– Почему?
– Потому что твой брат обязан Черяге всем. Потому что на ГОКе пахнет паленым, а когда пахнет паленым, то менты начинают предавать хозяев. Мента нельзя попросить кого-то убить, Самарин не в счет, он чокнутый. А твоего брата можно.
Люди в резиновой лодке наконец запустили мотор. Горный крикнул лайку и стал спускаться вниз, бросив последний взгляд на Настю и на палатки в степи.
* * *
В вертолете Денис оказался с Настей в разных местах. Он был уже довольно пьян и уныло глядел на пустынную степь, по которой бежала размытая тень от вертолета. Он намеренно сел рядом с высокой девицей, не то женой, не то подстилкой главного инженера. Денис громко смеялся и поил девицу водкой, девица призывно щурила подведенные глаза, и главный инженер тоже смеялся – очень громко и очень натужно.
Когда вертолет сел, девица и главный инженер помогли Денису выбраться из самолета. Он сказал:
– Я сам.
Спрыгнул с подножки, пошатнулся и въехал мордой в гравий на вертолетной площадке. Что-то вежливо зашуршало над ухом, Денис перевернулся и увидел, что около него бережно остановился его собственный «Мерседес».
Денис поднялся, цепляясь за колесо. Девица помогла ему встать. Настя стояла напротив, между Ахрозовым и Гришей, и ее короткие черные волосы топорщились на ветру. Рукой она заслонялась от пыли, поднятой лениво вращающимися лопастями. Чуть поодаль стояли стайка чиновников. Начальник милиции что-то сказал Денису, тот не услышал за шумом лопастей, и мент повторил:
– Ну что, Денис Федорович, в баню?
– В баню, – подтвердил Денис, окончательно распрямляясь, – поедешь с нами, Сережа?
– Нет, не поеду, – ответил Ахрозов.
– О-па, какие мы гордые, – сказал Денис. Он переступил ногами и сполз по крылу «Мерседеса» на сиденье. Охранник ему помог.
* * *
Афанасий Никитич Горный, владелец фирмы «Акрополис», Тихвинского машиностроительного завода, сети ювелирных магазинов «Росинка» и десятка автозаправок, вернулся с охоты днем в понедельник. Охоту он любил, но последнее время не часто мог ее себе позволить, потому что в отличие от московских шаркунов вроде Черяги охоту он понимал, как охоту, а не как пикник с попутным решением административных проблем, и летал туда не на вертолете, а плыл обыкновенно на лодке, два дня вверх по неспокойной Туре и день вниз, да еще и несколько дней в верховьях; а где в нынешнем ритме жизни выкроить целую неделю?
Вернувшись, Горный обнаружил, что вице-президент АМК ему не соврал: «Росинку» проверяли вот уже третий день; проверка началась в пятницу, когда Горного не было в пределах досягаемости, и вели ее те же чекисты, которые несколько месяцев назад выгнали арендаторов из приглянувшегося полпреду здания.
Это было плохо. Хотя формально все бумаги «Росинки» были в порядке, и каждый грамм золота, по документам, был сдан в ее мастерские частными владельцами золотых колечек и наследственных цепочек.
Афанасий Горный принадлежал к почти исчезающему в новой России типу бизнесменов.
Он родился в 1938 году в колхозе под Архангельском. Бог его знает, какими путями – но сельский паренек сумел вырваться из колхоза, обзавестись паспортом и на пятерки закончить авиационный институт. На авиационном заводе в Комсомольске, куда он попал по распределению, Горный быстро осилил ремесло снабженца, затем перебрался в Министерство гражданской авиации, а к 1980 году он возглавлял сеть зарубежных представительств «Аэрофлота».
Представительства эти были ни чем иным, как шпионскими конторами, через которые финансировалась деятельность российской разведки и братских спецслужб, и понятно, что на такой должности никто, кроме матерого кагебешника, сидеть не мог. Горный и вправду был кагебешником, не менее, чем полковником, но где и в какой период своей жизни он отучился в соответствующих учреждениях, понять было трудно.
В 1983 году, через месяц после прихода к власти Андропова, одного из курьеров «Аэрофлота» сняли с токийского рейса. В дипломате курьера нашли полтора миллиона долларов.
Само по себе это не было неожиданностью: система курьеров и создавалась под перевозку иностранной валюты, – для помощи братским компартиям, как уже отмечалось. Проблема была в том, что валюта в чемодане курьера братским компартиям предназначена не была. Более того – это вовсе не была государственная валюта.
Курьер сдал начальника отдела, начальник отдела сдал начальника управления, а тот, в свою очередь, сдал Афанасия Горного, полковника КГБ, через которого проходила половина денег на нужды Западной Европы.
И тогда выяснилось, что сеть, обустроенную в целях свержения мирового империализма, полковник КГБ Афанасий Горный использовал в интересах черного рынка. Именно через Горного цеховики, валютчики и хлопкобароны Средней Азии гоняли доллары за рубеж. Горный был мозгом и центром всей схемы. Он оперировал суммами, которые вызвали бы уважение даже у «Меррилл Линч». Он знал всех: от восточных партийных функционеров, лопавшихся от жира, долларов и хлопка, до поджарых северных цеховиков.
Афанасий Горный выполнял роль Центрального Банка для российского валютного рынка.
Он не сдал никого.
Горного судили и обещали ему вышку, но пока шло следствие, Андропов умер, и Горному дали пятнадцать лет строгого режима. Его отправили в лагерь в Хабаровском крае. Через два дня после того, как Горный оказался в лагере, туда прилетел вертолет. Из вертолета высадился начальник краевой милиции, краевой прокурор и второй секретарь крайкома. Второй секретарь крайкома вызвал к себе начальника лагеря и попросил его накрыть стол и позвать к столу Афанасия Горного. Три высоких чиновника решили засвидетельствовать почтение другу своих друзей.
Горный вышел на волю в 1993 году. Он много повидал в лагере и еще больше повидал в годы дикой приватизации. Он был уже стар; он не так любил воевать, как молодежь, и он знал, что во время войны люди слишком часто предают друг друга. Сам он ни разу не предал никого, и в конечно итоге считал, что только поэтому остался жив.
Горный не сразу сорвался с места, получив отчет от сотрудников. Он не спеша принял душ, разделал с охранником дичь, и снова помылся. Потом он надел деловой костюм, повязал галстук от Вриони, и поехал к Фаттаху Олжымбаеву, вице-президенту группы «Сибирь».
Когда он приехал в Черловск, было уже около одиннадцати вечера. Фаттаха Горный застал в его новом ночном клубе в окружении стайки отлучившихся от шеста девиц. Девиц Горный прогнал одним движением руки; взял стул и сел напротив Фаттаха.
– У меня проблемы, – сказал Горный, – на «Росинке» и на заводе. Думаю, что Черяга будет банкротить завод.
– Тихвинский, что ли? – уточнил Фаттах.
Тихвинский машиностроительный завод был монополистом по изготовлению железнодорожных костылей и основой Горныйского бизнеса на железнодорожных зачетах.
– Да.
– Ну так продай его нам.
– Не понял.
– Что ж тут непонятного? Зачем я буду защищать твой завод? Ты, Афанасий, определяйся, с какой ты стороны. А то ты хочешь, чтобы мы решали твои проблемы, – а что мы получаем взамен?
Горный помолчал.
– Это не вы решаете мои проблемы. Это я решаю ваши. Костя меня просил…
– Погоди! Что значит – наши проблемы? У тебя отбирают бизнес, железную дорогу. Это твои проблемы, мы завтра пойдем и вон, через полпреда все будем возить. У нас сейчас убытки, потому что мы возим через тебя, а через тебя дороже. Твой бизнес только нами держится, и ты его хочешь сохранить как свой бизнес?
– Фаттах, Степан мне обещал…
– Да что Степан понимает в бизнесе! – резко сказал Фаттах.
Горный молча поднялся и покинул казино.
Понедельник начался для Сергея Ахрозова с очередной склоки. С утра не было начальника ремонтного цеха – сучонок вчера напился и сорвал совещание, ночью кто-то разорил оставленный без присмотра БелАЗ, и вдобавок от энергетиков пришло очередное письмо, в максимально хамских выражениях утверждавшее, что комбинат просрочил платежи за электроэнергию аж на два дня.
Ахрозов созвал совещание и велел ни с кем ни соединять, а когда совещание кончилось, оказалось, что ему звонил мэр и что Люба этого не передала.
Ахрозов вызвал Любу в кабинет и начал на нее орать.
– Какого…? – орал Ахрозов, – есть список людей, с которыми я разговариваю при любых обстоятельствах! Ну и что что никого не соединять? К Аркадьеву это не относится! Как можно так работать?
С крупного продолговатого лица Любы уже готовы были сорваться первые слезы.
– Почему в предбаннике все время накурено? – продолжал Ахрозов, – Что значит: я запретил отлучаться с рабочего места? Ты бы еще на рабочем месте еб…
В этот момент раздался осторожный стук в дверь, створка ее приотворилась, и в кабинет просунулась мордочка Насти.
– Ой, Сергей Изольдович, – сказала она, – а вы заняты? А то мне сказали, что вы заняты…
Ахрозов покраснел, и непроизнесенное окончание фразы застряло у него в глотке.
– Ладно, Люба, иди, – сказал он.
– А вы?
– А я девушке обещал комбинат показать, – сказал Ахрозов.
Люба сглотнула слезы и вышла, стараясь не смотреть на молодую сестренку начальника службы безопасности.
* * *
Экскурсия вышла интересной, потому что жизнь для Насти вообще была интересная штука. Сначала машина долго-долго ехала между белых барханов, которые изумительно подошли бы для съемок фантастического фильма, – это были отвалы комбината.
Отвалы, перерезанные следами грузовиков, простирались на несколько километров, время от времени на пути возникали насосная станция или линия электропередачи, и тогда Ахрозов вылезал из машины, заходил на станцию и придирчиво инспектировал каждый гвоздь. При виде его рабочие немедленно принимались работать, и Ахрозов тут же начинал кричать.
На самом комбинате шум был ужасный. Гигантские мельницы вращались, как колеса судьбы, железные поручни над железным полом были покрыты жирным черным осадком, и когда Ахрозов зашел на склад, рабочие бросились тушить на складе свет.
– Раньше надо было экономить свет, когда я не пришел, – сказал Ахрозов, – а теперь что? Я вон человеку хочу склад показать.
Но, против обыкновения, не ударил мастера и даже не выругал его.
Потом завод кончился и началась природа. Черный джип Ахрозова миновал карьеры и железнодорожную станцию, и наконец поехал вдоль неширокой в этих местах Туры. Река текла в глубоком овраге, обросшем со всех сторон кустами и елями, и из оврага оглушительно трещали лягушки. В овраге было холодней, чем вчера в степи, зелень на земле уже истлела, и среди облетевших кустов горели гроздья рябины.
Потом река раздалась и превратилась в дивной красоты пруд. На другом его берегу из-за кедров и елей выглядывали роскошные каменные дачи, и на причале качались две белобоких яхты: Богоявленский пруд считался одним из красивейших мест региона. Несколько самых богатых людей области, в том числе Афанасий Горный, обустроили здесь свои резиденции.
– Ой, ежевика! – вскрикнула Настя и сбежала с дороги, вниз, туда, где на длинных буро-зеленых плетях ежевики виднелись черные крупные ягоды.
Кусты ежевики расползлись по старой плотине, отделявшей пруд от Туры. Приглядевшись, Настя заметила остатки огромного железного колеса, а с другого края плотины – кирпичный вытянутый дом с выбитыми окнами и датой, выложенной под самой крышей: 1893. Сквозь трещины в плотине сочилась вода.
Ахрозов, спустившийся вслед за ней, стал озабоченно трещины разглядывать.
– Это что? – спросила Настя.
– Старая электростанция, – ответил директор. – Здесь еще Синебрюховы построили целый каскад электростанций. Первый каскад в России, тут же тоже тогда руду добывали. На Богоявленке.
– А почему их забросили?
– Невыгодно. Река небольшая, сейчас совсем другие мощности нужны. Во-он, внизу у Нижнесушинки еще одна плотина.
Ахрозов стоял совсем близко от Насти, сильные его пальцы с изъеденными ногтями взяли Настю за плечи и развернули в сторону далекой, запрятанной за деревьями и дымкой Нижнесушинки, и на Настю мгновенно пахнуло мужским потом из-под кожаной куртки. Запах был нерезкий, даже приятный.
Настя старательно приподнялась на цыпочки, обхватив руками кирпичную кладку, так, чтобы ее короткая юбка взъехала как можно выше, но так никакой плотины и не увидела. Когда она обернулась, она увидела, что Ахрозов смотрит не на нее и не под юбку, а спрыгнул под откос, и озабоченно изучает трещины в плотине.
– Что такое? – спросила Настя.
– Да ничего. Мэр, сучонок. В прошлом году списал триста тыщ баксов на ремонт плотины, где тут ремонт? Тут ежевика, а не ремонт.
– А надо – ремонт?
– Конечно, надо, – буркнул Ахрозов, – рухнет, так мало не покажется. А мы, между прочим, Богоявленку хотим купить. Там руда хорошая, а директор урод.
Настя снова приподнялась на цыпочки, выглядывая Богоявленку, которую хотели купить. Ничего не выглядела: однако на этот раз Ахрозов глядел уже не на плотину, а на нее, и вдобавок стоял внизу. Загляделся так, что поскользнулся и проехал два метра вниз по бетонному, заросшему мелким вьюном откосу.
Когда они поднялись к шоссе, Ахрозов приказал водителю ехать обратно. Дорога вскоре отвернула от Туры и пошла вдоль рельс. Снова вода показалась только через двадцать километров.
Теперь это была уже не река, а огромный пруд в оправе из вековых сосен, со строгой и черной водой, похожей на зеркало, в которое ночью глядятся пролетающие над землей спутники.
По ту сторону пруда начинались низкие осыпавшиеся горы, и роскошная мраморная лестница поднималась к пансионату «Иволга». Дорога в это месте ветвилась, уходила на дамбу, и тут только Настя заметила, что впереди еще один пруд, расположенный гораздо выше и отделенный от нижнего шестиметровой высоты плотиной.
– А зачем эти пруды? – спросила Настя.
– Это шламохранилища, – с немедленной готовностью отозвался Ахрозов. – Сашка, останови машину. Или нет, у первого пруда останови.
Спустя пять минут черный джип притерся к бровке дамбы, и Настя с Ахрозовым вышли из машины. Дорога в этом месте дамбы была узкая, по ней с трудом мог проехать тяжелогруженый грузовик.
Третье шламохранилище был совсем уже некрасивый пруд, с бетонным бордюром вдоль дороги и серо-зелеными берегами. Вода в нем была беловатая и мутная.
– Всю работу по очистке руды на комбинате делает вода, – сказал Ахрозов. – Это замкнутый цикл. Грязная вода сбрасывается вот в этот пруд. Она со шламом, то есть с пустой породой. Здесь вода отстаивается, шлам уходит на дно, а вода сбрасывается во второй пруд. Там она отстаивается снова, а в третий пруд она уже идет совсем чистая. Оттуда через насосы она снова идет на комбинат.
По дороге, вслед за директорской машиной, подъехал тяжелогруженый КамАЗ и остановился, опасаясь сигналить. Дорога в этом месте была узкая, джип и КамАЗ разъехаться не могли, и когда Настя взглянула на насыпь, она увидела, что дорога мало того, что узка – еще как бы и размыта подступающей водой.
– А отчего так дамбу размыло? – спросила Настя.
– Потому что упыри пять лет здесь сидели, – резко ответил Ахрозов. – Дамбу каждый год нужно подсыпать, а чем? Пустой породой. А эти ребята морковку рыли.
– Какую морковку? – не поняла Настя.
– Вскрышными работами не занимались, пустой породы не вывозили, – пояснил Ахрозов. Он невольно вспомнил о тех трехстах двадцати миллионах, которые сулил ему Анастас. Формально предложение оставалось в силе. Настя, вздрогнув, смотрела на обманчиво-спокойную гладь шламохранилища.
– А если дамбу прорвет? – спросила она.
– Не должно. Мы ее сейчас укрепляем. – Ахрозов обернулся и заорал своему водителю:
– Ну чего стал? Дай дорогу машине, он работает, а ты ворон считаешь!
Джип Ахрозова заурчал и сполз с дороги на насыпь, пропуская КамАЗ.
Настя поглядела на Ахрозова и засмеялась.
– Ты что смеешься? – спросил директор, – я что-то смешное сказал?
– Ага, – кивнула Настя. – Ты так на этот комбинат смотришь, как будто он твоя жена. И еще ты ужасно смешной.