На следующее утро, на рассвете, мы были готовы к отправке. Все поселение вышло нас проводить, ведь на Аршинова была возложена важная миссия спасения "Новой Одессы".
* * *
Нам предстояло добраться до маленького поселения под названием Аддис-Абеба, которое начал строить Менелик Второй и там установил свой шатер, чтобы лично следить за возведением собственного дворца.
— Николай Иванович, скажите, как это получилось, что у такой большой страны нет до сих пор столицы? — спросила я Аршинова.
— Эта традиция идет с давних времен, — ответил он, покачиваясь в седле. — Не зря в Абиссинии так много монастырей. Именно они олицетворяют собой города. Вокруг них строятся глинобитные дома, в них живут ремесленники, обслуживающие монахов, и крестьяне, работающие на монастырских полях.
— А как же негус?
— А негус объезжает монастыри один за другим: собирает дань, узнает, что нового произошло за время его отсутствия. Его сопровождает войско, которое и проедает в пути дань от предыдущего монастыря. Так и живут: ведь если негус своей собственной персоной не будет показываться перед мятежными вассалами, те могут и восстать. Знаете, Полина, как мне приходилось гоняться за Иоанном, он же был как перекати-поле. А Менелик Второй поломал существующую традицию, столицу строит. Это хорошо.
Я с ним согласилась.
Аршинов дороги не знал. Он хотел нанять проводника, но ни один местный житель даже не слышал о таком месте — Аддис-Абеба, и только качали головой. Поэтому мы тронулись на свой страх и риск, полагаясь лишь на слова начальника сотни о том, что сначала надо ехать вдоль отрога хребта Данакиль, пока не доедем до Дэбрэ-Берхан, а там и до резиденции негуса недалеко.
Наша процессия растянулась на несколько десятков аршин. Впереди ехал немногословный осетин, за ним Аршинов с Али, Головнин беседовал с Вохряковым о политике негуса, два казака гарцевали около Агриппины, а ко мне приблизился Нестеров.
— Аполлинария Лазаревна, как ваша ссадина на лбу?
— Спасибо, уже почти ничего не осталось. Струпик вчера отвалился.
— Это хорошо, а то я не хотел бы, чтобы на вашем прекрасном лице были какие-либо шрамы. Не к лицу это вам, — Нестеров улыбнулся.
— Ах, Арсений Михайлович, а вы бонвиван! — я погрозила ему пальцем.
Он нахмурился.
— Я все думаю об этом нападении на вас. И почему-то убежден, что это дело рук тех, кто шел с нами на корабле, а не местных ворюг. У них совсем другие повадки: наброситься стаей, вырвать сумочку, выклянчить деньги. А тут все сделали, чтобы вы их не узнали.
— Да, в ваших словах есть резон, г-н Нестеров, — согласилась я с его доводами. — Хотя не понимаю, к чему вы это говорите? Ведь мы тут, а те, кто шли с нами на корабле, остались в поселении.
— Все ли? — покачал он головой.
— Что вы имеете в виду?
— Ничего, я просто рассуждаю.
— Нет, Арсений Михайлович, вы меня не проведете. Рассказывайте, что вам известно!
— Когда умирал старый монах, я попросил всех выйти. И Агонафер сказал мне, чтобы я во всем подчинялся вам. Так и сказал: "Иди к ней и подчинись. У нее в руках знание. Ее нужно охранять. Иначе падет династия". Потом пробормотал что-то неразборчивое и умер. Аполлинария Лазаревна, о какой династии идет речь? О Романовых? Я, к сожалению, далек от политики.
— Если позволите, я отвечу вам немного позже, а сейчас мне надо кое-что сказать Николаю Ивановичу, — я пришпорила лошадь и поскакала к Аршинову, надеясь, что Нестеров не заметил волнения у меня на лице.
— Николай Иванович, мне надо с вами поговорить, — Аршинов отослал Али и внимательно на меня посмотрел.
— Что случилось, Полина?
— Дело в том, что Нестеров что-то знает о нашем плане, — и я рассказала ему то, что услышала от молодого врача.
Аршинов поцокал языком.
— Получается, что ботанику надо рассказать. Хотя, с другой стороны, как не рассказать, если мы все едем спасать колонию. Насколько мне известно, при дворе Менелика очень сильны антирусские настроения, епископ Теофил воду мутит. Вот и получается, что не рассказать нельзя.
— Всем?
— Сложная задача. Не хотелось бы вмешивать охрану. Да и монаха с крапивным семенем[22] тоже. Поэтому сделаем так: до аудиенции у негуса не будем ничего говорить, а там видно будет.
Вернувшись обратно, я увидела, что Нестеров о чем-то оживленно беседует с Головниным. Увидев меня, они прекратили говорить и заулыбались. Такое положение дел мне нравилось все меньше и меньше.
Головнин воскликнул:
— Аполлинария Лазаревна, вы посмотрите, какая красота вокруг! Эх, жаль я тут не один: наша кавалькада всех зверей в округе распугала. А то бы я подстрелил какую-нибудь антилопу. Уж очень хочется полакомиться свежим мясом!
И действительно, красота была неописуемая. Мы скакали по нетронутой пустыне. Слева от нас возвышались вулканические горы, пестрящие потеками свинцового цвета. Редкие изогнутые деревья сгибались под плоскими кронами. Над ними летали крупные птицы, встревоженные нашим появлением. Над головой, в синем небе одиноко парил ястреб, наблюдая за нами. Тишина и покой владели миром. Лишь выбрасываемый из-под копыт песок нарушал гармонию.
* * *
За несколько дней пути мы проехали мимо селения Сардо, состоящего из нескольких глинобитных мазанок, Тандахо, где нас накормили свежей курятиной и неизменной инджерой, потом по единственной дороге пустыни Донакиль свернули в сторону городка Дессие, в котором все дома были круглыми хижинами с крышами из циновок. Там мы переночевали в пустующем доме и наутро, со свежими силами тронулись на юг, в новую Аддис-Абебу.
К Головнину приблизились братья казаки, они пошептались, потом что-то спросили у Автонома, и Лев Платонович торжественно произнес:
— Негоже православному мимо святой церкви проезжать, хоть и монофизиты там. Помолиться требуется перед богоугодным делом вспомоществования истинно верующим. Вот и Автоном приветствует.
Аршинов кивнул:
— Что ж, если так, то вскоре, в часе езды, будут две церкви: Дебре-Сина и Дебре-Берхан, мне в селении сказали. Выберем одну из них и помолимся.
Дорога резко пошла вверх. Из ущелья мы стали подниматься на плато, высотой около полутора тысяч аршин. Резко похолодало.
Дебре-Берхан — это уже город по абиссинским меркам. В нем есть церковь, постоянный рынок, на который свозят товары окрестные жители. Дома обычные — круглые, под коническими соломенными крышами. Здесь, по рассказам Аршинова, жил негус Менелик в доме своего отца Хайле Малакота, до того, как он решил основать столицу под именем Аддис-Абеба.
Пронзительные звуки и барабанную дробь мы услышали издалека, на подступах к городу.
— Что это? — спросила я Али, скакавшего рядом.
— Негарит, — ответил он, и быстро помахал руками.
— Понятно, — кивнула я, хотя ничего не было понятно. Не горит, так не горит.
На нашу процессию даже не обратили внимания. Толпы людей бежали в одном направлении. Мы спешились, так как проехать на лошадях с навьюченными тюками не было никакой возможности.
На главной площади на небольшом возвышении стоял глашатай и два барабанщика. Барабанщики били в барабаны, и я поняла, что имел в виду Али. Негарит — это барабан. А глашатай дудел в длинный рог антилопы. Наконец, они прекратили свою вакханалию, и глашатай принялся кричать высоким гортанным голосом.
Все тут же обратились к Аршинову.
— Что он говорит?
— Подождите, дайте послушать.
Через некоторое время, когда глашатай по третьему разу прокричал одно и то же, а барабанщики вновь заколотили по барабанам, Аршинов повернулся и сказал:
— Что-то мне это все не нравится, господа. Через три дня состоится публичная казнь изменников, которые захотели сбросить с императорского престола законного негуса и посадить на него сына Иоанна VI. Казнь будет в полдень, в Аддис-Абебе, напротив строящегося императорского дворца.
— А сын Иоанна, он где? — спросил Нестеров.
— Среди приговоренных.
— Где тут церковь? — спросил Головнин, а Автоном взял лошадь под узды и резко повернулся к выходу с площади.
Мы прошли мимо поселян, торгующих медом, воском, домашней птицей и яйцами, войлочными одеялами и бурнусами из Менца.[23]
Церковь Дебре-Берхан мы нашли на самом краю плато, откуда на север простиралась великолепная панорама горного хребта Донакиль.
На пороге церкви, напоминающей своим видом спелый гриб-боровик под круглой шляпкой, стоял монах в черном одеянии и пересчитывал белые кирпичи, завернутые в пальмовые листья.
— Что это?
Всезнающий Аршинов ответил:
— Брикеты соли из соляных копей в пустыне. Они здесь идут как разменная монета. Видите, торговец принес пожертвование деве Марии. Ее тут очень почитают. Называют Мирьям.
Сняв запыленную обувь, мы вошли в церковь. Вдоль периметра круглого здания были уложены цветастые половички, а на квадратных колоннах, поддерживающих крышу, висели иконы.
Меня поразило то, что все они были чернокожими! Иисус, дева Мария, Троица, святой Иоанн Евангелист — все черные, с большими круглыми добрыми глазами. Я поискала глазами свечки, чтобы зажечь — свечек нигде не было.
Автоном упал на колени и принялся истово молиться. Он клал земные поклоны, крестился, и вокруг него не существовало ничего мирского и суетного. Прохор, Григорий и Агриппина прикладывались к иконам, осетин всего лишь раз обмахнул себя крестным знамением и вышел из церкви.
Священник, покончив принимать соль, вошел в церковь. Аршинов поздоровался с ним за руку и заговорил на амхарском, называя того "кес аггафари".[24]
В глубине, за последней колонной, рядом с алтарем, я увидела необычную картину. Это была не икона, а произведение, стилизованное под иконописную живопись. На переднем плане была нарисована красивая женщина, а сзади нее, в искаженных пропорциях четверо юношей несли на плечах нечто вроде короткого гроба, спрятанного под покрывалом. Голову женщины покрывала диадема из красных точек.
Священник остановился возле меня.
— Шва,[25] - сказала я. Этому слову меня научил Аршинов.
Священник кивнул, показал на голову царицы.
— Кыбур денгай,[26] - произнес он. — Руби.[27]
— Ишь ты, — вдруг подошел к нам Вохряков. — Денег просит. Рублей. И откуда они, души еретические, знают о наших рублях?
Я достала из сумочки несколько рублей и протянула священнику. Он отрицательно покачал головой и отклонил мое подношение. Брикетов соли у меня не было.
Из церкви я вышла немного не в себе. Значит, это не легенда? Значит, это все правда? Хотя картину с рубинами и ковчегом, который несут четыре юноши, тоже могли нарисовать по легенде. Но у священника в глазах была такая вера во все, что нарисовано на картине, что я стала склоняться к мысли: а почему бы и нет? Нашел же Генрих Шлиман 22 года назад Трою на холме Гиссарлык? Об этом много писали в газетах. Почему бы и этой легенде не обернуться былью?
Ко мне приблизился Головнин.
— Аполлинария Лазаревна, красавица вы наша, не хмурьте лобик, вам совсем это не идет. О чем вы задумались?
— А? Что? — я очнулась и посмотрела на охотника. — Так, глупости…
— Будет ли мне позволительно узнать, какая глупость заставила вас нахмуриться? Морщинки останутся.
— Да очень просто, — я решила схитрить. — Вы назвали эфиопов монофизитами, а Вохряков — еретиками. Но они же православные! Ну, черные, но ведь нашей веры?
— Как вам сказать… Эфиопов в своё время забыли позвать на Никейский собор — так с тех пор они и монофизитствуют.
— А что это такое?
— Монофизитство — это… я не большой знаток, лучше у Автонома спросить, но он ликом страшен и рык. Не будем, сами разберемся. Это ересь Евтихия, был такой престарелый архимандрит, которого вызвали на собор и спросили: "Исповедуешь ли ты, что Христос единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству?", а он взял и ответил вопросом на вопрос: "А где в Писании сказано — два естества?" Если по-простому, то он не признавал Иисуса Христа единосущным нам по человечеству. Его взяли и отлучили, назвав его убеждения ересью. Но до Абиссинии этот приговор не дошел, поэтому они так и остались монофизитами.
— Спасибо, Лев Платонович! Откуда вы это все знаете?
— В молодости хотел в семинарию поступать, вот и остались какие-то крохи в голове.
— А чего не поступили?
— Охоту люблю. А деяния такие несовместимы с духовным саном. Вот я и выбрал охоту.
* * *
Глава пятая
Привал в пещере. Рекогносцировка. Решение спасти принца. Вохряков отказывается. Узурпатор Менелик. План Аршинова. Аполлинария хочет участвовать. Казнь. Нападение. Спасение приговоренных. Погоня. Кто принц? Дрова надо прятать в лесу. Русские идут.
Мы поднимались все выше и выше по высокогорной провинции Шоа. Наконец, на горизонте показались первые мазанки Аддис-Абебы.
— Будем искать ночлег, — распорядился Аршинов.
— Тут нет гостиниц? — брезгливо повел носом Вохряков. — Сколько можно ночевать в курятниках?
— Сколько потребуется, милейший Порфирий Григорьевич, — ответил Головнин. — Мы же просителями сюда пришли. И держаться нам надо скромно и незаметно, пока не сделаем рекогносцировку на местности. Агриппина, когда найдем пристанище, займись, голубушка, обедом, есть охота!
Место для ночлега мы нашли не в курятнике, а в пещере в небольшой расщелине справа от дороги на Аддис-Абебу. Казаки и Сапаров распрягли лошадей, расстелили кошмы на сухом земляном полу. Нестеров достал купленные на рынке в Дебре-Берхане дрова — здесь они большая редкость. Агриппина принялась за кашу, а Аршинов сказал:
— Вы тут устраивайтесь, а нам с Али надо в город, разведать обстановку.
Они вернулись через три часа. У Аршинова лицо и кисти рук были вымазаны ваксой. Он привез с собой восемь бурнусов и странных мохнатых шапок, украшенных по краю витой вышивкой.
— Что это? — спросила я.
— Национальные одежды дервишей, врагов Менелика Второго.
— Вы что-то замыслили, Николай Иванович?
— Да, Полина. Одну небольшую операцию. Господа! Подойдите все сюда! Григорий, Прохор, Георгий, вы тоже!
Мы все подошли и сели на кошму в центре пещеры. Агриппина принесла две миски перловой каши, но Аршинов сделал нетерпеливый жест рукой, и она отошла.
— Диспозиция следующая. Сегодня на закате состоится казнь Малькамо, младшего сына Иоанна Шестого, и двух его товарищей, которые подняли бунт против Менелика Второго с целью захвата власти. Малькамо надо освободить. И мы это сделаем.
— Как? — вскричал Порфирий Григорьевич. — Это бунт! Сопротивление властям! Я, как уполномоченный правительством его Императорского Величества, категорически против этой затеи, а так же своего в ней участия!
— Ну что ж, вольному воля. Поедем без вас. Кто еще не согласен?
— Хотелось бы узнать, зачем нам это делать? — Нестеров снял очки в круглой железной оправе и принялся их протирать. — Не вмешиваемся ли мы в частное, внутреннее дело суверенного государства?
— Нет! — отрубил Аршинов. — Менелик узурпировал власть, ведь когда Иоанна смертельно ранили в сражении при Метемне, власть должна была перейти к его старшему сыну, Расу-Ареа Салазье. Но он был тоже убит в этом же сражении. Перед смертью Иоанн успел назначить своим преемником своего племянника Мангашиа до тех пор, пока из Франции не вернется младший сын Малькамо. И пока осуществлялась передача власти, решали, какими правами будет наделен временный властитель Мангашиа, Менелик просто взял и объявил себя негусом. Смелость города берет! Уставшие от смуты и безвластия абиссинцы охотно пошли ему навстречу, потому что на его стороне была сила и самоназвание — его зовут так же, как и соломонова сына, которого народ чтит.