Степан кивнул.
– От Богоявленки сорок километров до Павлогорского ГОКа. Я зайду на ГОК через десять дней.
– И что?
– И все. Извольскому будет неоткуда взять окатыш.
Цой улыбнулся и добавил:
– Знаешь, Степа, я ведь тут когда-то комнату снимал.
– Где?
– Рядом. В коммуналке. С клопами и кошкой. Соседа однажды побил, он спьяну кошку съесть хотел.
– И где эта коммуналка?
– Снесли. Я сегодня ехал мимо, смотрю – стоит новый дом, квартиру в нем, что ли, купить?
– Кому?
– А любовнице. А? Буду трахать красивую девку и думать, а вот здесь я давил тараканов и любился с прыщавой Манечкой с третьего курса… И все, что я тогда хотел, было не деньги, а бессмертие. Чего человек хочет, а, Степан?
Очаковский лидер, застигнутый внезапным вопросом, сморгнул.
– Че?
– Чего человеку нужно, я спрашиваю?
Бельский усмехнулся.
– Человеку нужно, чтобы он поимел всех, а его никто не поимел, – сказал Бельский.
– Вздор, – сказал Цой, – человеку нужно бессмертие. Ты меня понимаешь, Степа? Бессмертие. А что такое деньги? Деньги это когда можешь надраться коньяком, а не сивухой…
– Ты, Костя, пьяный.
– Это ничего, – сказал Цой, – я правильно пьяный, я когда трезвый, об этом не думаю. Меня вчера Нина гулять позвала, я к калитке в воротах подошел и смотрю на нее, как баран, потом охранников спрашиваю: «а как эта калитка открывается?» А? Ты вот где живешь?
– В Жуковке, – сказал Степан, – ты чего, Костя, я от тебя в четырех домах…
– А ты знаешь, как у тебя калитка открывается?
Степан подумал.
– Не, – ответил он, – мне с Майкой участка хватает. Он большой.
– Тогда какого черта ты в Жуковке живешь, посередь сосен, а как калитка открывается, ты не знаешь? А? Я это к чему?
Степан пожал плечами.
– Я это к чему-то вел, – проговорил Цой, – черт, забыл… Я что-то важное хотел сказать.
– Насчет Сляба.
– Да. Насчет Сляба. Я его раздавлю, как таракана.
Тяжелая рука Цоя хлопнула по столу. Кореец немного промахнулся и попал по краю тарелки: та подскочила в воздух, вертясь, и со звоном разбилась о гранитный пол.
Цой закрыл глаза, лег лицом на стол и затих.
Подлетевшая официантка в черном передничке принялась сгребать с пола осколки тарелки и остатки пасты.
– С ним все в порядке? – испуганно спросила официантка, косясь на Цоя. – А то вон на прошлой неделе один опился, так прислал охрану разбираться, что его отравили…
– Все в порядке. – ответил Бельский, – он на тараканов охотился.
– У нас нет тараканов, – ужаснулась официантка. Она была бы очень хороша, если б не слишком длинный нос и круги под глазами.
– Милая девушка, – совершенно серьезно произнес Бельский, – для большинства тех, кто сидит за этими столиками, люди ничем не отличаются от тараканов.
* * *
Ирина с дочкой прилетели из Швейцарии двадцатого октября. Когда Извольский пришел в детскую, она как раз возилась с Ларочкой. Той после операции стало гораздо лучше, девочка весело гукала и трясла зажатой в пухленький пальчиках погремушкой.
Когда девочка заснула под надзором няни, Извольский и Ирина спустились в столовую позавтракать. За завтраком Извольский шутил и улыбался, и Ирина неожиданно решилась.
– Слава, – сказал она, – я читала газеты. Там написано, что группа «Сибирь» купила Богоявленское рудоуправление. Это же то рудоуправление, с которого вы раньше брали руду, да?
– Да, – с неохотой сказал Извольский.
– Он скупает все ГОКи, с которых ты брал руду?
– Ира, я не хочу обсуждать эту тему.
Ирина наклонила голову.
– Слава. Мне звонила Майя…
– Кто?
– Твоя сестра.
Извольский внимательно посмотрел на свою жену.
– У меня нет сестры по имени Майя, – сказал стальной король.
Остаток завтрака прошел в полном молчании.
Спустя час после этого разговора желтое с шашечками такси высадило Ирину напротив дома номер тринадцать по одному из арбатских переулков. Четырехэтажный каменный дом был выкуплен «Сибирью» у какого-то разорившегося банка и впечатление снаружи производил довольно скромное.
Ирина долго искала дверь, прежде чем сообразила, что двери на улицу вовсе нет, а вместо того есть небольшое переговорное устройство, висящее на глухих воротах. Ирина нажала кнопку, и в воротах, как в скале при слове «сезам», образовался проход.
Ирина шагнула во двор и только там увидела дверь в офис. Никакого домофона на этой двери не было, а двор был совершенно пуст. Ирина в недоумении остановилась, но тут послышалось жужжание, и дверь отворилась, снова безо всяких усилий со стороны Ирины.
Ирина шагнула внутрь и попала в предбанник, отгороженный от остального офиса двумя дверями – стальной снаружи и стеклянной пуленепробиваемой внутри. С другой стороны пуленепробиваемой двери на нее вежливо лыбился охранник. На стене снова висело переговорное устройство. Ирина опять нажала кнопку и сказала:
– Меня зовут Ирина Извольская. Я к Константину Кимовичу.
– Константина Кимовича нет в офисе, – ответил охранник.
– Не знаю. Мы договаривались на два. Спросите у секретарши.
Охранник поднял трубку и некоторое время с этой трубкой объяснялся, а потом сказал:
– Простите, как вас зовут?
– Ирина Григорьевна.
– Ирина Григорьевна, на вас нет пропуска. И секретарь о вас ничего не знает.
Ирина поджала губы и сказала как можно уверенне:
– Если на меня нет пропуска, это проблемы секретарши. Пусть она позвонит Константину Кимовичу и получит от него выговор.
Охранник еще раз внимательно оглядел хорошо одетую женщину, стоявшую в предбаннике, в белой куртке из тончайшей кожи и с длинными ножками, но с чистыми, ненакрашенными губками, видимо рассудил, что ни на брошенную любовницу Цоя, ни на бомжиху она не похожа и, приняв какое-то свое решение, открыл дверь. Ирина вошла и стала у стойки. Откуда-то вышел начальник охраны – скромный пятидесятилетний служака, видимо офицер КГБ на пенсии. Звали его Борсков.
– Ваш паспорт, – сказал начальник охраны.
Ирина подала паспорт, тот деловито пролистнул его, дошел до странички с пропиской. В прописке значился город Ахтарск. Начальник охраны нахмурился и стал листать паспорт, пока не добрался до графы о семейном положении. Внимательно перечел данные о муже и ребенке, оценивающе взглянул на Ирину, сказал:
– Извините, – и вышел с паспортом.
Спустя минуту он появился вновь. Манера его ничуть не изменилась – в ней сквозила все та же ледяная вежливость бывшего кагебешника. Он вернул паспорт Ирине и поднялся вместе с ней в лифте.
Цой занимал весь третий этаж целиком. Лифт распахивался прямо в приемную, где за двумя просторными столами трудились две секретарши, а в огромном авариуме плавали экзотические разноцветные рыбы. Справа располагался кабинет Цоя и переговорная. Слева – обеденный зал, где Цой иногда встречал гостей.
Секретарша за конторкой предупредительно подняла прелестную головку:
– Константин Кимович просил подождать, – проговорила она, – он знает, что вы приехали. Но его сейчас нет в офисе.
Ирина опустилась в кожаное кресло и принялась листать журналы. Ждать пришлось часа два. В предбаннике, кроме секретарш, почти никого не было, только напротив Ирины в кресле неподвижно сидел молодой человек в светло-сером костюме. Чем-то человек напоминал робота. Потом дверь в кабинет Цоя неожиданно распахнулась, и из нее вышел сорокалетний здоровяк с необыкновенно живым лицом и черными еврейскими глазами.
– Проходите, Ирина Григорьевна, – сказала секретарша, – Константин Кимович примет вас.
Ирина оглянулась на молодого человека в кресле и отчаянно покраснела. Она вдруг сообразила, что это – телохранитель Альбиноса, и что ни на какие переговоры Цой не ездил, а все эти два часа был у себя в кабинете, где и разговаривал с сорокалетним здоровяком.
Она толкнула тяжелую дверь кабинета и вошла внутрь.
Кабинет Константина Цоя поразил Ирину.
Промышленники России не склонны к показной роскоши. Российские банкиры любят иметь многокомнатные офисы с персидскими коврами и увешанными картинами стенами; представительства западных инвестиционных контор обожают современные деловые комплексы со стеклянными крышами, эскалаторами и зимними садами. Крупнейшие российские промышленные конторы выбирают себе или строгие офисные здания, или скромные особняки. Войдя в такой скромный особнячок, ты можешь с удивлением обнаружить, что компания, владеющая третью российского алюминия, сидит на двух этажах строго отделанного офиса и состоит из шести человек, половина которых, впрочем, пребывает в данный момент за пределами России.
Остальные же трое держат у уха сразу по две трубки и выясняют отношения одновременно с кемеровскими угольщиками, сибирской нефтяной компанией и свердловскими энергетиками.
Муж Ирины, Вячеслав Извольский, которого трудно было назвать аскетом, в общем-то придерживался этих принципов и даже намеренно не заводил в московском представительстве собственного кабинета. Для встреч он довольствовался удобной и легко отделанной переговорной.
Кабинет Константина Цоя был огромен; высота потолков составляла по крайней мере пять метров, пол был отделан редким дворцовым паркетом, и в дальнем углу кабинета, от пола до потолка, простирался огромный аквариум, в котором плавали красные рыбы.
Еще один аквариум, поменьше, стоял в углу. Собственно, это был не аквариум, а устроенный в виде аквариума столик для доверительной беседы, с подсвеченными с изнанки водорослями и двумя тяжелыми кожаными креслами по бокам. Сероватые, видимо пуленепробиваемые окна кабинета выходили во двор, и в них лился тусклый солнечный свет.
Самой же примечательной особенностью кабинета было отсутствие в нем стола для заседаний. В глубине возвышался огромный офисный стол самого Цоя, заваленный бумагами, от него буквой Т отрастал какой-то скромный аппендикс с двумя креслами по углам – и все. Отстутствие стола для совещаний как бы невольно подчеркивало, что все свои решения Цой принимает либо единолично, либо – в крайнем случае – вместе с парнером, усевшимся в широкие удобные кресла для беседы.
Ирина шагнула внутрь, и из-за полированного стола в глубине кабинета навстречу Ирине поднялся невысокий сорокапятилетний кореец с совершенно белой кожей.
– Счастлив познакомиться, Ирина Григорьевна, – сказал он, – чем могу служить?
– Мне надо с вами поговорить.
Голубые глаза Цоя смотрели, казалось, под кожу Ирине.
– Разумеется. Можно уточнить – это надо вам или Слябу?
Ирина попыталась выдержать взгляд Цоя, и несколько секунд ей это удавалось. Потом она сморгнула и отвела глаза в сторону. Вгляд ее невольно упал на небольшой столик подле хозяйского кресла Цоя, и Ирина увидела там фотографию одной из известных российских певиц – наверное, жены или любовницы Цоя. Певица была сфотографирована в коротком красном платье на фоне роскошной спальни, а сама карточка была повернута лицом к посетителям, а не к Цою. Видимо, хозяин кабинета любил демонстрировать свое имущество.
– Это надо мне, – ответила Ирина, – Слава… понятия не имеет, что я сюда приехала. Не думаю, что он… позволил бы мне. Он считает, что российский бизнес – это только для мужчин.
– Я тоже так считаю, – сказал Цой.
Голос Цоя звучал безразлично и ровно, но в нем была какая-то магия, которая завораживала Ирину. Кабинет Цоя – огромный кабинет с высокими потолками и теряющимся в полумраке аквариумом, – почему-то невыносимо давил на ее, сужался до размеров каморки, и Ирине невольно казалось, что она – не в кабинете, а в каком-то восточном храме, в присутствии всевидящего и всемогущего, но чрезвычайно уродливого божества. Если не считать Извольского, Ирина никогда не встречала человека, который каждым своим движением настолько подчинял и безраздельно подавлял собеседника.
Внезапно Цой, видимо, приняв какое-то решение, радушно показал Ирине на два удобных кожаных кресла, стоявших в углу подле столика-аквариума. Ирина поспешно села.
– Кофе, чай? – спросил Цой.
– Чай.
Альбинос отдал распоряжение и опустился в кресло напротив Ирины. Поверхность столика была широкая и плоская, а сам аквариум был сделан в виде раковины. В глубине ее шевелились водоросли и плавали две большие рыбки. Водоросли были темно-синие, а рыбки черные, с белыми длинными хвостами и огромными вытаращенными глазами. Ирина с трудом оторвалась от взгляда рыбок, сжала руки и быстро заговорила:
– Извините, Константин Кимович, что я вмешиваюсь в дела мужчин, но то, что происходит – это безумие. Я знаю, с чего все началось, с того, что вас не приняли на комбинате. Все говорят, что вы дико обиделись. А Слава выгнал ту секретаршу, которая бумажку смахнула. Он жутко орал… Он вам звонил, а вы не перезвонили. И вот из-за какой-то глупости, из-за обиды величиной с мушиную головку начинается война…
Ирина замолкла. Цой глядел на нее тяжелым немигающим взглядом.
– Ну почему же, Ирина Григорьевна, – сказал Альбинос, – это, извините, немножко женский взгляд, предполагать, будто войны начинаются из-за глупостей. Войны между промышленными группами начинаются только из-за одного, Ирина Григорьевна – из-за собственности. Так получилось, что у Извольского была собственность, которой он не управлял. Я имею в виду шахту имени Горького. А когда собственностью не управляют, это значит, что рано или поздно она достанется тому, кто может и хочет ей управлять.
И вместо того, чтобы смириться с этим фактом и получше управлять тем, что у него осталось, Сляб начал искать возможность нанести мне ответный удар. А я ужасно не люблю, когда ущемляют мои интересы. Тем более, когда при этом доходят до того, что убивают моих людей. Вот здесь ваш муж перешел все границы. Потому что везде можно найти компромисс. Даже когда завод украли, и тогда можно найти компромисс. Но когда начинается кровь, компромисса уже не может быть. Во всяком случае, для меня. Как было написано на одном старом королевском гербе: «nemo me impuni lacessit». Никто не оскорбит меня безнаказанно. Так что извините, Ирина Григорьевна, когда я тут сижу и думаю о мертвом Афанасии, а вы мне начинаете объяснять о секретарше, которая переврала встречу… это… просто бабское какое-то понимание экономики…
– Но Слава не убивал Горного, – вскрикнула Ирина, – я вам клянусь! Он мне говорил! Он с Денисом уверен, что это вы убили его, чтобы подставить Славу!
Цой глядел на Ирину внимательно и с легкой улыбкой.
– Боже мой, Ирина Григорьевна, неужели вы думаете, что ваш муж скажет вам в таком деле правду? О любом убийстве знают только трое: заказчик, организатор и исполнюга. Если Денис Черяга не был организатором, а я это вполне допускаю, то даже ему Извольский ничего не скажет, не говоря уже о жене…
Я не убиваю собственных партнеров, Ирина Григорьевна. И не кидаю их.
– А Краснолуцкого? – не выдержала Ирина.
– Что – Краснолуцкого?
– Сергей Краснолуцкий скупал для вас акции оловянных заводов. На деньги, полученные под залог сбербанковских векселей. Пятьдесят процентов акций ему, пятьдесят вам. А потом выяснилось, что векселя были фальшивые, и Краснолуцкого должны были посадить. И вы сказали, что спасете его от тюрьмы, если он отдаст вам оставшиеся акции. А что векселя были фальшивые, вы знали с самого начала, потому что ваши партнеры, бандиты Бельского, их такими и сделали!
Цой развел руками.
– Ну вот видите, Ирина Григорьевна, – вы говорите, что ваш муж на меня зла не держит, а сам про меня такое вранье рассказывает. Ну кто вам сказал, что у меня бандиты в доле?
Ирина опустила голову. Толстые рыбки плавали в аквариуме и глядели на нее выпученными глазами, такими же холодными и безжизненными, как глаза Цоя. Теперь, в этом кабинете, Ирине было ясно то, что можно было предсказать с самого начала: у мягкой, интеллигентной преподавательницы истории, в жизни не препиравшейся ни с кем страшнее декана, не было ни единого шанса в беседе с одним из самых жестких и умных российских промышленников. Альбинос бил ее в споре так же легко, как он избил бы ее на ринге.