Я не собираюсь обижать моего хозяина и его подчиненных. В конце концов, я многого не знаю, потому что вынужден ограничивать информационный поток. Все увеличивающееся число людей стремится меня убить, и я вынужден сосредотачиваться на выживании.
Но даже в пустыне, где я родился и вырос, есть пруды и озера, созданные человеком, которые вполне пригодны для жизни гагар. Крики этих птиц меланхоличны, но нет в них такого одиночества, и каким-то странным образом они вселяют надежду, а не отчаяние.
Роузленд – частное поместье, расположенное в миле от калифорнийского побережья. Но гагары – это гагары, где бы они ни гнездились. Их крики не меняются в зависимости от облюбованного ими места. Они птицы – не политики.
Кроме того, гагары не придерживаются какого-то временно́го графика. Эти же крики раздавались между полуночью и зарей, всегда до первых солнечных лучей. Я и раньше отметил, что чем ближе к началу нового дня раздавался первый в ночи крик, тем чаще он повторялся в оставшиеся часы темноты.
Я отбросил одеяло, сел на кровати и произнес: «Убереги меня, чтобы я мог служить Тебе», – утреннюю молитву, которой научила меня бабушка в далеком детстве.
Перл Шугарс профессионально играла в покер и частенько сидела за одним столом с карточными акулами, которые, проигрывая, не улыбались. Они не улыбались и когда выигрывали. Моя бабушка крепко выпивала. В огромных количествах ела свиной жир. В любом виде. Будучи трезвой, бабушка Перл гоняла так быстро, что в некоторых юго-западных штатах копы прозвали ее Перл-Педаль-В-Пол. Однако прожила она долго и умерла во сне.
Я надеялся, что эта молитва сработает для меня так же хорошо, как срабатывала для нее, но в последнее время у меня вошло в привычку к первой просьбе добавлять еще одну. В это утро она прозвучала следующим образом:
– Пожалуйста, не позволяй никому убить меня, засунув мне в горло злобную ящерицу.
Возможно, кому-то такая просьба, обращенная к Господу, покажется странной, но один здоровенный психопат однажды пригрозил, что засунет мне в глотку экзотическую острозубую ящерицу, приведенную в бешенство дозой метамфетамина. И он бы своего добился, если бы мы не находились на стройплощадке и я не додумался использовать в качестве оружия баллон с изоляционной пеной. Он пообещал найти меня, отсидев срок, и покончить со мной, воспользовавшись услугами другой ящерицы.
В иные дни, во всяком случае, в последнее время, я просил Господа избавить меня от смерти в гидравлическом прессе, сминающем на свалке корпуса автомобилей, просил, чтобы убийца не пустил в ход гвоздевой пистолет, просил, чтобы Он никому не позволял привязать меня к мертвецам и бросить в озеро… Просто удивительно, что в прошлом мне удалось выбраться изо всех этих передряг, но я совершенно логично сомневался, что мне бы вновь повезло, окажись я еще раз в аналогичной ситуации.
Меня зовут не Счастливчик Томас. Я Одд Томас.
Это правда. Одд.
Моя прекрасная, но сумасшедшая мать заявляет, что в свидетельстве о рождении они собирались записать меня Тоддом. Мой отец, который бегает за молоденькими девушками и продает недвижимость на Луне – пусть из комфортабельного кабинета на Земле, – иногда говорит, что они и хотели назвать меня Одд.
В этом вопросе я склонен верить моему отцу. Хотя, если он не лжет, ничего правдивее он никогда не говорил.
Душ я принял вчера, перед тем как лечь спать, поэтому оделся без промедления, чтобы быть готовым… к чему угодно.
По мере того как день сменялся днем, у меня крепло ощущение, что Роузленд – ловушка. Я чувствовал скрытые западни, знал, что один неверный шаг – и земля разверзнется, чтобы поглотить меня.
И хотя мне хотелось уйти, мне не оставалось ничего другого, как подавить в себе это желание, будучи в долгу перед леди Колокольчик. Мы вместе пришли сюда из Магик-бича, расположенного севернее, где меня пытались убить несколькими разными способами.
Долг не требует зова, достаточно и шепота. А если ты слышишь зов, что бы ни случилось, у тебя не будет повода для сожалений.
Сторми Ллевеллин, которую я любил и потерял, верила, что этот раздираемый злобой мир – тренировочный лагерь, подготовка к великому приключению, которое ждет нас между нашей первой и вечной жизнями. Она говорила, что мы поступаем неправильно только в одном случае – оставаясь глухи к долгу.
Мы все живем в мире, который по существу зона боевых действий. У нас отберут все, что мы любим, а напоследок – жизнь.
И однако, куда ни посмотри, я нахожу на этом поле битвы великую красоту, и милосердие, и обещание счастья.
Каменную башню в эвкалиптовой роще, где я ныне живу, отличает грубая красота, возможно, причина в контрасте между ее массивностью и утонченностью серебристо-зеленых листочков на ветвях окружающих деревьев.
Квадратная, а не круглая, со стороной в тридцать футов, она поднимается на шестьдесят футов, если считать бронзовый купол, украшенный оригинальным шпилем, который выглядит, как сочетание скипетра, короны и крышки от старых карманных часов.
В поместье эту башню называют гостевым домиком, но для этих целей она использовалась не всегда. Узкие высокие окна открываются внутрь, чтобы обеспечить приток свежего воздуха. Открыться наружу им мешают прутья железных решеток.
Решетки на окнах предполагают, что башня служила тюрьмой или крепостью. В любом случае, у ее владельцев имелись враги.
Входная дверь, обитая железом, сработана так, чтобы выдержать удар тарана, а то и артиллерийского ядра. За ней вестибюль с каменными стенами.
В вестибюле, слева, лестница, ведущая в верхние апартаменты. Там живет Аннамария, леди Колокольчик.
Еще одна дверь в вестибюле, напротив входной, ведет в апартаменты первого этажа, которые Ной Волфлоу, нынешний владелец Роузленда, предоставил в мое распоряжение.
Мои апартаменты состоят из просторной гостиной, спальни размером поменьше – в обеих комнатах стены обшиты панелями красного дерева – и кафельной ванной комнаты. Судя по интерьеру, последняя реконструкция проводилась в 1920-х годах. Декоратор придерживался стиля «искусство и ремесло»: массивные деревянные кресла с подушками, столы на козлах, соединения на шипах, декоративные деревянные гвозди.
Я не знаю, от Тиффани ли лампы со стеклянными абажурами, но очень возможно, что так оно и есть. Скорее всего, купили их, когда они еще не были музейными образцами, стоящими бешеных денег, и они так и остались в этой расположенной в глубине поместья башне, потому что всегда здесь находились. Одна из особенностей Роузленда – небрежное отношение к богатству, которое представляет собой поместье.
В гостевые апартаменты входит также маленькая кухня, с кладовой и холодильником, в которых есть все самое необходимое. Я могу сам приготовить себе что-нибудь простенькое или заказать какое-нибудь блюдо у шеф-повара поместья, мистера Шилшома, и еду принесут из особняка.
Завтрак за час до зари меня не прельстил. Я бы почувствовал себя приговоренным к смерти, который в свой последний день пытается наесться до отвала, прежде чем получить инъекцию яда.
Наш хозяин предупреждал, что между полночью и зарей лучше оставаться дома. Он заявлял, что один или несколько кугуаров недавно навели шороха в соседних поместьях, убили двух собак, лошадь, несколько петухов, которых держали как домашних любимцев. Хищники могли осмелеть до такой степени, что сочли бы за добычу гуляющего в темноте гостя Роузленда, если бы вдруг встретили его.
Я достаточно информирован о кугуарах, чтобы знать, что охотятся они как вечером, так и после полуночи, а также, если на то пошло, и днем. Поэтому заподозрил, что цель предупреждения Ноя Волфлоу – убедить меня не искать так называемую гагару и не исследовать другие странности Роузленда под покровом ночи.
В тот февральский понедельник, еще до зари, я вышел из гостевого домика и запер за собой обитую железом дверь.
И мне, и Аннамарии дали ключи и строго наказали всегда запирать дверь башни. Когда я высказался в том смысле, что кугуары не смогут повернуть ручку и открыть дверь, заперта она или нет, мистер Волфлоу заявил, что мы живем в начальный период нового темного века, и огороженные высокой стеной поместья и охраняемые жилища богачей более не обеспечивают надлежащей безопасности, потому что «отчаянные воры, насильники, журналисты, жаждущие крови революционеры и кое-кто и похуже» могут появиться, где угодно.
Его глаза не вращались, словно две юлы, дым не шел из ушей, когда он озвучивал это предупреждение, но мрачное выражение лица и зловещий тон хорошо смотрелись бы в каком-нибудь мультфильме. Я думал, что он шутит, пока не встретился с ним взглядом. В тот момент я понял, что он такой же параноик, как трехлапый кот, окруженный волками.
Не знаю, имелись ли для его паранойи веские основания или нет, но я подозревал, что воры, насильники и революционеры нисколько его не тревожили. Ужас вызывал «кое-кто и похуже».
Выйдя из гостевого домика, я зашагал по вымощенной плиточником дорожке, проложенной по эвкалиптовой роще к границе пологого склона, уходящего к особняку. Огромная, ухоженная, ровно выкошенная лужайка пружинила под ногами, словно ковер.
На полях по всей периферии поместья, где я прогуливался в другие дни, среди великолепных, раскидистых дубов, вроде бы растущих хаотично, но в некоем гармоничном порядке, мне встречались и белая ожика, и канареечник, и пеннисетум.
За свою жизнь я не видел более прекрасного места, чем Роузленд, и нигде не ощущал так много зла.
Некоторые скажут, что место – оно и есть место, не может быть ни добрым, ни злым. Другие станут уверять, что представление о зле, как о реальной силе или существе, безнадежно устарело, а дурные поступки мужчин и женщин можно объяснить той или иной психиатрической теорией.
Этих людей я никогда не слушаю. Если бы послушал, давно бы погиб.
Вне зависимости от погоды, даже под обычным небом, дневной свет в Роузленд, похоже, поступает от другого солнца, отличного от того, что освещает остальной мир. Здесь знакомое кажется чужеродным, и даже самый что ни на есть материальный, самый ярко освещенный предмет выглядит миражом.
И теперь, глубокой ночью, я не чувствовал себя одиноким. Наоборот, не отпускало ощущение, что за мной наблюдают, меня преследуют.
В других случаях я слышал шелест в неподвижном воздухе, который ничем не мог объяснить, одно или два слова, пробормоченные неизвестно кем, торопливые шаги. Мой преследователь, если такой и был, всегда прятался за кустами или в лунных тенях, а то и подглядывал за мной из-за угла.
Желание расследовать убийство вынуждало меня кружить по Роузленду под покровом ночи. Женщина верхом на жеребце, ставшая чьей-то жертвой, не покидала Роузленд в надежде, что совершившие зло по отношению к ней и ее сыну понесут заслуженное наказание.
Роузленд занимает пятьдесят два акра в Монтесито, анклаве для богатых, по соседству с Санта-Барбарой, где тоже обитают далеко не бедняки. Назвать Санта-Барбару городом бедных – все равно что принять «Риц-Карлтон» за мотель «Бейтс» из фильма «Психоз».
И особняк, и остальные пристройки возвели в 1922-м или 1923 году. Тогда поместье принадлежало Константину Клойсу, газетному магнату. Он входил и в число отцов-основателей одной легендарной киностудии. Жил главным образом в Малибу, а Роузленд превратил в особое убежище, где мужчина мог предаться мужским увлечениям: верховой езде, стрельбе по тарелочкам, охоте, покеру на всю ночь, возможно, пьяным загулам.
Клойс интересовался необычным, – сверхъестественным тоже – широким спектром теорий, выдвигаемых разными знаменитостями, начиная от медиумов и мистиков вроде Елены Петровны Блаватской и заканчивая переустроителями мира, такими, как знаменитый изобретатель и физик Никола Тесла.
Некоторые верили, что Клойс в свое время финансировал проведение в Роузленде различных исследований: разработкой лучей смерти, проверкой современных алхимических методов и созданием телефонов, позволяющих говорить с мертвыми. Но есть люди, уверенные в том, что «Сошиэл секьюрити» – название стирального порошка.
С опушки эвкалиптовой рощи я смотрел на длинный пологий склон, который вел к особняку, где Константин Клойс умер во сне в 1948 году в возрасте семидесяти лет. На черепичной крыше под луной светились пятна фосфоресцирующего лишайника.
В том же 1948 году Роузленд со всей обстановкой купил тридцатилетний наследник южноамериканской горнорудной империи и продал поместье опять же со всем, что находилось на территории, сорок лет спустя. Он вел жизнь отшельника, поэтому никто о нем ничего не знал.
В эти предрассветные часы горели только несколько окон на третьем этаже. За ними находилась спальня Ноя Волфлоу, который нажил внушительное состояние будучи основателем и управляющим хеджфонда. Я в достаточной степени уверен, что это как-то связано с Уолл-стрит, но точно знаю, что не имеет никакого отношения к садовым зеленым изгородям[1].
Отошедший от дел в пятьдесят лет, мистер Волфлоу заявлял, что из-за травмы центра сна в мозгу он не смыкал глаз последние девять лет.
Я не знаю, правда ли эта абсолютная бессонница или нет, а может, доказательство бредового расстройства.
Он купил поместье у отшельника – наследника горнорудной империи. Реконструировал и расширил особняк, спроектированный одним из представителей архитектурной школы Эддисона Мицнера, эклектическую смесь испанского, мавританского, готического, греческого, римского и ренессансного стилей. Широкие террасы с балюстрадами из светлого известняка выводили к лужайкам и садам.
В этот предрассветный час, когда я шел по аккуратно подстриженному газону лужайки, койоты более не выли высоко в горах, потому что наелись дикими кроликами и улеглись спать. Лягушки после долгих часов пения так устали, что уже не могли и квакать, а цикад пожрали те же лягушки. Мир, пусть и временно, но замер в тишине и покое.
Я намеревался посидеть в шезлонге на южной террасе, пока на кухне не зажгутся огни. Шеф, мистер Шилшом, всегда начинал рабочий день до зари.
Оба утра в Роузленде я начинал с шеф-поваром не только благодаря его фантастическим булочкам. Я еще и надеялся, что он случайно проговорится и даст мне ниточку к загадке Роузленда. Но он без труда блокировал мое любопытство, изображая кулинарного аналога рассеянного профессора. Я, однако, не сомневался, что его притворство рано или поздно даст слабину.
В качестве гостя меня радушно встречали на первом этаже особняка: на кухне, в дневной гостиной, в библиотеке, в бильярдной, везде. Мистер Волфлоу и обслуживающий персонал, постоянно проживающий в поместье, изо всех сил стремились показать, что они – обычные люди, которым нечего скрывать, а Роузленд – рай на земле без единого секрета.
Я точно знал, что это не так, благодаря своему дару, интуиции и встроенному детектору лжи… а теперь и потому, что вчерашние предвечерние сумерки на минутку показали мне цель, которая находилась, если сесть на экспресс «Торнадо лайн», через сотню остановок после Страны Оз.
Говоря, что Роузленд – сосредоточение зла, я не подразумеваю, что все обитатели поместья – тоже зло, или хотя бы один из них. Люди здесь жили, конечно, эксцентричные, но эксцентричность, по большей части, сродни добродетели или, по меньше мере, свидетельствует об отсутствии злых намерений.
Дьявол и все его демоны занудны и предсказуемы, потому что бунтуют против истины. Само преступление – в отличие от его разгадки – скучно для утонченного разума, но всегда зачаровывает простаков. Один фильм про Ганнибала Лектера захватывает, но второй вызывает зевоту. Мы любим серийного героя, но серийный злодей быстро надоедает, потому что очень стремится шокировать нас. У добродетели богатое воображение, зло – повторяется.
В Роузленде хранили секреты. Для хранения секретов причин много, и только малая их часть обусловлена злом.
Я устраивался на шезлонге, чтобы дождаться, когда мистер Шилшом включит свет на кухне, и тут ночь заинтриговала меня. Я не говорю – удивила, потому что у меня вошло в привычку ожидать чего угодно.
К югу от террасы широкая дуга ступеней поднималась к круглому фонтану, у которого высились шесть больших ваз эпохи итальянского Ренессанса. За фонтаном еще одна дуга ступеней вела к травяному склону между двумя зелеными изгородями. С другой стороны изгородей журчали водяные каскады, на которые падали тени высоких кипарисов. Вся эта красота вела к очередной террасе на вершине холма, сотней ярдов выше, где стоял украшенный резьбой, без единого окна мавзолей из того же известняка, куб со стороной в сорок футов.