тобой, Фазрагбар, хочу… – Кин не дослушал, чего хочет Олк. Он подошел к краю веранды и оперся на резные перила.
Когда-то давно, ранее того времени, когда даже он был молод, эти перила были красивы. Наверное, они блестели на солнце, отливаясь желтыми жилками дорогой древесины, из которой были сделаны. Но от многих лет, проведенных здесь, блеск их и лоск померкли, а после, то тут, то там стали появляться царапины. Сперва это были случайные ранки, но затем их стали наносить намеренно, увековечивая свои глубоко личные воспоминания. Перила были испещрены именами и датами, и короткими словами. Где-то здесь и Кин оставлял свое имя. Он поставил после него жирную черту, чтобы никто не смог приписать что-то еще к его имени.
Кин поискал. Да, вон оно его имя. Он возвел глаза к небу. Тогда оно было таким же: голубым, глубоким и безмятежно-беспристрастным. Оно смотрело на него в те годы весело, а не так, как сейчас. Оно много обещало. Оно звало. Сейчас же это просто небо. Голубое небо над его родным городом.
Оридонец опустил глаза долу.
Оридан лежал у его ног. Как и в молодости, город курился вверх тончайшими ароматными дымами. Вот чего не хватало Кину там, во Владии. Ему не хватало запаха дыма. Струйки доносящей в нос все, что связано с домом: уют, тепло, ожидание встречи, нежные объятия жены, радостные крики детей, улыбку матери и отца, кудахтанье биггиса. Ему не хватало вида ориданских улиц – широких и богато украшенных статуями и колоннадой, и ориданских переулков – потайных и грязных, где во множестве копошились бедные раги и рабы, которым хозяева запрещали жить при их домах.
Оридан – столица империи, созданной предками Кина, лежала у его ног величественная и, в то же время, разбитная, покошащаяся всеми видами копошений и озабоченная всеми видами забот. За каждой дверью здесь покоились счастье и беда, тайна и разоблаченье, – и все, что творилось в городе было, неизвестно откуда, знаемо торговцами на городских рынках, откуда в разные стороными разносились кумушками слухи и домослы.
Вот, чего действительно не хватало Кину во Владии – мирного копошения; мирных забот и тревог, – того, что свойственно жизни на своей земле, в своем городе, среди своего народа!
Кин вздохнул – даже и сейчас мысли его тяжелы и грустны.
– Иди к нам, Кин. Мы первые отметим твое восхождение, – позвали его со спины.
«Беззаботные дураки!» – неожиданно пришло в голову Хмурому, и он невольно смутился правдивости внутреннего возгласа.
Оридонец в последний раз окинул величественную панораму большого сплошь светло-каменного города, где даже дома бедняков были двухэтажными, и подошел к столу, за которым сидели воины.
Оба улыбались.
– Навалилось, да? – спросил Фазрагбар. Он почесывал свое внушительное брюшко и с обожанием смотрел на жареные ребрышки в густом бежевого цвета соусе. – А мне обрыдло! – признался он. При этом обожательское выражение его лица никуда не исчезло. – Хотя и не хочется более никуда отсюда. Устал я.
– Ориды отведают нашего вина? – подошел к ним согбенный служка-пасмас.
– Нет, пшел вон, – отмахнулся от него Фазрагбар и посмотрел на Кина: – Говори, интересно. Я люблю за едой послушать интересное. Приказываю тебе, как рагбар.
– О чем хочешь услышать, орид, – приложил ладони к лицу в знак почтения к вышестоящему по званию Кин.
– Обо всем. Бери вот, – Фаз придвинул к нему жаркое. – Как там во Владии? Не был там, не доводилось. В Красноземье пребывал все эти годы. Там и проще, и сложнее. Правда ли, что во Владии невозможно добыть огонь?
– Правда. У дикарей есть легенда, что древние колдуны – они их называют богами – наложили заклятье на Владию. Горели ее леса часто, от того и уберегают ее боги.
– Гхы!.. – поперхнулся Олк. – Большей глупости не слыхал. А что у них за боги?
– Поклоняются Владыке, а он у них во множестве лиц является на твердь. За всем следит.
– Один?
– Да.
– Как же это?! Даже жена моя, вот уж на что расторопная она у меня, да и она не углядит за всем, – Фаз подмигнул друзьям. Они поняли его и улыбнулись.
– Дикари верят, что Владыка этот… разорвал себя на части и с тех пор каждая часть его обратилась в бога и надзирает над чем-то своим.
Олк замахал всеми четырьмя руками: – Оставим это. Не хочу даже думать про такое. Дикари – на то они и есть! Угадывать движения их дикости. Не наше это… не наше!.. Расскажи, как устроена Владия?
– Погоди, Олкраг, – остановил его Фаз. – Сказать хочу. На ум пришло, что слышал где-то здесь, – он покрутил пальцем над своей головой, подразумевая слухи в Кругу Клинков, а после отер губы жирные от еды, – что беллеры погрузили Владию во мрак. Не знаю, отчего так, но слышал про это.
– Беллеры эти – они кто? – спросил Олк.
– Загорские колдуны, – ответил Фаз. – Как на карту Владии взглянешь, то Загорье будет сверху.
– Доувены, разве?
– Загорье – оно за доувенскими горами. Хотя, доувены может и есть беллеры. Не силен я в этих премудростях, – сознался рагбар.
– Беллеры служили владянам. Они от чернецов ведут свой род, – сказал Кин. Его собеседники внимательно слушали, продолжая уплетать еду в столь больших количествах, что у Кина невольно вырвалась отрыжка. – Доувены… гым… не беллеры они, хотя и прародители их.
– Покончим с этим, – хлопнул по столешнице Олк. – Интересное перескажи. Приходят вести о войне во Владии. Из-за чего сцепились дикари?
– Не знаем даже мы про то, но… – Кин вовремя прикусил язык. Не те это оридонцы, с которыми мог он говорить откровенно.
– Куда движемся мы с такими знаниями?! – вскипел вдруг Олк. – Мы никогда и ничего не знаем. Никогда ни к чему не готовы. Когда такое в Красноземье – оно понятно. Не дураки там против нас воюют, но во Владии. Кто такие владяне? Дикари, место которых у наших ног. Где они живут? Слыхал, что города их похожи более на поля изрытые норами. И эти грязные жуки, эти червяки имеют наглость нас обманывать?!
– Спокойнее, орид, спокойнее, – похлопал его по плечу Фазрагбар. – Хотя и горячишься ты, но я с тобой согласен. Какой прок нам в войсках во Владии, когда они не способны утихомирить этих немытых букашек? Ответь мне, Кин. Что проку нам в войсках там?
– Войска, – усмехнулся оридонец. – Когда б вы видели, что это за войска. – Он снова хмыкнул.
– Чего сказать хочешь? Говори же!
– Там даже и тысячи оридонцев нет. Все наши войска во Владии – салат из… дикарей, – перешел на местные определения Кин, – которые, чуть что, разбегаются во все стороны и не хотят воевать за нас. Им важнее набить свои животы требухой, запить ее вином и целый день валятся в грязных лужах вдоль крепостной стены.
Воины переглянулись. По их
лицам было видно, что они поражены сообщенными им сведениями. Кин знал, что уже к вечеру его слова, густо сдобренные несказанными им подробностями и кучей вымыслов, пойдут гулять по Кругу Клинков, а после перемахнут через высокую стену академии и выльются благодатным для желающих чудес ушей потоком на улицы Оридана.
Друзья просидели за яствами до вечера, несколько раз сменив блюда и сами заведения. Всего яснее в свой первый день пребывания в Оридане Кин понял, что бывшие друзья больше никакие ему не друзья. Он вдруг отчетливо осознал, насколько далеки они теперь от него – эти погрязшие в городском болоте, в этом состоявшем из тщеславия, слухов и напускном благополучии болоте, где они были всего лишь слизняки. Они верили всему, что им говорили; они не удосуживались включить хотя бы частичку мозга, когда Кин говорил с ними о трагедиях оридонцев во Владии. К концу дня Кин невзлюбил их. Он невзлюбил Олка и Фаза потому, что они презирали его. Презирали и даже не сумели скрыть это. Их слова о том, что оридонцы во Владии полные бестолочи и неспособны даже биться, были невыносимы вдвойне еще и по причине того, что слышать такие слова от воинов, которые были таковыми только по чину, но уже много лет как не поднимали в руках ничего тяжелее трапезного ножа, – слышать это от них было оскорблением. Оскорблением лично для Кина; оскорблением памяти тех его товарищей, которые пали в битвах во Владии и за Владию.
Домой он вернулся поздно ночью.
– Ты пришел, муж мой, – поднялась ему навстречу Смана.
Завидев ее, Кин улыбнулся. Слава всем богам, которые существуют под этими небесами, что самое дорогое для него существо не изменилось ни капельки.
– Смана-Кин, ты ждала меня? – он подошел к ней и обнял.
Она обвила свои руки вокруг его шеи.
– Жаль, что у нас нет столько рук, как у вас, – промурлыкала она. – Я бы хотела чувствовать тебя не двумя, а четырьмя, шестью, десятью руками. – Смана прижалась к Кину и облегченно выдохнула. – С тобой пришли в дом радости, – она отстранилась и заглянула ему в глаза.
– Как долго ты со мной, но еще находишь чему радоваться, – сказал он.
– Лишь считанные дни с тобою мы, муж мой, – она прильнула к нему. – Когда ты там, я не живу.
– И даже дети не отрывают тебя от мыслей обо мне? – Кину было приятно от ее слов и оттого потеплело на душе.
– Даже и они. Еще сильнее думать начинаю, когда на них смотрю. Уто-Кин так похож на тебя, заметил ли?
– Нет. Не похож. Уж вглядывался.
– Похож. Я знаю. Вот здесь, – она дотронулась до подбородка. – Все точно так же. А когда злится, то, как и ты смотрит, вот так и губы тянет вверх.
Они рассмеялись.
Да, страсть прошла. Она ушла бесследно, исчезла, испарилась. Кин думал, что далее, после нее уж ничего не будет, но пришло нечто новое и еще более прекрасное. Пришла любовь во всей ее красе. Пришло чувство, обрамленное заботой друг о друге, покоящееся на уважении, ласке и теплоте.
– Завтра придет мальчик-чтец, – проговорила Смана. – Готовься ко сну. Я сделала тебе горячую воду. Омойся.
– Ты помнишь, – улыбнулся оридонец, но умолк, ибо лицо жены поморщилось.
– Морщинка, – прошептала она, проводя теплым тонким пальцем промеж его бровей. – А вот еще одна, – и ее палец скользнул по переносице. – И этих тоже не было, – горестно вздохнула она, ведя рукой по глубоким морщинам от носа к кончикам губ. На глазах ее появились слезы.
– Смана-Кин, – он мягко притянул ее к себе, – ты не должна этого делать.
– Не буду, – глухо проговорила она с его груди. – Но всякий раз, как я представлю, что с тобою было, и от чего проявилися они… морщины… мне страшно… сразу страшно и больно за тебя.
Он обнял ее и оба надолго замолчали.
***
В темном коридоре, предварявшим дом каждого оридонца, послышались тяжелые, но стремительные шаги.
– … Совет повелел услужить желанию Конклава и переложить сию сумму в казну Конклава. Хузвур-абола повелел все перечисленные дебы… – говорил мальчик-чтец городских новостей, которого наняла Смана, ибо у каждого уважающего себя оридонца должен был быть свой утренний чтец.
Семейство Кин было не из бедных, а потому нанимало только утренних чтецов. Семейства победнее нанимали дневных, а уж совсем бедные – вечерних и ночных чтецов. Как правило, чтецами служили мальчики-пасмасы или холкуны, коих привезли в Оридонию исключительно для этих целей. Они служили своим господам за еду и приносили неплохую прибыль.
– Хузвур-абола, Хузвур-абола, как надоел мне этот самомнящий старикашка! – прогремело под сводами родового дома Кина с такой силой, что хозяева вздрогнули.
Кин с удивлением посмотрел на бесцеремонно вторгшегося в его дом воина. Его возмущенный взгляд остановился на пасмасе-дворецком, который стоял подле воина, удерживаемый им за шиворот, и всеми мышцами своего лица пытался передать, что не виноват.
– Чего уставился, не узнал ли? – рявкнул воин.
Тут только глаза Кина стали смягчаться, и он улыбнулся.
– Бодрагбар, – проговорил он, поднимаясь и раскрывая объятия вошедшему.
Они долго мутузили друг друга и давили в объятиях. Смана счастливо смотрела на эту сцену. Сколько лет она не видела двух лучших друзей в объятиях друг друга.
– Иди, иди, – движением руки прогнала она чтеца и поднялась: – Бод, почему не предупредил меня, что придешь? Я приготовилась бы.
– Раньше не предупреждал, чего же сейчас… охо!.. начинать. Силен! Силен еще ты, Кин. Не все силы из тебя девки владянские высосали. Прости, Смана. Не подумал я.
– Не обижаюсь. Помню, какой ты. Да и не было ничего у Кина во Владии. Знаю про то.
– Чего же так!? Мы в Оридане веселимся и пробуем все, что можно.
– Когда бы ты увидел тамошних девок, – хохоча, проговорил Кин, – ты бы отказался пробовать.
– Суховаты? Маловаты?
– А еще грязноваты и туповаты, – добавила Смана. Она улыбалась.
– Ну, к грязям нам не привыкать, а вот за тупость… ох! Опять сдавил. Не дави так, рану разорвешь.
– Чего же не сказал! – тут же бросил его Кин.
– Чего ж теперь, на каждом углу о том орать. Не млад я для этого. Да и эта рана не такая, о которой визжать можно! Кабы в бою получить, а то напоролся в переулке на угрюмого орида.
– Принести ли чего тебе, Бод.
– Вина бы мне какого…
– Сейчас принесу.
– Ну, говори! – ущипнул Кина Бод, когда жена вышла. – Правду говори!
– Хороши!
– Охо-хо-хо! Я так и знал. Но ладно. Чего еще сказать есть мне?
– Война, а больше ничего не скажешь.
– То просто и ничего необычного. Везде война, – отмахнулся Бодрагбар. – Но я не только за этим пришел, – прошептал он быстро и серьезно. – Зовут тебя…
– Вина, – вошла Смана, – и мяса – все, что достойно орида! – Она поставила большое блюдо, доверху наполненное мясом, а пасмас принес кувшин вина.
– Почему ты позволяешь хозяйке носить подносы? –