Заканчивая свою статью в газете «Заря Востока», Богуслав Хнёупек писал, что установить историческую правду лучше других помогут сам капитан Шавлухашвили и бойцы его батальона, и призывал:
«Где вы, товарищ Шавлухашвили, откликнитесь на нашу просьбу!»
И он откликнулся, несмотря на свою скромность. Он написал в редакцию письмо, в котором было всего лишь несколько слов:
«Бывший командир первого батальона 900-го горнострелкового полка 242-й горнострелковой Таманской дивизии капитан Шавлухашвили — это я. В настоящее время живу в селении Лидзава, рядом с Пицундой».
В Лидзаву в тот же день выехали два корреспондента «Зари Востока». А 23 июня 1964 года в газете появился их большой материал: «Эхо горы Кичера», в котором подробно рассказывалось о вступлении батальона капитана Шавлухашвили на землю Чехословакии.
Два года, конечно, срок. Да и мало ли о ком пишут газеты, разве всех запомнишь! В Сухуми в Министерстве охраны общественного порядка Абхазии о Георгии Николаевиче Шавлухашвили мне никто ничего сказать не мог.
— Подполковник в отставке, герой войны, всю жизнь прослужил в милиции? Нет, такого не знаем.
Словом, в списках героев не числился.
В Пицунду я приехал в воскресенье. Дежурный по отделению милиции, проверив мое командировочное предписание, выданное в Москве Министерством охраны общественного порядка, нахмурился.
— Да, есть такой Шавлухашвили, живет в селении Лидзава. А что он натворил?
— Пока не знаю, — ответил я встревоженному дежурному. — Вот хочу выяснить.
Дом, каких здесь много, — большой, просторный, сложенный из камня, с верандой, но еще не достроенный. Во дворе фруктовые деревья, цветы.
У ворот меня встретил рыжий мальчишка лет семи-восьми, весь обсыпанный конопушками. Это, наверное, и есть «маленький Николай», подумал я.
— Вам папу? Сейчас!
Мальчик метнулся сначала в пристройку, где была летняя кухня, а оттуда — в дом.
Из пристройки вышла светловолосая, средних лет русская женщина и, заслонившись рукой от солнца, стала молча разглядывать приезжего.
«А это кто? — подумал я. — Жена Мария Александровна, гостящая родственница или одна из тех отдыхающих «дикарок», которыми здесь летом забиты все углы и веранды?»
— Папа, да скорей же, тебя ведь ждут! — выпорхнул на недостроенное крыльцо Коля.
Я не сразу сообразил, что идущий к воротам человек в легких домашних брюках, без рубашки — это и есть капитан Шавлухашвили.
Он шел неторопливо, легкой, пружинящей походкой спортсмена или охотника. На вид ему можно дать сорок пять — пятьдесят, не больше — так он молодо выглядит для своих шестидесяти пяти лет. Крепкое, загорелое тело, свежее, чисто выбритое лицо, лишь слегка тронутое морщинками. И только глаза свидетельствуют о том, что человек этот уже немолод.
Сдержанно поздоровался, разглядывая меня пристально и внимательно. Выслушав меня — кто я, откуда и зачем приехал, — сухо сказал:
— Боюсь, что зря утруждали себя. Про меня вы все могли узнать и в Тбилиси. Я вряд ли могу быть вам полезен: не умею да и не хочу рассказывать о себе.
Мой журналистский опыт подсказал, что настаивать в таких случаях нельзя, но и отступать сразу тоже не следует.
— Тогда позвольте мне, Георгий Николаевич, — сказал я, — быть вашим гостем. По крайней мере хоть сегодня.
— О, это другой разговор! — сразу же переменился Шавлухашвили. — Заходи, кацо. Мария, Коля, принимайте гостя. Знакомьтесь: жена Мария Александровна, а это мой наследник. Вот только конопатый он чересчур.
Коля с укором посмотрел на отца и в одно мгновение из рыжего превратился в ярко-красного.
— Но это не беда, — поспешил успокоить сына Георгий Николаевич. — Это пройдет. Я в детстве тоже был конопатым.
Коля облегченно вздохнул.
Обедали мы на веранде. День был жаркий, и Георгий Николаевич сидел за столом в легких домашних брюках и без рубашки. На замечание Марии Александровны, что это неприлично и что ему следовало бы одеться, он сказал:
— Да, в самом деле! Как же это я? А может, сойдет? Не идти же мне сейчас одеваться! Борщ остынет и вино выдохнется.
— Ладно уж, что с тобой сделаешь, — ласково улыбнулась Мария Александровна мужу. — У тебя на все причины.
За столом между родителями возник спор.
— А что, скажешь, мы учим ребят хуже, чем учили раньше? — спросила Мария Александровна.
— Конечно! Вот он сидит, твой ученик. Спроси его, что он знает? — Георгий Николаевич ободряюще подморгнул сыну: дескать, не принимай всерьез, я шучу.
— Да больше, чем ты в его годы! — вспыхнула Мария Александровна. Как завуча школы, ее, видимо, задели слова мужа.
Этот спор прекратил маленький Шавлухашвили.
— Я здесь, а вы про меня говорите, — заметил он родителям. — Это непедагогично.
— Коля! — рассмеялась Мария Александровна. — Не вмешивайся, когда говорят взрослые.
— Мама, но ты же сама об этом папе говорила. Скажешь, нет? Я играл в саду и все слышал. — И вдруг ни с того, ни с сего в мою сторону: — Дядя, а вы воевали на войне? И мой папа тоже. Знаете, сколько у него орденов? Восемь! И четыре медали.
Тут уж отец осуждающе поднял глаза на сына. Но Коля — молодец! Я немедленно воспользовался случаем и спросил Георгия Николаевича, на каких фронтах он воевал. Выяснилось, что в 1943 году мы вместе были под станицей Крымской. Часть, в которой служил Георгий Николаевич, была нашим соседом слева. Как водится, начались воспоминания, и лед тронулся. Мы проговорили три дня и три ночи. Вернее, Георгий Николаевич рассказывал, а я слушал.
На фронт он ушел добровольцем, хотя мог бы и не ходить: в горвоенкомате на него была бронь. Он рассудил так: «С бандами давно покончено, а с карманниками и ворами потом разберемся. Сейчас же мое место на фронте!»
Снял с себя милицейскую форму, оделся в штатское и — в райвоенкомат. Уже с вокзала позвонил начальству, сказал, что уезжает на фронт. Начальник в первую минуту вскипел, а потом вздохнул и сказал в трубку: «Гоги, береги себя. И... возвращайся с победой!»
Сначала Георгия направили на офицерские курсы, а затем в Иран. Побыл там месяц, второй, а потом начал строчить рапорты:
«Тут и старики могут с ружьем торчать, а меня прошу направить на фронт, в действующую армию...»
Гитлеровцы уже захватили Украину, рвались на Дон, бомбили Кубань и Северный Кавказ. И вот лейтенант Шавлухашвили снова в родном Тбилиси, в одном из штабов.
— Вы назначаетесь командиром роты в 900-й горнострелковый полк, — сказали ему.
...Перевалы. Горные перевалы Главного Кавказского хребта. Заоблачные выси, морозные дни и ночи. Свист ветра и пуль... За спиной внизу родная Грузия, а впереди, тоже внизу, клубится туман, и из этого тумана лезут и лезут враги. В рогатых касках, с посиневшими лицами, с автоматами в руках. Их бьют, бьют, бьют! А они лезут и лезут.
Шавлухашвили в горах свой человек. Походил он по ним за свою жизнь немало. И все с винтовкой и маузером. В 1921 году он вступил в Красную Армию, в 1-й Грузинский кавалерийский полк. В Закавказье в ту пору орудовали многочисленные банды эсеров, меньшевиков, дашнаков, мусаватистов, создаваемые и поддерживаемые иностранными разведками. Эти банды убивали коммунистов, советских служащих, терроризировали население, разжигали национальную рознь.
Для борьбы с бандитизмом из состава 1-го кавалерийского полка был сформирован специальный эскадрон и передан в подчинение органов ВЧК. В составе этого эскадрона где только не пришлось побывать Георгию Шавлухашвили! Он изъездил верхом всю Грузию, Армению и Азербайджан. Был даже в Средней Азии, на границе с Афганистаном, где принимал участие в ликвидации басмачества.
Так вплоть до 1930 года. В тридцатом году Шавлухашвили предложили работу в органах милиции. Сначала он был рядовым милиционером, а затем его направили в школу. По окончании школы он работал оперуполномоченным уголовного розыска в Тбилиси. Но и здесь ему мало приходилось заниматься непосредственно своим делом. Стоило где-нибудь на границе с Турцией появиться новой банде, как Георгий Шавлухашвили немедленно включался в оперативную группу и снова садился на коня. Он принимал участие в ликвидации закордонных банд Исо-хана, Аджихалила, братьев Топчиевых.
В 1936 году в Хашурском районе Грузии появилась банда Бестаева. Двадцать семь отчаянных головорезов, вооруженных и подстрекаемых иностранной разведкой, грабили колхозы, жгли села, убивали коммунистов и комсомольцев.
Шавлухашвили в то время снова находился на учебе. Однажды его вызвали прямо с занятий и сказали, что он включен в оперативную группу, которой поручена ликвидация банды Бестаева.
Готовились они к этой операции долго и тщательно. Всю банду захватили без единого выстрела. Но главарю удалось скрыться, и вскоре он снова дал о себе знать. И вот как-то в школу, куда опять вернулся Шавлухашвили, позвонил Михаил Александрович Григолия, начальник уголовного розыска республиканской милиции.
— Слушай, Гоги, тебя хочет видеть Клавдиоз Султаношвили.
— Когда?
— Немедленно! Давай приходи, я уже здесь.
Клавдиоз Султаношвили возглавлял тогда грузинских чекистов.
— Георгий, знаешь, зачем я тебя вызвал? — спросил Султаношвили. — Хочу поручить тебе разыскать этого мерзавца Бестаева и доставить его ко мне живым. Понимаешь, живым! Он многое знает и обязан нам все рассказать. В помощники бери себе любого, кого ты найдешь нужным. Ну как, согласен?
— Задача ясна, — ответил Шавлухашвили и, подумав, добавил: — Только одно условие: никаких помощников мне не надо, сам справлюсь.
— Ну что же, — тоже подумав, сказал Султаношвили. — Но смотри, Гоги, будь осторожен, Бестаев стреляет без промаха. Держи меня в курсе всех своих планов...
В тот вечер Георгий еще не знал, каким образом он будет брать Бестаева, каких-либо определенных планов у него тогда еще не было. Случайно, когда Султаношвили заговорил о помощниках, в голове мелькнуло: «А что, если для этого дела привлечь тех двух шалопаев — Антона и Дмитрия?..»
Антон и Дмитрий — молодые деревенские парни, работать в колхозе не захотели, решили уйти в горы и жить вольной жизнью. Но «вольная» жизнь без жратвы — не жизнь. Украли в колхозной отаре сначала одного барана, потом другого. Их поймали, хотели провести с ними «разъяснительную работу», но они не дождались этой «работы» и опять убежали в горы. Их снова поймали, и снова они убежали. Наконец, их изловили в третий раз. Теперь милиционер и два вооруженных комсомольца-активиста решили препроводить любителей вольной жизни в районное отделение милиции. Дорогой, улучив момент, Антон и Дмитрий напали на своих конвоиров и обезоружили их. Подвели к реке, посадили на паром и велели паромщику отчаливать. А сами скрылись, прихватив с собой оружие.
В милиции, конечно, переполошились, дали задание изловить преступников. Теперь Антон и Дмитрий стали именоваться бандой. Один из них, Дмитрий, оказался каким-то дальним родственником Шавлухашвили. Георгий узнал об этом случайно, от одного знакомого из того же Хашурского района. Вот он и решил теперь воспользоваться этим родством: с помощью Дмитрия выманить из гор Бестаева и задержать его.
Поехал в село, разыскал там мать Дмитрия.
— Как же так получилось, что твой сын стал бандитом?
— Молчи, Гоги, — сказала старая женщина, — я сгораю от позора. Скажи лучше, что мне теперь делать — утопиться?
— Зачем? Надо спасать сына.
— Как? Если бы я могла? Он же меня не слушается...
— Доверься мне, и я тебе помогу.
— Говори, Гоги, что я должна сделать?
— Он дома бывает?
Она молча кивнула.
— Устрой мне с ним встречу. Но только так, чтобы никто об этом не знал...
Георгий вернулся в Тбилиси и подробно изложил свой план начальству.
— Других возможностей заманить Бестаева у нас нет. Это должны будут сделать Антон и Дмитрий, — сказал он в заключение. — Но мне нужно ваше твердое обещание, письменная гарантия высших органов в том, что этим двум дуракам будет даровано прощение.
На другой день Георгию Шавлухашвили была вручена официальная бумага, в которой говорилось о том, что если Антон и Дмитрий помогут органам милиции изловить бандита Чако Бестаева, то тем самым они искупят свою вину и будут оставлены на свободе.
Ровно через три дня после первой встречи с матерью Дмитрия Шавлухашвили снова был в селении...
— А ночью я выехал на лошади в указанное мне место, — рассказывает Георгий Николаевич. — Ехать пришлось километров пятнадцать, не меньше. Один, сами понимаете, страшновато было. Вдруг тихий свист в темноте. Я ответил таким же свистом. Слышу голос:
— Стой, Гоги, слушай меня.
Вижу, под деревом силуэт человека в белой папахе. Лица, конечно, разглядеть невозможно.
— Привяжи лошадь, — говорит мой ночной собеседник, — сними с себя все оружие и пойдешь со мной.
— Зачем такой позор? Я же милиционер, как я могу снять с себя оружие! Вас ведь двое, неужели вы меня боитесь? И не затем я ехал сюда, чтобы стрелять в вас. Есть дело важнее.
— Нет, оружие оставь здесь.
— А если кто украдет и коня и оружие? Как я потом покажусь своему начальству?
— Головой клянусь: все будет на месте.
Я подумал: делать нечего, придется подчиниться. Снял винтовку, маузер, повесил на луку седла. Пистолет на всякий случай оставил в кармане. Привязал лошадь, подхожу. Повел меня человек в гору. Я подумал: хорошо, что он идет впереди, а не сзади меня.
Шли мы долго. Сначала поднялись в гору, потом спустились вниз и снова полезли вверх. Никакой тропинки не было, лезли прямо по склону. Наконец выбрались на вершину, и тут я увидел далеко внизу, на дне ущелья, костер. Мой провожатый словно забыл обо мне, шел впереди, не оглядываясь. В одном месте показалось, что еще кто-то идет за мной следом.
Костер уже близко. Вижу, рядом лежит зарезанный баран, на костре что-то варится. Людей нет.
— Можешь подойти к костру, — сказал человек в белой папахе, пропуская меня вперед.
Подошел, стою. У костра по-прежнему никого нет. И мой провожатый из темноты не выходит.
— Ты куда меня привел? — говорю я ему. — Где Дмитрий? Ты?
— Не торопись, все в свое время.
Жду пять, десять минут. Снова спрашиваю темноту, где Дмитрий.
— Здесь я, Гоги, — услышал я новый голос за своей спиной.
Подумал: «Это, значит, он всю дорогу шел за мной следом».
— Ты хотел со мной поговорить, Гоги, я тебя слушаю.
— Выйди сюда! Как я могу с тобой говорить, если не вижу твоего лица?
— Ты сказал матери, что можешь нас спасти. Это правда? — продолжал из темноты голос.
— Ты знаешь, Георгий, что дела наши плохи. Мы никого не убили, но натворили много глупостей. Мы бы давно вышли и сдали оружие, если бы знали, что нас не убьют. Пусть тюрьма, Сибирь, только не смерть. Что ты молчишь, Георгий? Скажи, действительно ли ты можешь нам помочь, в силах ли ты обещать нам жизнь?
Георгий ответил не сразу. Из чисто, как он сказал, психологических соображений. Выдержав необходимую паузу, медленно начал:
— Видишь ли, Дмитрий, как я могу дать тебе такое обещание? Я не правительство, не суд, не прокурор. Не хочу тебя обнадеживать и обманывать тоже не хочу.
Тишина. Только слышно, как потрескивают сучья в костре да где-то журчит ручей.
— Зачем же ты тогда сюда пришел? — с досадой спросил Дмитрий.
— Но я твердо уверен в том, — продолжал Георгий, будто не расслышав вопроса, — что вы можете спасти себе жизнь, если поможете нам в одном деле.
— Говори, Георгий, я слушаю тебя, — в голосе Дмитрия снова появилась надежда.
— Помогите мне взять живым Чако.
— О-о-о! — в отчаянии простонал Дмитрий. — Это невозможно, он убил моего дядю и держится от нас на расстоянии. Мы видели его несколько раз, но при нашем приближении он уходит. Волк, а не человек! Нет, Гоги, что угодно, но не это, — упавшим голосом закончил Дмитрий.
— Я сделаю так, что он к вам придет, — сказал Георгий.
— Э-э-э, ни за что не придет!
— Нет придет, вот увидишь.
— Но как ты это сделаешь?
— Послушай, Дмитрий, мне надоел этот разговор с темнотой, — сказал Георгий, спокойно усаживаясь возле костра. — Выходи сюда, и все обсудим.