работают, чего с них станется!
***
К вечеру следующего дня Кин знал о двух «неприятных» новостях: первая состояла с том, что в лагерь прибыл андин, и он был лекарь в меньшей степени, чем маг; вторая долетела до него в отзвуках суматохи, которая возникла у палатки Сура.
«Как меняет все война!» – пришло на ум рагбар-ронгу. Сур впал в беспамятство, донесли ему.
Кин подавил ухмылку. Оридан преклонился перед этим мальчишкой. Там он был хитер и силен необычайно. Но здесь! Здесь они поменялись местами. Неуклюжий солдат, не умевший долго говорить, толком врать и изворачиваться как червь в когтях хищника, и скользкий политик, и интриган, порождение императорского двора, умник и жестокий палач, убивавший за слово, ценивший жизнь не более пылинки на своих богатых одеждах. Война и походная жизнь все поменяли. Они оказались просты для солдафона, но непостижимы для умника-интригана. Небось, еще тогда, на гуркене он просчитывал, как ронги его победным маршем пройдут сквозь ряды войск на правом фланге красноземцев; небось, он-то считал себя тем, кто без труда с ними расправится – не чета тупым солдафонам, на коих чашник насмотрелся при дворе: и двух слов связать не могут, куда уж им до кампаний и великих побед! Ан нет! Все по-другому стало здесь! Враг оказался не глупее и не робче. Противник бил, не стесняясь, не скрываясь и не падая ниц. Он не боялся крови и смертей.
Подумав о таком, Кин закрыл глаза и ощутил внутри себя удовлетворение. Наконец-то он понял этих царедворцев, а когда он что-то окончательно понимал, то переставал бояться.
– Кин из рода Кинов, – обратились к нему, окатив ненужной церемониальностью.
Он открыл глаза и поднялся.
Перед ним стоял андин. Его лицо было знакомо Кину. Когда-то давно он, возможно, видел его.
– Ты не узнал меня? – спросил маг. Его нижние руки покрепче ухватились за внушительных размеров свиток, а верхние улеглись крестом на груди.
– Я помню тебя, – низко склонился Хмурый, – но моя память плоха. – Он конечно же узнал мага, хотя лицо последнего и было удивительным образом изменено. Однако подавать признаки ума и сообразительности, так решил Хмурый, было опасным в той ситуации, которую он еще не до конца разгадал.
– Я Фод-андин. – При этих словах лицо мага заходило желваками и приняло совсем другую форму. Форму, в которой оно пребывало при погоне за людомаром. – Когда-то мы виделись с тобой у Цуррагбар-она. Я запомнил тебя, ибо увидел в лице твоем будущее мое.
– Приветствую Фод-андин. Я рад, что ты запомнил меня.
– Я прибыл за тобой, – огорошил Кина маг.
Оридонец почувствовал, как в уши его хлынул поток крови. Слух наполнился гулом от неимоверного стука в висках.
– Предстань вровень со мной. Я буду говорить тебе. Отправь всех вон. – Когда Кин отослал прочь от себя Эка и Бода, маг продолжал: – Я есть слуга Дагта. – Дагтандин, пронеслось в мыслях Кина. Он знал, что будет именно маг тьмы. – Мы будем здесь до того дня, когда владыка мой в четвертый раз сокроется от нас за гладью вод. Ты победишь Гун-утор в этот срок. Я знаю это. Знай и ты! Не думай так, – остановил он Кина, который тут же вспомнил про себя о Суре. – Не помешает он тебе. Владетель мой призовет его к себе надолго, и отпустит лишь тогда, когда Гун-утор падет у твоих ног. – Закончив на этом, Фод-андин развернулся и вышел.
Кин некоторое время стоял, недвижим, а потом без сил опустился на колени. Его ноги впервые за многие годы дрожали беспричинно. Боги дают ему шанс. Об этом сказал сам маг. Боги поведут его. Подобные мысли наполнили его необычайной радостью.
– Эк! – крикнул он.
– Да, ронг… привысокий, – исправился Эк, когда заметил подходящего Бода. При посторонних он называл его как следовало.
– Призови ко мне Бурза и Вольшида. Сам прибудь со мной после этого. Бод, – повернулся Кин к своему другу, – ступай сейчас же к Суру и разузнай… что делать надлежит нам завтра.
Оставшись один, Кин быстро зашагал по палатке. Его короткие, как и у всех оридонцев ноги, не позволяли делать слишком широкие шаги, и оттого быстрая ходьба более походила на переваливания с одной ноги на другую. Он быстро устал и повалился на ложе. Волнение измотало его. Уже не тот возраст для подобных изменений судьбы, подумалось ему. Но он был рад. Всю жизнь Кин ждал этого момента, и когда он наступил, оридонец от счастья оказался без сил.
– Кин, – вбежал к нему Бодрагбар, – Сур отбыл в мир богов.
– Он дышит.
– Да, но он молчит. Не открывает глаз и не шевелится.
– Они здесь… привысокий, – недовольно посмотрел на Бода Эк, заглядывая в палатку.
– Бод, собери всех рагбар-онов. Пусть ждут меня. Решать нам надо, что делать дальше, – приказал Кин, и когда оридонец вышел, обратился к Эку: – Входите и вы. Бурз, – обратился он к главе своей пехоты. Возьми пешую энторию и идите в заросли. Изрубите их все так, чтобы по утру гора их высилась напротив башенки, которую в первый же день мы подпалили. Помнишь ли? Запомни хорошенько, те заросли и древа, что у рва растут нельзя рубить. Всякий, кто вздумает такое, пусть получил удар плетьми.
– Да, ронг, – кивнул Бурз.
– Иди сейчас же. Ты, Вольшид, возьми свою энторию и скройся в чаще, да сделай все, как я сказал Бурзу, но древо ты укладывай по левую руку. Там, где Зубастая река вливается в ров. Иди. Эк, все камни, что осталися у нас, и те, что привезут к нам завтра – все их свези туда, где будет Вольшид укладывать порубленый лес. Туда же во тьме потяни и камнеметы.
Кин вышел из палатки и прошел в роскошный шатер Сура. Остаток ночи он потратил на препирательства с рагбар-онами, которые не хотели признавать его за дига войска, но после вмешательства Фод-андина оридонцы дали свое согласие.
Рассвет окрасил небосклон в красное, и оно, красное свечение, приняло в себя Кина, вышедшего из шатра. Он криво улыбался. В два дня свершилось то, о чем мечтал он с самого начала. В два дня! Какая же насмешка судьбы! Как быстро! Неестественно и почти волшебно! «Диг», мог теперь он добавить к своему имени. Рагбар-диг!!!
***
Весь следующий день и ночь работали метательные машины. Прислуга сменяла друг друга и валилась с ног от усталости. Жилы натяжных механизмов растягивались и рвались, но обстрел не прекращался.
Это был странный обстрел. Тяжелые камни летели не в крепость и даже не в башенки на вале. Камни месили воду во рву. Вода бурлила под их ударами, с рыком принимая в себя тяжелых гостей.
К середине следующего дня несколько отрядов, составленных из пленных красноземцев, прикрываясь ростовыми щитами, двинулись ко рву, но не
перешли через него. Они занялись тем, что принялись вбивать в мягкую землю невысокие столбы, на которых после укладывались широкие щиты, сделанные из веток обтянутых материей, облепленной глиной.
К концу второго дня внутри этого сооружения, надежно защищавшего от стрел, ко рву потекла бесконечная река пленных. Они перетаскивали на спинах разнообразных мусор, хлам – все, что было ненужным ни природе, ни оридонцам.
Громадные кучи, собранные для переноски ко рву быстро таяли, и к середине ночи все было окончено. Несколько раз на возникшей переправе возникали небольшие сражения, но защитники ничего не могли поделать. Они пытались погружаться под воду и опутывать камни, чтобы потом вытянуть их на свою сторону, но из этого мало что получалось. Десятки трупов красноземцев, убитых стрелами метких дремских и оридонских лучников, плавали во рву.
Утром третьего дня неожиданно для красноземцев метательные машины оказались с другой стороны рва и начали закидывать трупами деревьев еще один участок. За ночь уровень воды во рву, оказавшемся отделенным от Зубастой реки, значительно упал, а потому деревья, падая, впивались своими стволами в мягкое илистое дно.
Лучники красноземцев пытались достать камнеметы стрелами, но их сил не хватало. Сокрытые за деревьями машины работали безостановочно.
Как только вторая переправа была доделана, обстрел был перенесен на башенки, от которых уже через несколько минут ничего не осталось. В том месте, где образовалась вторая переправа, вал от времени просел, и Кин не зря навел переправу именно здесь.
К ночи четвертого дня камнеметы были перенесены к каменной переправе. Под их прикрытием небольшой отряд пасмасской пехоты бросился на штурм вала, который в этом месте возвышался особенно высоко.
Взбежав вверх, пасмасы встретили отчаянное сопротивление защитников. На той стороне рва затрубили рожки. Издали долетел скрипящий звук открывшихся крепостных ворот – вышло подкрепление.
Кин понял, что вторая переправа держит на себе значительную часть сил противника, ибо берег там намного ниже, а значит и угроза успешного нападения выше.
Пасмасская пехота была отброшена вниз и побежала. За ней устремились толпы защитников Гун-утора. Тогда к пасмасской пехоте поспешила холкунская пехота. У подножия вала произошла грандиозная свалка.
Все больше и больше защитников бросались вниз, к подошве вала. Десятки горящих стрел летели в холкунов и пасмасов, валя их наземь.
Однако все это на миг замерло, едва над головами бьющихся что-то загудело. Обрубки деревьев, нарочито круглые, выпущенные из метательных машин по вершине вала, впивались в землю и катились под гору. Подобно чудовищам они наваливались на тыл защитников, подминая под себя и калеча.
Внезапно небо прочертили несколько дюжин кроваво-красных дуг. Горящие снаряды уходили за вал, отрезая защитников у подошвы возвышенности от подкреплений. Со всех сторон к переправе бежали группки воинов, держа над головами небольшие плотики. В мгновение ока они пересекли ров и стали взбираться на вал, окружая защитников. Удар этих отрядов в тыл красноземцев заставил последних дрогнуть и побежать. Их нещадно избивали.
Еще не занялась заря, когда все было кончено.
Кин стоял на вершине занятого вала и смотрел на стены крепости. Он был доволен. Но в уголках глаз его отражалось зарождавшееся отчаяние. Округа, лежавшая перед ним, была пустынна. Гун-утор принял всех.
– Собирайся, мы отплываем сегодня же, – подошел к нему Фод-андин.
– Дай мне еще день, и я возьму его.
– Ты уже его взял. Нет смысла быть здесь, когда все что требуется: забросать цитадель сию каменьями горящими и сжечь ее дотла.
– Я сделал больше них… лишь день мне нужен, – заскрежетал зубами Кин.
– Умей остановиться там, где твой талант – избыток. Умей беречь его. Умей употреблять лишь равное для равного. Тебе не место здесь уж боле. Пусть Сур потешит сам себя красотами пылающей твердыни. Тебе со мной быть надлежит. Мы покидаем лагерь на рассвете. Не заставляй нас ожидать тебя.
Тиволарг
Часовые на надвратных башнях города со смешками рассматривали фигурку хромой девушки в необъятной накидке. Она шла, опираясь на палку, и смотрела себе под ноги.
От усталости у Лоовы кружилась голова, но не усталость лишила ее сил. Она ждала отца всю ночь, а он не пришел. Не пришел к ней ровно так же, как не пришла мать много зим назад. Слезы крупными каплями падали с ресниц Лоовы. Девушка ничего не замечала вокруг себя. Она не заметила даже, как оказалась на центральной площади города.
– Сколько ты стоишь-то такая? – подошел к ней пьяный пасмас.
– Пошел прочь.
– Че-е! – Он замахнулся и ударил ее по лицу. Она упала в грязь и разрыдалась.
К вечеру девушка отошла в дальний угол площади. Хотя там и пахло блевотиной и мочой, но мало кто сунется туда без особой надобности.
– Хола, ты хола? – подошла к ней какая-то женщина, на вид старуха.
– Иди от меня, юродивая, – огрызнулась Лоова.
– Я не такая, – усмехнулась женщина. – Заметила тебя и подошла… – Она замялась. – Вот, возьми. Это хлеб. Немного, но тебе хватит утолить голод. – Она протянула девушке кусок хлеба.
Беря его из ее рук, Лоова ощутила, что кожа женщины была вовсе не старой.
– Ты молодая. Почему ходить, как старуха? – спросила девушка.
– Хм… Беды согнули меня…
– Чего же так?
Готовая было отойди в сторону, женщина вернулась обратно.
– Я потеряла мужа. Моего мужа, а сама отдана на утеху солдатам. – Она указала рукой в сторону квартала, где располагались дома терпимости. – У меня был хороший муж. Добрый. Я не знала, что он для меня делал. Не ценила. Ты… ты цени, когда… когда… – Она умолкла.
– У меня не будет мужа.
– Почему?
– Я не хочу. Я сама по себе. Все меня всегда бросают. – Лоова вдруг разозлилась.
– А мне до сих пор сны снятся, что я просыпаюсь, а он сидит за своим столом и скребет палочкой. Он был у меня конублом. Молод был, но уважаем. Я гордилась им. – Женщина шмыгнула носом. – Он всегда сидел у окна, и свет от Ока Владыки падал прямо на него. Я, как проснусь, не спешу вставать, все на него смотрю. А он смотрел на тракт. Наш дом стоял на перекрестье дорог. Хороший был у нас дом. Трехэтажный. Все любили друг друга… а перед его уходом мне приснился сон, будто бы с ним поехали…
– Поди прочь, тошно мне и без твоих рассказов, – расплакалась вдруг Лоова.
– Терпи, девочка, терпи. Пройдет… это… все оно пройдет… терпи… – Женщина удалилась.
Едва утро позолотило крышу замка холларга, Лоова поднялась на ноги и пошла прочь из города. Распросив у людей, к середине первого дня пути она оказалась на Трапезном тракте и медленно побрела по нему.
Лоова смотрела на свои босые ноги. Ее прежняя обувка размокла от воды, и ее пришлось выбросить. Ножки девушки месили пыль тракта, погружаясь в нее почти по щиколотку. Лето выдалось жаркое.
– Эй, а ну-ка иди сюда! – грубо окрикнули ее