! Какую же беду ты принес нам! Все окончено… и новый мир пожрет старый, и не останется даже и половины того, что было!.. О, что же ты принес нам!…
Если бы не природное хладнокровие людомаров, Сын Прыгуна смутился бы. Однако людомары были из той категории олюдей, которых все вокруг, даже сами олюди считали дикарями. Они мало верили приметам. Поклонялись лишь двум богам: Владыке, око которого оглядывало Чернолесье днем, и Зверобогу, следившему на лесом в ночи.
Холкуны стояли угрюмо-молчаливые, почесывая свои длинные, ставшие как у пасмасов бороды. Столетиями между ними и пасмасами шел спор о том, чья борода роскошнее: холкунья или пасмасская. Холкуны бороду аккуратно «облопативали» и очень этим гордились; пасмасы оставляли расти как есть, но он редко вырастала ниже груди, ибо питались пасмасы всегда плохо. Бороденки вырастали хлипенькие, жиденькие.
И вот теперь, после длительного похода, холкуны ничем не отличались от пасмаса Лодена. Его борода и их бороды были даже одинакового цвета, одинаково же подраны.
– Да, это он, – разрушил затянувшуюся паузу голос Гедагта. – И мы знаем это. Что же с того? – Он усмехнулся. – Ты плачешь о мире? Или плачешь о себе? Ты боишься крушения небес или этой своей норы? Мир поглотит себя, говоришь ты? Мир уже давно рухнул. Владия под игом оридонцев. Саарары хозяйничают там, у предлесья твоей Священной рощицы, и если им вздумается, то приведут свои орды сюда, к тебе, к ручью твоему. А когда ты им скажешь, что его святость, то я не возьмусь судить, чем тебя прибьют. Мир давно рухнул, старик. Плакать надо было раньше.
– Нет, это не так… не говори так, – дрожал Лиар, сворачиваясь в еще больший комок.
– Здесь изменения тебя не достанут. Будь покоен, – подошел к нему брезд и поднял за шиворот. – Не бойся мира. Он тебя не тронет. Скажи нам одно, и мы покинем тебя. Успокойся же ты! – Он грубо встряхнул старика. – Саарарцы перекрыли нам путь к гряде через Холмогорье. Нэкз Оогода предал нас. Реотвы предали нас. – Он покосился на Нагдина. – Почти все… Как нам пройти на гряду?
Лиар отирал слезы и икал.
– Идите через Си… сизые болота или Чер… Чернолесье. Тог… Тогда обойдете… ик… Холмогорье…
– Ар-р-р!
Старик рухнул на пол, потому что Гедагты мгновенно выхватил топор из-за пояса. Все остальные последовали его примеру.
Рык донесся от запруды.
Один за другим олюди и брезды повыскакивали нарушу. Они увидели ужасающую картину: над трупом брезда, последнего, имени которого людомар не знал, склонился гир и медленно выдирал из его тела клоки плоти.
Заметив врагов, он не стал оставлять добычу, переступил через бившегося в конвульсиях брезда, и принял боевую стойку.
– Р-р-ра-а-а! – Заорал Кломм и бросился вперед, но зверь сделал ложный выпад, подловил брезда на этом, отскочил в сторону и отвесил ему такой удар лапой по голове, что тот кувырком покатился в запруду.
– Нет! – рыкнул людомар, останавливая холкуна и пасмаса. Он почуял своего ночного преследователя.
– Я сказал, что он будет мстить, – взволнованно прошептал Лоден.
Сын Прыгуна вышел вперед и стал распутывать узел между наконечниками пики. Все это время он не отводил взора от гира. Тот молча смотрел на него. Его черные глаза светились ненавистью и злобой.
Он слишком поздно понял, что делает его противник, а когда понял, то попытался напасть на людомара, но тут же повредил лапу о выставленную пику.
Два копья пронзили его тело, войдя в него плавно, так, словно гир был безкостным. Чудовище взревело, подалось вперед и получило в себя второе копье. Пика пронзила его грудь и подняла от земли на дыбы. Зверь попытался достать охотника лапами, то тот умело увернулся, в мгновение ока перепрыгнул к задним лапам хищника и вонзил в них оба свои меча. Животное тут же осело назад, загоняя пику глубже в грудь, и дико заревело. Оно так и подохло, стоя на полу дыбах, и едва касаясь лапами земли. Кровь обильно стекала наземь, заливая все пространство под пикой.
– О, Владыка-а-а, – благоговейно пролепетал старик, следивший за битвой.
– Тьфу! – выбрался из воды Кломм и с уважением посмотрел на гира. – Хорошо эт он меня… – Он помотал головой.
Людомар обошел труп зверюги и приблизился к нему со стороны копья. Повалив тушу набок, он попытался вытащить пику из груди хищника.
Внезапно, кровь гира обагрила пальцы, тыльную сторону и запястье людомара. Он в изумлении смотрел на то, как кровь сама, словно бы живое существо взбиралась по его рукам. Под кольчугой он чувствовал ход крови. Ему стало невыносимо горячо. Казалось, кровь начала бурлить, а острейшая невыносимая боль сошлась на затылке.
– А-а-а! – закричал, не в силах сдерживаться, людомар. Он схватился за разбухавшую безмерно голову. В глазах стало темно. Время замерло. Он повалился на землю.
Воины бросились к нему, подняли и втащили в дом.
Сын Прыгуна не знал, сколько времени он пролежал недвижим, но ему стало хорошо так же внезапно, как и поплохело до этого. Он поднялся с ложа, плохо понимая, что произошло, оглядел остеклевшими глазами встревоженные лица воинов, и произнес ровным, но властным голосом:
– Мы уйдем, как разомкну глаза… – И тут же повалился на спину, погрузившись в глубокий сон.
***
Кроны деревьев весело бултыхались в солнечных лучах, размешивая их своими густыми ветвями. Множество птиц и зверья мельтешило всюду, куда бы ни обращался слух. Такого разнообразия, такого богатства, как в этом лесу, уже невозможно было найти в той части Чернолесья, которая выходила к Синим Равнинам.
Теснота между деревьями была небольшая, однако ее нельзя было назвать редколесьем. Отстоявшие друг от друга стволы позволяли во множестве произрасти иной, менее высокой растительности. Она буйствовала у корней исполинов, взбегала по их мощным торсам высоко вверх и игриво свешивалась с ветвей, образуя местами внушительные пространства, обвешанные разноцветными занавесями.
Цветы всех форм и расцветок радовали глаз. Их ароматы кружили голову. Не было ни одного цветка, который бы угрожал живому существу.
Наложение лесного и холмистого рельефов образовывало порой настолько удивительные картины, что даже дети города – холкуны – невольно останавливались, ибо дыхание спирало от всеобъемной радости, при виде красоты и торжественного мирного спокойствия природы.
Пространство было наполнено невероятно красивыми звуками, издаваемыми птицами и мелкими дневными зверьками. Трели, клекот и мелодичный свист ублажали слух идущих. Каждый из них знал себя в этом мире, каждый звал себеподобного, чтобы не окончилась жизнь. Весна вступила в свои права, изгнав холод прочь за Великие воды и в Доувенское Загорье.
Лоден, Унки и Бохт шли, словно опьяненные. Их лица отражали великое умиротворение,
поселившееся в душах. Стороннему наблюдателю могло даже показаться, что они просветлели глазами. Брезды, придерживая друг друга, ковыляли позади отряда. Длинные переходы не были их коньком. Все чаще воинам приходилось останавливаться для привала, и его отрицательно сказывалось на настроении Гедагта. Он был задумчив и раздражен.
Рана на его боку загноилась и нестерпимо болела. Лиар предупреждал его, когда давал травы.
– Они истянут проклятье из раны. Но ты будь готов к боли и не унывай.
Перед их уходом старик, казалось, смирился с предначертанным и больше не стенал впустую над какими-то легендами, бормоча их словно сумасшедший.
Кломм шел небольшими шажками, отяжеленный телом своего товарища, но сносил треволнения и усталость с достоинством воина. И даже его лица коснулась улыбка, когда он отнимал глаза от земли под ногами и возводил их вверх.
– Какая же благодать! – неизменно выдыхал он на привале, с наслаждением вытягивая ноги и оглядывая прелестницу природу. – Раскинулась всей красой пред нами. Невозможно не залюбоваться.
Гедагт, глядя на него, криво усмехался. Он-то прекрасно знал, отчего вдруг Кломм стал таким романтичным. У него и самого подобное чувство попыталось пробиться сквозь боль, но было с рыком отброшено ей в самые дальние уголки сердца.
Лишь людомар и Рыбак шли впереди, будто бы не замечая окружающих умопомрачительных по красоте пейзажей.
Гонимый внутренним беспокойством, Сын Прыгуна уверенно двигался вперед. Никто не знал, что высокий охотник, которого воины знали до битвы с гирами, стал другим. Он никому не рассказал об этом. Он сам себе запретил рассказывать об этом. Слишком страшной была правда, слишком невыносимой, чтобы обрушивать ее на головы сотоварищей.
Нагдин устало следовал за людомаром, опираясь на свой тесак и поминутно отирая пот со лба. Лиар сменил ему одежды, поэтому Рыбак не выглядел больше как оборванец. После отравления, реотв сильно ослаб. Его мучили тошнота и слабость живота. Дошло даже до выпадения волос. Людомар успокоил Рыбака, сказав ему про яд и про то, как его остатки скажутся на нем.
Изредка Сын Прыгуна покидал отряд, чтобы вернуться поздней ночью, неся на плечах добычу. Охота в этих местах была символическим занятием, потому что зверье не знало людомаров и не боялось их.
Лес бесконечной прореженной чащей тянулся во все стороны. Все, кроме людомара, потеряли представление, куда идут. Высокие деревья не позволяли определить, с какой стороны поднимается солнце. Отряд видел его лишь тогда, когда оно всходило высоко над лесом.
Почва под ногами становилась тверже. Все чаще и чаще воины спотыкались о края плоских валунов, слегка вздымавших почву. Они были покрыты мхом и синим лишайником. Взбираясь высоко на вершины деревьев, людомар видел сквозь белесую пелену тумана и низко висящих облаков серые массивы гор, прорисовывающиеся в далеком далеке.
– Почему мы свернули? – удивился Бохт. Он единственный из всего отряда заметил, что их путь вдруг резко изменился.
По одному ему известным причинам Сын Прыгуна вдруг свернул круто влево и, не замедляя шаг, продолжил путь.
Нескончаемая вереница дней, в течение которых они двигались сквозь лесную чащу, неожиданно прервалась порывом сильнейшего ветра, врезавшегося в лесную чащу, заставив деревья застонать от натуги, и растерявшего в борьбе со стволами свою былую силу.
– Ветер, – прошептал Унки, подставляя свое сильно исхудавшее лицо под порывы прохлады. Лес приучил его кожу к влажности и духоте.
– Объяснись, Маэрх, – подошел к людомару Гедагт. – Лиар указал нам идти к Меч-горе через Чернолесье, округ Холмогорья. Мы же пошли не туда. Это не Черные леса. Куда ты нас ведешь?
– Мы у Великих вод, – ответил охотник, медленно пережевывая свежеосвежеванную тушку мелкого зверька.
– Зачем мы здесь?
– Я не верил Лиару… и не верю.
Брезд помолчал некоторое время, размышляя про себя.
– Я тоже, – согласился он, – но почему ты не сказал мне об этом.
– Ты должен хранить силы и мысли при себе.
Левая бровь брезда взметнулась на середину лба.
– Не проси объяснить это. – Людомар проглотил пережеванный кусок мяса и отпил воды. – Сам пока не понял я… что это.
К ним подошел Кломм и грузно повалился наземь. Небольшое деревце заскрипело, принимая на себя вес его торса. Гедагт тоже сел.
– Поведай же то, что тебе понятно, – проговорил он.
– Мы должны идти к Великим водам.
– Почему?
– Не знаю. – Сын Прыгуна поднялся. – Оно ведет меня туда. Нам нужно идти туда.
– Боги, – ткнул локтем Гедагта Кломм. Тот нахмурился, но все же кивнул.
– Мы идем с тобой, – сказал он. – Веди нас.
Еще через два дня они вышли на холмогорское Прибрежье. Оно было поделено на неравные доли большими реками, стекавшими сюда с Холведской гряды и Доувенских гор, и обрывалось в Великие воды каскадом водопадов, над которыми клубами вздымалась водяная пыль. Равномерный строй водопадов, низвергавшихся в море, был надвое разделен скалистым мысом, уходящим на несколько полетов стрелы в Великие воды.
Путники, сокрытые от посторонних глаз густой прибрежной растительностью, рассматривали открывшуюся им великолепную панораму.
– Нам нельзя выйти к Великим водам. Нас могут увидеть, – сказал Нагдин. – За теми расщелинами… там… сокрыта рыбацкая деревня. Наши лодки повсюду. Мы не останемся незамеченными.
– Если мы спустимся там, – Бохт указал на едва заметную тропку, вьющуюся вдоль реки.
– Когда есть тропа, то недалеко и ноги, возделывавшие ее, – проговорил Кломм. – Мы не пойдем там.
– Посмотрите, – людомар указал вдаль.
Темная синева моря скрывала своими волнами приземистые корабли без мачт и парусов. Острый взгляд Сына Прыгуна без труда разглядел их. Всем остальным пришлось некоторое время всматриваться.
– Это саарарские гуркены, – сказал Рыбак. – Сколько их, Маэрх?
– Семнадцать.
– Семнадцать. – Реотв что-то забормотал про себя. – Четыре тысячи воинов. Проклятье, – он тяжело опустился и сел прямо на землю. Все обратили на него немые вопрошающие взоры. – Мы никогда не победим их, – прошептал Нагдин с неожиданной подавленностью, – никогда!
– Не надо так думать, – подошел к нему Унки. – Боги не любят, когда подобное лезет в голову. Зачем им помогать тебе, если ты заведомо обрек себя на поражение?
– Я не… – Лицо Рыбака дрогнуло. По нему пробежала тень то ли неимоверной усталости, то ли отчаяния. – Не… Простите меня, – тихо промолвил он, опустив голову. – Простите.
Слова реотва угнетающе подействовали на отряд. Все, кроме людомара, попросились на привал. Силы вдруг разом покинули их.
Шел третий день с тех пор, как охотник не спал. Сил у него было достаточно, чтобы продолжить путь, но остальные воины выглядели жалко. Оборванные, истощенные, грязные и подавленные длительными скорыми переходами и безвыходностью своего положения; оторванные от родных мест, вынужденные скрываться от всех и вся они представляли собой ту разновидность отряда, которому больше подходило название «шайка».
Углубившись в чащу, людомар принялся кружить вокруг места привала, выискивая дичь и все, чем можно питаться. Довольно скоро он набил несколько упитанных птиц, с десяток странного вида зверушек, величиной с ладонь, а также набрал вкусно пахнущих древесных червей, прибавлявших силы.
Сложив все добытое в свой плащ,