Из темноты появился огромный детина с карабином в руках и опустился на землю по другую сторону костра.
— Слушай внимательно, — начал Георгий, разглядывая Дмитрия, а сам подумал: «Ну и родственничка мне бог послал!» — Завтра я арестую твою мать и братьев, но сестру оставлю на свободе. Она будет два раза в день носить им передачи. Передачи эти у нее буду принимать я. Пусть носит все, что захочет. Кроме хачапури[8]. Но когда она принесет хачапури, я буду знать, что Чако у тебя лежит связанным. Понял?
— Э-э-э, Георгий, зачем так сложно? — покачал головой Дмитрий. — Пусть только этот Чако покажется мне на глаза, я его и так схвачу и приведу к тебе.
— Глупый ты человек, Дмитрий, — укоризненно сказал Георгий. — Ты что, забыл закон гор? Хочешь, чтобы потом родственники Бестаева вас обоих убили? Нет, сделаем так, как сказал я.
— А моя мама,братья?
— С них не упадет ни один волос.
— Но как ты сделаешь, чтобы Чако к нам пришел?
— А вот как. Завтра я в твоем селе соберу коммунистов и комсомольцев, приглашу из района двух милиционеров, и мы направимся в горы искать тебя с Антоном. Вы в полдень должны находиться на скале, что стоит у входа в ущелье. Знаешь эту скалу? Ну, вот. Как только мы войдем в ущелье, вы нас обстреляете. Сделаете по пяти выстрелов. Мы тоже откроем огонь, но вы должны тут же убежать обратно в горы. Мы вас, конечно, не найдем, я постараюсь, чтоб было так, и тогда вернемся в село и я арестую твою мать и братьев. Понял? Сам знаешь, что обо всем этом сразу же будет известно во всех селах, в том числе и в селе Бестаева. Чако, конечно, тоже сообщат. Он решит: раз вы обстреляли милицию, значит, вы стали настоящими бандитами. И он постарается с вами встретиться, чтобы привлечь вас на свою сторону. Он ведь теперь один и будет стремиться собрать себе новую банду. Теперь понял, Дмитрий?
— Да, Георгий. Только как я сообщу сестре, чтобы она положила в передачу хачапури?
— Это твоя забота. Пошлешь к ней ночью Антона, — сказал Георгий, собираясь в обратный путь. — А сейчас мне пора. До свидания, Дмитрий.
— До свидания, Георгий.
— Да, завтра будьте осторожней, не убейте кого-нибудь из наших. Стреляйте поверх голов. Понял?
— Все понял, Георгий.
На другой день Шавлухашвили устроил стрельбу в ущелье, вечером арестовал родственников Дмитрия и увез их в район, а через неделю в узелке сестры Дмитрия обнаружил хачапури. Позвонил в Тбилиси Михаилу Александровичу Григолия и сказал, чтобы он приезжал за Бестаевым. Главарь банды лежал связанный под охраной Дмитрия и Антона. Ну, а остальное все было просто: милиционеры окружили их стоянку, для отвода глаз постреляли немного в воздух и привели всех троих в районное отделение милиции. Бестаева потом судили, а Антон и Дмитрий вернулись в колхоз и стали честно работать. Много лет спустя Дмитрий был избран председателем этого колхоза...
А сколько таких или еще более сложных, более опасных случаев на счету Георгия Шавлухашвили! Не было такой банды на территории Закавказья, в ликвидации которой он не принимал бы участия. К Шавлухашвили обращались всегда, когда требовался человек хладнокровный и решительный, хорошо знающий оперативную работу, мастерски владеющий оружием, способный на любой риск.
Так еще задолго до войны Георгий Шавлухашвили знал, что значит незаметно подобраться к противнику, обрушиться на него внезапным, ошеломляющим ударом. И когда летом 1942 года лейтенант Шавлухашвили оборонял со своей ротой Твиберский перевал, он сначала на свой страх и риск, или, как он потом писал в объяснительной записке командиру полка, «по собственной инициативе», а затем по заданию командира дивизии устраивал дерзкие вылазки в тыл противника.
На Твиберском перевале рота лейтенанта Шавлухашвили уничтожила около сотни гитлеровцев, не потеряв ни одного своего солдата. Здесь грудь Георгия украсила первая награда — медаль «За боевые заслуги».
Осенью 1942 года дивизия снялась с перевала и прибыла под Туапсе. Здесь Шавлухашвили вызвал командир полка и сказал:
— Готовь свою роту для десанта в Новороссийск. Сменишь подразделение, обороняющее цементный завод. Там их осталось два человека. Вот люди!
— Кого только не было в моей роте, — рассказывает Георгий Николаевич. — Грузины, армяне, казахи, туркмены, азербайджанцы. Были, конечно, и русские, и украинцы. Но больше юлдаши[9], как нас тогда называли. Ребята хорошо показали себя в горах, но моря боялись. Я, как мог, старался, их успокоить. Ничего, говорю, ребята, все будет хорошо. Так мы бодрились, а на душе было неспокойно. Каждый из нас понимал, что пришла пора серьезного испытания...
Ночью их посадили на катер и повезли в Новороссийск. Катер шел с потушенными огнями, стараясь держаться как можно ближе к берегу. За Кабардинкой открылась Цемесская бухта. Что там творилось! Немецкие и наши прожекторы резали бухту на куски. Ослепительные лучи метались, высвечивая чуть ли не каждую волну.
Стало ясно, что высадиться незаметно им не удастся. И тогда на мостике прозвучала команда: «Полный вперед!» Катер помчался прямо в центр бухты. Ослепленные прожекторами солдаты, уцепившись друг за друга, стояли на палубе и с ужасом думали: «С ума он сошел, этот моряк, что он делает? Ведь немцы сейчас разнесут нас в пух и прах».
И точно: впереди поднялся белый столб воды. Это разорвался первый снаряд. Второй вздыбил море за кормой. «Ну, а третий — наш!» Едва Шавлухашвили так подумал, как катер, сбавив ход, круто повернул направо. И тут же чуть левее и сзади — бах! Бах, бах, ба-бах! Пять или шесть снарядов...
Моряк тот — жаль, Георгий Николаевич забыл его фамилию, — знал свое дело неплохо. Теперь катер несся прямо к берегу, где находился цементный завод. Моторы затихли.
— Приготовиться, — послышалось с мостика. — Пошел!
Первым спрыгнул в воду Шавлухашвили. За ним начали прыгать остальные.
На берегу их встретил солдат и повел к своему сержанту, который лежал за пулеметом и строчил куда-то в темноту. Потом за пулемет лег солдат, а сержант начал рассказывать прибывшему старшему лейтенанту, где тут враги и откуда удобнее их бить.
Два моряка, прибывшие на цементный вместе с ротой, начали торопить сержанта:
— Слышь, друг, кончай, старший лейтенант тут теперь сам разберется, а нам надо уходить, пока темно.
Четыре дня обороняла цементный завод рота Шавлухашвили. На пятый день с юга через горы сюда пробился 898-й горнострелковый полк, и роту отвели на отдых.
...Дождливая осень сменилась снежной зимой. Особенно холодно было в горах юго-восточнее Новороссийска. Ожесточенные бои там не прекращались.
В конце января 1943 года завершалась подготовка операции по высадке морского десанта на полуостров Мысхако — северо-западную окраину Новороссийска, впоследствии получившую название Малая земля. Перед этой операцией наше командование активизировало действия войск на всех участках фронта. Перед 900-м горнострелковым полком была поставлена задача: наступать на главном направлении дивизии, выбить противника с высоты, которая господствовала над всеми нашими позициями, и в дальнейшем развивать наступление на хутор Нижнебаканский.
На исходный рубеж вышли еще затемно. Третьей роте достался самый трудный участок: надо было преодолеть открытую заснеженную лощину и атаковать гору, на которой укрепились немцы.
— Всем вам тут крышка, кацо, — глухо сообщил Шавлухашвили встретивший его комбат обороняющегося здесь батальона. — Под нами, — постучал он мерзлым валенком по оледенелому насту, — два полка мертвецов. Их даже похоронить не смогли. — И, помолчав, с горечью добавил: — От моего батальона тоже ничего не осталось. Вот я, телефонист да еще человек десять — пятнадцать наберется, и все...
— Где тут у вас энпе, товарищ капитан? — спросил Шавлухашвили. — Хочу на немцев посмотреть.
— Там, — махнул рукой комбат. — Иващенко, — обернулся он к телефонисту, — проведи старшего лейтенанта на энпе.
Прихватив с собой ординарца, Шавлухашвили в сопровождении телефониста отправился на НП батальона. Он располагался на склоне горы справа. Это была добротная землянка, теплая и хорошо замаскированная. Внутри землянку освещала настоящая стеариновая свеча. В углу рядом с уже погасшей, но еще не остывшей железной печуркой спал солдат. За столиком сидели два офицера и пили чай из алюминиевых кружек. Посреди землянки стояла тренога со стереотрубой, выкрашенной белой краской. В потолке над треногой — люк.
Шавлухашвили поздоровался с офицерами, представился и спросил, кто они. Лейтенант оказался адъютантом штаба батальона, а капитан — артиллерийским разведчиком, прибыл сюда еще вчера и завтра будет вести корректировку, как он выразился, главных стволов.
— А вы, стало быть, будете здесь наступать? — проговорил капитан и сочувственно вздохнул: — Н-да, участочек вам достался, прямо скажем, не из лучших. Но ничего, на этот раз мы вам поможем. Так стукнем по фрицам, что им и во сне не снилось.
— Какие препятствия у противника? — спросил Шавлухашвили адъютанта батальона.
— Два ряда проволоки и мины, — адъютант расстелил карту. — Вот здесь мины и здесь. А тут нету. Немцы сами их сняли, когда пытались наступать, а поставить обратно им наши снайперы не дают.
— Овраг этот глубокий?
— Не очень. Тут так было, — решил пояснить лейтенант, — поначалу каждый пытался воспользоваться этим оврагом — то мы, то немцы. Пристрелялись к нему до чертиков, вот и стал он оврагом смерти. Неделю уже никто сюда больше носа не сует.
Шавлухашвили взглянул на часы, а потом на лейтенанта:
— Пошли посмотрим?
— Овраг? — лейтенант равнодушно пожал плечами. — Пошли!
Они полезли по оврагу вверх. Белые маскхалаты скрывали их от глаз немецких наблюдателей, и они подобрались почти к самой траншее противника. Там что-то глухо звякнуло, кто-то, должно быть, выругался — слова прозвучали зло и резко, — и снова стало тихо.
Шавлухашвили еще раз внимательно оглядел все вокруг и пополз обратно. Лейтенант и ординарец — за ним.
На НП они вернулись, когда уже начало светать. Весь день старший лейтенант Шавлухашвили вел наблюдение за противником, а вечером, перед тем как вернуться в роту, сказал артиллеристу:
— Вот что, товарищ капитан, на моем участке по первой траншее огня не открывать. Бейте по второй и по флангам. Я ворвусь в первую внезапно, без единого выстрела.
— Похвально! Однако существуют правила, — начал было капитан, но Шавлухашвили его перебил:
— На моем участке у меня свои правила. Это мое решение, товарищ капитан, и я прошу его учесть.
— Хорошо. Раз пехота настаивает, наше дело поддержать пехоту, — не стал спорить капитан. Вытащил из сумки блокнот и сделал в нем какие-то пометки.
Открыть артиллерийский огонь было назначено в шесть ноль-ноль, а в пять тридцать третья рота уже ползла по «оврагу смерти». Как и рассчитывал Шавлухашвили, немцы за овраг не беспокоились, считая, что русские его боятся так же, как и они, — проклятое место! Таким образом, рота благополучно подобралась к самой траншее противника и замерла в ожидании. В траншее, как и вчерашней ночью, было тихо и спокойно.
Ровно в шесть ноль-ноль над головой просвистели первые наши снаряды. Они еще не успели разорваться, как рота Шавлухашвили кинулась на траншею.
— Mein Gott, wer ist das? Alarm![10] — заорал какой-то немец, увидя перед собой на бруствере белое привидение.
Земля дрогнула от разрывов снарядов. В траншее трещали короткие автоматные очереди, слышался лязг железа, взрывы гранат, крики, стоны. Буквально через несколько минут все было кончено. Рота Шавлухашвили устремилась дальше, ко второй траншее противника, которую усиленно обрабатывали наши артиллеристы.
И тут перед Георгием внезапно выросла фигура немца. Откуда он взялся, этот чертов фриц, кто его знает. Ведь все уже разбежались.
Под ногами у Шавлухашвили разорвалась граната. Георгий упал. Услышал крик:
— Командира роты убило!
Мимо проскочило несколько человек, на бегу стреляя из автоматов. Бой удалялся.
Выплюнув изо рта землю, смешанную со снегом, Георгий поднялся и тихо ойкнул: острая боль, возникшая где-то в пятке, прошла по всему телу.
Он осторожно сделал шаг, второй, третий... Все в порядке, кости целы, идти можно.
И пошел догонять свою роту.
Светало. Первым Шавлухашвили нагнал командира пулеметного взвода Пряникова.
— Товарищ старший лейтенант, вы живы?! — опешил тот. — А сказали...
— Где пулеметы? — спросил его Георгий.
— Два расчета впереди, третий здесь. Вон там, в лощине. Оба пулеметчика ранены.
— Бери пулемет и за мной! — приказал Шавлухашвили и пошел вперед, стараясь не обращать внимания на боль в ноге. В сапоге хлюпала кровь...
Потом... Потом была станица Крымская, «Голубая линия», Анапа. Три боя — три ордена: Красного Знамени, Александра Невского и Отечественной войны 1-й степени.
Потом десант в Керчь, сражения в катакомбах и Сапун-гора!
В «Истории Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.» об этом ничего не говорится, но подполковник в отставке Георгий Николаевич Шавлухашвили утверждает, что еще накануне генерального штурма Сапун-горы, которая, как известно, являлась ключом вражеской обороны Севастополя, он, тогда помощник начальника штаба 900-го горнострелкового полка, капитан Шавлухашвили, с группой своих разведчиков уже был на ее вершине. Он проник туда в ночь с 6 на 7 мая со стороны Балаклавы, то есть с тыла противника, и весь день 7 мая, пока 63-й и 11-й гвардейские стрелковые корпуса штурмовали гору, «потихоньку расстреливал фашистов».
За Сапун-гору на груди Георгия Шавлухашвили появился еще один орден Красного Знамени. Но орден этот он получил лишь через два месяца после штурма горы, когда вернулся из госпиталя в свой полк. Оперировавший его хирург сказал на прощание:
— Ну, товарищ Шавлухашвили, считайте, что вам повезло. То, что произошло с вами, возможно раз в сто лет.
А произошло вот что. 8 мая, преследуя отступающего противника, капитан Шавлухашвили лицом к лицу столкнулся с немецким офицером. Выстрелили они друг в друга одновременно. Сначала упал гитлеровец, Георгий хорошо это помнит, а потом уже он сам.
Пуля прошла через грудь в тот момент, когда сократилось сердце. Опоздай немец или выстрели на долю секунды раньше — все было бы кончено.
Но судьба спасла Георгия Шавлухашвили...
...Гора Кичера. Сколько взоров было устремлено на тебя осенью 1944 года! Предчувствуя близкий конец, гитлеровцы вымещали злобу на мирном населении Чехословакии. Люди с надеждой и мольбой смотрели на восток, на твою угрюмую вершину, Кичера.
Кичера... Вся в лесах — от подножия до вершины. Лишь в нескольких местах небольшие плешины, на которых чернеют амбразуры вражеских дотов. Но если бы только эти амбразуры! Весь лес нашпигован пушками и пулеметами, а сама гора опоясана минами и колючей проволокой.
Обойти тебя нельзя было, Кичера, а взять очень трудно. Трудно, но надо. Во что бы то ни стало.
Кичеру надо штурмовать, решил Военный совет.
— Кому поручим? — спросил командующий.
— Горным стрелкам, наверное, тем, кто воевал на Кавказе и в Крыму, — сказал член Военного совета и посмотрел на генерала Лисинова. — Пусть еще раз покажут свое искусство.
— Это сделает батальон капитана Шавлухашвили, — сказал Лисинов. — Шавлухашвили — офицер дерзкий и стремительный. Солдаты его любят, готовы за ним в огонь и в воду.
— Добро, Виктор Богданович, — удовлетворенно кивнул командующий. — Отдавай приказ.
Что было дальше, читатель знает. Остается добавить, что за взятие Кичеры капитан Георгий Шавлухашвили был награжден орденом Суворова 3-й степени. Обычно этим орденом награждали крупных военачальников, из командиров батальона редко кто удостаивался такой чести.
После Кичеры Георгий Николаевич снова отличился, за что получил второй орден Отечественной войны 1-й степени. Но в этом бою он был тяжело ранен и три месяца пролежал в госпитале. Вернулся в свой полк, который в то время стоял в Моравской Остраве. А вскоре война окончилась.