— Погоди, а Гордиенко? Вдруг я ему не подойду?
— Вечером мы едем к нему, я уже договорился.
— Как ты мог договориться? — ахнула я.
— Рассчитывал на преданную сестринскую любовь.
— Наглая морда! Я же боюсь, ты понимаешь?
— Побоишься, перестанешь. Все боятся. И потом он такой обаятельный, он тебе понравится.
— Он всем нравится.
— Ну вот видишь… Он так всем нравится, что ты спокойно будешь купаться в лучах его славы, а заодно и в Средиземном море. Поди кисло?
— Да нет, совсем не кисло. Но стремно.
— Ерунда, не боги горшки-то обжигают.
— А если я провалюсь?
— Ты не провалишься, я убежден на все сто.
— Сто пудов, как говорит Полька?
— Сто пудов! Бусечка, подумай, мы три недели будем вместе, как когда-то в Абрамцеве. Это же кайф, а то в этой суматошной жизни и не видимся почти.
— Да ладно, я тебя небось и не увижу, как пойдешь по тамошним Суламифям.
— Да ты что, я в таких поездках сама добродетель. Положение обязывает. В мои задачи ведь входит обеспечение дисциплины, а актеры такой народ… Любят расслабиться, и Израиль к этому располагает.
— К чему?
— К расслабухе.
— Никогда бы не подумала, особенно если смотреть сводки с Голанских высот и с этих, как их.., территорий.
— Ты не поверишь, но там мгновенно наступает расслабуха. У актеров особенно. Никогда не видел, чтобы знаменитые, классные артисты так халтурили, как там… Но у меня этого не будет. Ну все, Бусенька, на вот съешь плюшку, ты же любишь!
И он достал из пакетика именно такую плюшку, как я люблю, — улиточкой, посыпанную сахаром с корицей.
— Венька, — умилилась я.
— Рада? Я помню все про свою любимую сестренку, не дам тебя в обиду никому и, более того, обеспечу тебе успех!
— Да ладно тебе, болтун. А запить плюшку у тебя есть чем?
— Обижаешь! — Он протягивал мне бутылочку с квасом.
— И это помнишь? — совсем растаяла я. — Венька, ты жуткая сволочь! Искуситель!
— Ничего, ты еще будешь умирать от благодарности ко мне. Кстати, у тебя в Израиле, кажется, кто-то был?
— Ой, Венька, я, кажется, соглашусь.
— Что значит — кажется? По-моему, ты уже согласилась. Короче, мне пора, вечером я за тобой заскочу, поедем к Гордиенко.
— Боже, Венька, ты так на меня насел, что я даже не спросила, что там надо петь? Какой кошмар!
— Разберешься. Все, чао-какао!
Он умчался, а я осталась стоять столбом на улице. А кто мне, кстати, отпуск даст? Бред все это, чистой воды сумасшествие. Я даже головой потрясла, чтобы стряхнуть с себя наваждение. И медленно побрела за угол, на работу. Венька сказал, что я могу взять псевдоним. А какой? Бронза? А что, можно. Хотя нет, глупо уж очень. В роли такого-то — Юрий Гордиенко, в роли такой-то — Бронза! Идиотизм! Ненавижу свое имя, вот родители удружили! Мама как-то сказала, что имя мне выбрала бабушка, а та объяснила, что Броня была одной из героинь ее любимого в юности романа «Девочки с Новолипок» какой-то польской писательницы. Я даже попыталась найти эту книжку, но не смогла. Интересно, почему же бабушка не назвала Брониславой маму, а отыгралась на мне? Вот теперь я и живу с этим именем. Торжественным и бронированным. Обычно все зовут меня Броней, только Венька еще в детстве прозвал Буськой. Что крайне возмущало моего мужа. Это собачья кличка, негодовал он и звал меня Славой. Броня ему тоже не нравилась. Кое-кто звал меня Бронзой или Брошкой. Раньше я это терпела, пока не прочитала несколько романчиков Дарьи Донцовой, у которой героинь звали Лампой и Вилкой. С тех пор я всегда фыркаю как разъяренная пантера, если кто-то зовет меня Бронзой или Брошкой. А вот Буська меня вполне устраивает. А что, если так и явиться перед публикой: выступает Буська! По-моему, отличная идея! Сразу понятно, это прикол! Ой, мамочки, о чем я думаю, идиотка! Я что, и впрямь собираюсь выступать перед публикой?
— Броня, что это с вами? — поинтересовалась моя непосредственная начальница Инна Геннадьевна.
— Ой, я задумалась, извините. С дочкой проблемы, — ляпнула я первое, что пришло в голову. И смертельно испугалась, как бы не накликать!
— Что-то серьезное? — поинтересовалась она.
— Да нет, школьные дела.
— Я могу чем-то помочь?
Она всегда старалась помогать своим подчиненным, но, как злословили эти самые подчиненные, не от доброты душевной, а от стремления к совершенству в работе отдела. Но это не правда. Она просто одинокая немолодая женщина, у которой, кроме работы, ничего и нет в жизни. Но чем бы она ни руководствовалась, а если в ее помощи нуждались, помогала чем могла.
— Да нет, спасибо большое, Инна Геннадьевна.
Но вот отпуск в неурочное время она мне точно не даст. А уж если прознает о моих гастролях, и вовсе безжалостно уволит. Какие, на фиг, гастроли, я еще не сошла с ума. Пусть Венька сам выкручивается, нашел, понимаешь, себе палочку-выручалочку!
* * *
— Мам, что у тебя стряслось?
— Ничего пока.
— Что значит — пока?
— То и значит — пока ничего не стряслось.
— Но может стрястись?
— Всегда что-то может стрястись.
— Ой, мать, ты мне не нравишься.
— Я не обязана всем нравиться.
— Всем — не знаю, а мне — обязана.
— Ты полагаешь? — рассеянно спросила я. Меня вдруг стал занимать вопрос, как бы Полька отнеслась к такой авантюре. Боюсь, что восторженно. А Женя, как Женя отнесется? Уверена на все сто — сугубо отрицательно. Ну да ему лучше вообще не знать об этом. Скажу, что уезжаю с шефом в длительную командировку, и все. Он поверит. Такое не раз бывало. Он ревновал, а мне это даже нравилось, дуре. Ревнует — значит, вроде как любит. Вроде как… Нет, я не сомневалась, что Женя меня любит. Я сомневаюсь лишь в том, что я его люблю. Но его любит Полька, он ее тоже, что немаловажно. А мне уж ладно, стерпится — слюбится. Но что же мне спеть сегодня у Гордиенко? Господи, у меня разве хватит смелости открыть рот при нем? Ой, мамочки, во что меня втягивает этот обалдуй Венька?
И тут он позвонил:
— Буська, готова?
— Нет.
— То есть как? Все снова-здорово? Буська, не начинай! Я буду у тебя через пять минут! Изволь одеться. Нельзя заставлять ждать народного артиста. И надень, пожалуйста, что-нибудь подчеркнуто строгое, деловое.
— Зачем?
— Для контраста! Войдет такая строгая дама и вдруг запоет! Отвал башки!
— Это я тебе гарантирую!
— Что?
— Отвал твоей дурацкой башки!
— Бусенька, я тебя обожаю.
— А я тебя ненавижу, козла! — Я швырнула трубку.
— Мать, ты с кем так строго?
— С Венькой.
— За что?
— Есть за что, не сомневайся.
— Не сомневаюсь. Ты куда-то собираешься?
— Да. Венька требует, чтобы я пошла с ним в гости.
— В качестве телохранителя, что ли?
— Какого телохранителя?
— Ну чтобы охранять его знаменитое тело от нападения всяких разных коз?
— Ну что-то в этом роде, — пробормотала я.
— А к кому в гости?
— К Гордиенко.
— Ух ты, клево! Ты там посмотри, у него потрясная собака.
— А ты почем знаешь?
— В каком-то журнале видела. Лабрадор. Мамочка, ты там разузнай, как за ней ухаживать.
— Зачем это?
— Мне Женя обещал щеночка Лабрадора.
— А что он тебе еще обещал?
— Горные лыжи!
— Через мой труп.
— А щенка? Тоже через труп?
По сравнению с горными лыжами щенок — это такие пустяки…
— Нет, щенок без трупа обойдется, но… Гулять с ним я не буду!
— А зачем вообще гулять, мы же будем за городом жить, когда вы поженитесь.
Так, они уже все решили без меня.
— Там будет видно. Тут явился Венька:
— О, Полина, ты уже не ребенок, ты телка!
— Венька, заткнись! — разозлилась я.
А Полина, наоборот, обрадовалась такому комплименту.
— Ну ты готова, Буська? Отлично, пошли. Ой, а гитара?
— Мать, ты что, собираешься глотку драть у Гордиенко? Не советую.
— Ты как с матерью разговариваешь? — напустился на нее Венька. — Да если хочешь знать, из нее могла бы выйти классная певица.
— Чего ж не вышла? — хмыкнула дочь.
— Много будешь знать, скоро состаришься. Пошли, Буська!
* * *
Что было у Гордиенко, я помню очень смутно. Когда мы с Венькой уже глубокой ночью вышли на улицу и сели в машину, он сказал:
— Согласись, я все-таки гений.
— Почему?
— Потому что выбрал тебя.
— Вень, а что это было?
Он внимательно на меня посмотрел:
— Это был успех. Явный и определенный. Сама, что ли, не поняла?
— Нет, я была все время как в тумане.
— Не придуривайся!
— Честное слово, Венечка, я даже ничего не помню.
— Интересно, а ты запомнила, что завтра должна начать с ним репетировать?
— Завтра? Репетировать? — искренне удивилась я. У меня есть странное свойство — иногда, если очень волнуюсь, я потом почти ничего не помню. Такое со мной уже не раз бывало.
— Буська, возьми себя в руки. Завтра в десять ты должна приехать к нему.
— В десять вечера?
— Утра!
— Но я же работаю.
— Завтра суббота!
— Ой, правда! С ума сойти! Венька, это что же выходит, я поеду на заграничные гастроли?
— Выходит, так!
— Опупеть!
— Ты уже опупела! Вот что, сейчас я поднимусь к тебе, ты дашь мне заграничный паспорт и две фотки на визу.
— Я не знаю, есть ли у меня, я завтра снимусь… И вообще, что ты сделаешь с паспортом в субботу?
— Тогда придется еще раз к тебе тащиться, а у меня со временем зарез. Ладно, черт с тобой. Кстати, вот тебе анкеты, заполнишь и в воскресенье где-нибудь пересечемся.
Он вытащил из валявшейся на заднем сиденье папки два листочка и сунул мне в руки:
— Держи. И хватит трястись. Все уже позади.
— То есть как это — позади? Все еще только начинается.
— Ерунда. Главный экзамен ты сдала на пятерку. Знаешь, какой Гордиенко строгий? А тут просто поплыл. Кстати, я думаю, не только от твоего вокала. Мне так показалось.
— То есть?
— Ну приглянулась ты ему!
— Не выдумывай!
— Да чего ты пугаешься? Тебе ничего не грозит. Он прекрасный муж, отец и дедушка. Но некоторая влюбленность на сцене не помешает. К тому же, если пустить слух…
— Что? Какой еще слух?
— О вашем романе с Юрашей. Знаешь, как побежит израильская публика смотреть на тебя?
— Я тебя убью! И никуда не поеду.
— Ну если убьешь, то и вправду никуда не поедешь, так что не советую!
— Дело в том, что мне, скорее всего, не дадут отпуск!
— То есть как?
— А вот так! У нас все спланировано, расписано, и неожиданно отпуск могут дать только в каком-то крайнем случае.
— Не волнуйся, это не проблема.
— Что?
— Придумать крайний случай! Чепуха!
— Я не умею.
— Черт с тобой, возьму это на себя.
И в понедельник он явился ко мне на работу. Наши все вытаращили глаза, а он уединился с Инной Геннадьевной — и через двадцать минут отпуск был подписан. Причем с завтрашнего дня. А отъезд, вернее, отлет был назначен на следующую неделю. Совершенно ошарашенная, я пошла его проводить к выходу:
— Что ты ей наплел?
— Какая разница?
— Что значит — какая разница? Я должна хотя бы знать, что ты наврал, чтобы не попасть в неловкое положение.
— Не попадешь! За это я ручаюсь. Она обещала быть предельно деликатной. Ну все, я помчался, времени нет!
Вот так я избавилась от гнетущего ощущения, что надоела сама себе. Мне было некогда. Я репетировала с Гордиенко, и это было фантастически интересно. Сюжет одноактной пьески заключался в том, что неудачливая певичка из провинции приезжает в Москву, является к пожилому продюсеру и начинает повсюду преследовать его своим пением, пока наконец он не влюбляется в нее. Весьма милый водевильчик, не более того. К тому же содранный с какого-то бродвейского мюзикла, ужатый до одноактной пьески и перенесенный на российскую почву. Роль у Гордиенко главная, и играет он ее, насколько я могу понять, блистательно. Моя же роль сводится к музыкальным иллюстрациям его рассказа. Вся пьеса занимает сорок минут.
— Бронечка, детка, вы можете петь что хотите, это несущественно. Главное — не бояться публики. А маночек в вас есть. Зритель от вас будет тащиться, — успокаивал он меня. — И пожалуйста, постарайтесь сохранить тот испуг, который у вас есть, зафиксируйте его, это поможет…
— Нет, Юрочка, — вмешалась его жена, педагог в театральном училище, — не надо ничего фиксировать. Насколько я понимаю, Броня не собирается менять профессию, и ее испуга вполне хватит на ваши гастроли. Обнаглеть она просто не успеет.
— Ох, не скажи, — вздохнул Юрий Митрофанович. — Иной раз люди наглеют моментально.
— Ну, по-моему, это не тот случай.
Они говорили так, будто меня с ними не было.
Но Нина Ивановна все-таки обратилась ко мне:
— Броня, я не ошибаюсь на ваш счет?
— Нет, мне бы только набраться наглости, чтобы выйти на сцену и рот открыть.
— Ну это, конечно, важно, но Юра вам поможет. Не знаю, как насчет театральной карьеры, но диск я бы на вашем месте записала. Вы чудесно поете.
Слышать такое было приятно до ужаса, но мне все казалось, что они это говорят, чтобы подбодрить меня, чтобы я от страха не сорвала гастроли.
До отъезда оставалось три дня, а я, занятая репетициями и поисками подходящего репертуара, еще не уладила и половины дел. По дороге домой от Гордиенко я решила, что прежде всего поговорю с Полькой. Ничего от нее скрывать не стану, а вот отцу, которому надеюсь ее подкинуть, правду говорить нельзя, поэтому мне необходимо заручиться ее поддержкой. К счастью, она была дома.
— Полина, поди сюда!
— Мам, подожди, я досмотрю…
— Долго еще?
— Десять минут!
Она с упоением смотрела бесконечный сериал «Бедная Настя».
— Ма, чего? — явилась она на кухню, где я готовила обед на завтра.
— Полина, у меня к тебе разговор.
— Воспитывать будешь? — обреченно вздохнула она.
— Нет. Все гораздо интереснее.
И я рассказала о предстоящей авантюре. У нее загорелись глаза.
— Мам, ты не врешь?
— Мне бы и в голову не пришло такое врать.
— Супер!
— Что?
— Все! Ох, Веня молоток! А ты почему мне раньше не говорила?
— Потому что была уверена, что Гордиенко меня забракует. Кстати, собака у него умерла.
— Ой, как жалко! — огорчилась Полька, но тут же глаза ее снова засияли. — Мам, а мне нельзя с тобой поехать?
— Нереально!
— Почему?
— По целому ряду причин, начиная с того, что у меня там свободной минутки не будет.
— Но ты же вроде сказала, что неделю будешь отдыхать! А я бы, пока ты работаешь, о тебе заботилась, супчик варила диетический.
— В гостинице?
— А чего? Плитку можно взять!
— Прекрати, Полька. Я умираю со страху, а ты с глупостями.
— Ладно, я понимаю, у меня шансов нет.
— Вот и умница.
— Значит, ты меня оставишь тут одну?
— Нет, на это время переберешься к деду.
— Кайф! А он в курсе?
— В том-то и дело, что нет. И я хочу, чтобы это была наша с тобой тайна.
— Супер! Да, дед небось лапти сплел бы, если б узнал.
— Лапти? Какие лапти? — опешила я.
— Ну ма, это ж значит коньки отбросить. Или сыграть жмура.
— Господи помилуй, где ты этого кошмара набралась?
— В гимназии, мамочка, — опустив благонравно глазки, сказала она сладеньким голоском. — Ладно, мам, это все фигня, ты мне лучше скажи, ты под своим именем позориться будешь?
— Ты уверена, что я провалюсь?
— Нет, наоборот, просто у меня такая манера выражаться.
— Конечно, я возьму псевдоним.
— А какой?
— Еще не придумала.
— Надо что-то такое броское, чтобы как взрыв!
— Там и без меня хватает взрывов.
— Ой, а я и забыла, что там война! Мам, а ты не боишься?
— Сейчас я боюсь только выхода на сцену. Все остальное мне кажется не так страшно.
— Ничего, не бойся, мамочка, у тебя получится! Ой, а Женя в курсе?
— Нет, — тяжело вздохнула я.
— Ему тоже врать будем?