Расспросив в местной ратуше, как проехать, Эсфирь и Хенсон покатили к особняку по вьющейся грунтовой дороге с необычно глубокими канавами по обочинам. Проезжая часть оказалась настолько узкой, что даже пара «фиатов» едва-едва сумела бы разминуться. Только они оставили за собой одинокую рощицу, как дорога резко свернула влево и Эсфирь воскликнула: «Вот он!»
Путь вел по отлогому склону к мелкой речушке с каменным мостом. На противоположной стороне, на вершине невысокого холма, стоял трехэтажный особняк, который своей солидностью напоминал здание почты или библиотеки девятнадцатого столетия. Прилегающая территория заросла травой, явно позабывшей, что такое газонокосилка. Впрочем, узенькая полоска, огибавшая здание по периметру, выглядела вполне причесанной. Эсфирь припарковалась в некотором отдалении, чтобы можно было внимательно изучить внешний вид дома.
– Ну и что ты думаешь? – спросил Хенсон.
Он опустил стекло на дверце, и кабину заполнил терпкий запах сырой травы.
– Я бы сказала, дом Эшеров, – ответила Эсфирь. – Впрочем, ошибки нет. Такие же арочные окна, как и на снимке монастырской школы из той книги.
– Школа где-то дальше, – сказал Хенсон. – Никакого лая не слышно. А ты собак не заметила по дороге?
– Тут кое-что похуже. – И она показала на стадо гусей, расхаживающих по лужайке в поисках чего-нибудь съедобного.
– Здравствуйте, приехали, – мрачно прокомментировал Хенсон.
Действительно, с гусями куда труднее справиться, чем с собаками. Порой тайком проскользнуть мимо сторожевого пса оказывается много проще. Гуси же поднимают такой гвалт, что и замороженный мамонт проснется.
– Слушай, Мартин, там в окне кто-то только что мелькнул…
– Да, я заметил.
– Полиция упоминала про домработницу. Она что, живет здесь вместе с женой Турна?
– По крайней мере, у меня такое впечатление. Старушка очень уж слаба.
– Ничего, справлюсь, – сказала Эсфирь. – Просто обыск получится не очень тщательный.
– Не-ет, – протянул Хенсон. – Хватит тебе нарушать местные законы. Все, что мне понадо…
– Я-то думала, ты как раз поэтому хотел заполучить меня в свою команду. Доверься мне, Мартин. Я могу туда пролезть и вытащить у старушки ее слуховой аппарат прямо из уха, а она ничего не заметит аж до следующего утра.
– Иногда лучшая тактика – лобовая атака.
– Очень по-американски, – съязвила она.
– Давай подъезжай к парадному входу.
– Ты наивен, как дитя.
Он ухмыльнулся.
– Вот и берите с меня пример, мисс Горен.
Стоило машине съехать с моста, как все гуси бросились к ней, оглашая окрестности гоготом. Из окна на первом этаже выглянула какая-то пожилая женщина и через несколько секунд появилась в дверях. Ее передник оказался заляпан чем-то оранжевым. Гуси тем временем дико гоготали и, с подозрением разглядывая незнакомцев, воинственно задирали вверх клювы и обнюхивали воздух, словно ожидая, что те попытаются откупиться хлебом. Хенсона искренне поразили их внушительные размеры. Самые крупные экземпляры вполне могли бы клюнуть его прямо в галстучный узел.
– Здравствуйте, мадам, – вежливо сказал он. – Меня зовут Мартин Хенсон, а это Эсфирь и… ах, извините, вы говорите по-английски?
– Да, – сухо ответила женщина.
– Мы договаривались о встрече с доктором Турном и его супру…
– Профессора Турна нет дома, – резко оборвала женщина.
Хенсон взглянул на Эсфирь, разыгрывая недоумение:
– Не понимаю… Мы же договорились, что они с миссис Турн примут нас здесь.
– Mevrouw Турн не принимает гостей.
– Но мы так долго ехали! Я не знаю, наверное, здесь какое-то недоразумение, ошибка… А нельзя ли поговорить с миссис Турн?
Домработница отчеканила каждый слог:
– Mevrouw Турн не принимает гостей!
– А нельзя ли как-то оповестить доктора Турна?
Женщина начала было отрицательно крутить головой, однако Хенсон продолжал настаивать:
– Я – Мартин Хенсон из Соединенных Штатов. Наша ассоциация вступила в переговоры с доктором Турном насчет аренды здания и участка, чтобы основать европейский филиал нашего Университета изящных искусств. Доктор Турн собирался ознакомить нас с территорией и строениями, а потом мы вернемся в аэропорт и…
– Мне об этом ничего не известно, – отрезала женщина.
– Да, но кто-то ведь должен знать, как связаться с доктором Турном? Скажем, если его супруга заболеет? Не дай бог, конечно…
– Она больна, – сказала женщина. – Очень больна и очень преклонного возраста.
– Вот-вот!
– Помочь ничем не могу.
Эсфирь поспешила шагнуть вперед, пока домработница не захлопнула дверь.
– А вы не позволите нам просто немного осмотреть дом? Если здание не подходит для нашего филиала, то доктору Турну не придется понапрасну тратить время, а мы к тому же очень торопимся вернуться обратно в Соединенные Штаты. Вы разрешите?
– Я уверен, что доктор Турн был бы весьма признателен, – вставил Хенсон. – И мы бы тоже были весьма признательны. Весьма и весьма…
Женщина молча их разглядывала.
– Когда здоровье mevrouw Турн было покрепче, она иногда позволяла туристам смотреть сад и оранжерею. За плату… Кажется, – тут домработница пожевала губами, явно что-то прикидывая, – пять евро?
В руке Хенсона тут же появилась двадцатка.
– Этого достаточно?
Женщина через плечо бросила взгляд в коридор и схватила деньги.
– Ладно, осматривайте. Только не беспокойте mevrouw Турн.
Они вошли в просторный холл, приглушенно освещаемый канделябрами с лампочками, имитирующими свечи, и огляделись. Темные деревянные панели на стенах и мебель, которая, наверное, считалась старомодной еще во времена постройки здания. Сырой, тяжелый воздух лишний раз подчеркивал разницу с приподнятой, жизнерадостной атмосферой типичного голландского жилья.
– Спасибо вам бо… – начала было Эсфирь, но женщина уже куда-то скрылась.
– Порядок, – бодро потер руки Хенсон и показал на внутреннюю лестницу. – Я наверх, а ты все посмотри внизу. Ищи любые намеки, где может находиться Турн.
– Не тянул бы ты время, а? – посоветовала ему девушка.
Словом, Хенсон отправился на лестницу, а Эсфирь – в пропахшую табаком гостиную. Кресло у камина выглядело очень древним и вполне могло стоить приличных денег. Во всем остальном комната производила впечатление спартанской обители. Несколько пустых винных графинов в серванте за решетчатыми дверцами. Книжный шкаф, заставленный томами в кожаных переплетах. Над каминной доской висело полотно а-ля Рембрандт, потемневшее от многолетней копоти и никогда, видно, не подвергавшееся реставрации или хотя бы чистке. Жизнерадостная полуденная сценка превратилась в некое подобие жанровой картинки в безлунную ночь: два сельских помещика с длинными глиняными трубками прогуливаются вдоль луга. За ними наблюдает какой-то жнец с серпом.
Эсфирь кинула взгляд в дымчатое зеркало, чтобы проверить, не увязалась ли за ней домработница, затем пошарила в выдвижных ящиках серванта. Всяческая чепуха: газетные вырезки, с десяток авиабилетных корешков, датированных годом раньше или даже еще более старых. Магазинный чек за дюжину бутылок французского вина. Записная книжка с пометками, сделанными небрежным почерком. Не принадлежит ли она Турну? Масса дат, чьих-то имен… На миг ей почудилось, что перед глазами мелькнула знакомая фамилия, однако, повернув книжку к свету, она убедилась, что речь идет всего лишь про Схипхол, амстердамский аэропорт. Прочие страницы были забиты целым списком телефонных номеров, но ни один из них она не узнала.
Девушка перешла в следующую комнату, куда больше размером, словно когда-то предназначавшуюся для балов, хотя явно не использовавшуюся уже много-много лет. Вдоль стен расставлены зачехленные стулья, вереница призраков прошлого. В дальнем конце зала находилась двустворчатая стеклянная дверь на садовую террасу. Чистые полированные стекла никак не гармонировали с ветхой атмосферой всего дома. Цокая каблуками по паркету, Эсфирь подошла ближе и увидела на улице розовые кусты, чугунный кованый столик и сидевшую в кресле-коляске женщину с тюрбаном.
Стараясь не производить ни малейшего шума, девушка скользнула наружу.
Словно под легким ветерком, голова этой женщины едва заметно покачивалась, и складки шелкового тюрбана отливали разноцветными блестками в лучах яркого солнца. Столик стоял прямо перед креслом, худенькие пальцы поглаживали его замысловатые кованые узоры.
– Гретхен? – спросила вдруг женщина дребезжащим голосом. Она повернула лицо, и девушка увидела ее белые, практически слепые глаза, подернутые влажной пеленой. – Гретхен?
– Mevrouw Турн? – Девушка осторожно шагнула вперед.
– Oui, – ответила женщина. – Qui est la?[15]
Эсфирь на миг задумалась, не стоит ли спросить, говорит ли старушка по-английски, но потом решила продолжать на французском и заодно порадовалась про себя, что хозяйка дома не начала разговор по-голландски.
– Извините, – сказала она, – я не хотела вас обеспокоить. Я просто увидела ваш прелестный садик, и меня к нему словно потянуло.
Старушка выслушала, не проронив ни слова.
Эсфири вспомнилась мать, хотя в подслеповатом взгляде этой женщины было куда больше жизни, чем в зрячих глазах Розы Мейер.
– Я имею честь быть знакомой вашего супруга, доктора Турна.
Старушка клюнула подбородком и фыркнула:
– Le Prof esseur Docteur Gerrit Willem Toorn! Xa-xa!
– Да, – подтвердила Эсфирь.
– Чушь! Какая чушь!
– Доктор Турн?!
– С таким же успехом и капустную кочерыжку можно считать профессором!
– Что вы говорите…
– Он женился на мне из-за денег. Впрочем, я тоже не дура. Не так уж много оставалось мужчин, способных водить за нос немцев, чтобы они у нас не копались.
– Ваш супруг сумел обмануть немцев?
– Да уж, я отлично знала, чего они хотят. Попробуй только им откажи… Даже отняли у нас этот дом. Папин дом.
– А доктор Турн был важным нацистом? – спросила Эсфирь.
– По ночам мы все слышали крики. Кровь не смоешь.
– Вы хотите сказать, что доктор Турн принимал участие в пытках?
Женщина замерла.
– Пытки? Доктор? Какой доктор? Нет, мы их облапошили. Самому Герингу натянули нос. Жирная свинья!
Эсфирь закусила губу и присела на корточки возле старушки, пытаясь сохранить ясную голову и не дать прорваться воспоминаниям о матери. Сглотнула ком в горле и хрипло произнесла:
– Геррит, ваш супруг, он продавал картины немцам?
– Розы, – сказала женщина. – Розы пахнут мертвецами? – Она втянула носом воздух. – Все мы вернемся в землю. Мертвые восстанут из могил сквозь корни и стебли, выйдут на свет в запахе цветов…
– Да, это очень поэтично, mevrouw Турн… Вы помните Ван Гога семьи Де Грут? – терпеливо спросила Эсфирь.
Госпожа Турн сидела молча, мерно покачивая головой.
– Тот Ван Гог, что висел в бекбергском музее?
Со стороны дома раздался хруст гравия. Явно рассвирепевшая домработница размашистым шагом направлялась в их сторону, но девушка приложила палец к губам.
– Заснула, – сказала она.
Домработница взглянула на хозяйку, перевела глаза на Эсфирь.
– Я же вас просила ее не беспокоить!
– Я просто вышла в садик и хотела выразить ей свое восхищение.
– Вам и вашему мужу пора уходить, – сказала домработница. – А если она все передаст доктору Турну?
– Да уж, он, конечно, внимательно слушает ее рассказы…
Без лишних слов Эсфирь прошла мимо женщины, вернулась в дом через стеклянную дверь на террасу и опять попала в бальный зал.
После этого она осмотрела еще несколько небольших помещений в задней части особняка, но не нашла ничего интересного, кроме комнаты, явно служившей мастерской художника. Впрочем, кисти и даже тюбики с краской совершенно высохли. Старые, скрученные в трубку полотна торчали из деревянного ящика, где мыши успели прогрызть внушительную дырку. На запыленном мольберте – растянутый холст. Похоже, его только успели загрунтовать, когда всю комнату отдали паукам и грызунам. Высокие готические окна не мылись годами. С другой стороны, резким контрастом к этому запустению выглядела кухня, полная сверкающих поверхностей и любовно ухоженной утвари. Ножи, кастрюли и керамические горшки разложены и расставлены, как солдаты на параде.
– Ни дать ни взять, хирургическое отделение, – раздалось за спиной.
Девушка вздрогнула и резко повернулась на каблуках.
– Мартин! Не смей так подкрадываться!
– Пардон.
– Я бы… я могла знаешь что тебе сделать?!
– Должно быть, нечто вредненькое, – примирительно ответил Хенсон. – В смысле, для моего здоровья.
– Я говорила с миссис Турн, – прошептала Эсфирь. Хенсон оглянулся, нет ли поблизости домработницы.
– А ты видела кабинет Великого Турна?
– Я наверх не ходила.
– Он под лестницей.
– То есть?
– Пошли, покажу.
Он взял ее за локоть и вывел в фойе. Действительно, в глубине, под лестницей, виднелась тяжелая дверь с витиевато украшенной круглой ручкой. Хенсон быстро вошел, втянул за собой Эсфирь и тут же закрыл дверь. Первым, что бросилось в глаза девушки, был широкий стол. Скорее даже, это лучше назвать чертежной доской, потому как столешница была наклонена. Сверху лежало несколько томов внушительного размера.
– Как же это я проглядела? – удивилась Эсфирь. – Ну хорошо, тут есть что-нибудь для нас полезное?
Она подошла к книжным стеллажам, закрывавшим стену до самого потолка. Масса иллюстрированных художественных изданий высотой чуть ли не в метр и даже более. Кое-какие книги имели кожаные переплеты. На некоторых читались загадочные названия, выполненные кириллицей или по-гречески.
– Вот это я понимаю, библиотечка… – пробормотала девушка.
– Тут есть томик с письмами Ван Гога, а рядом какие-то записи, – сказал Хенсон, – будто Турн работал над очередным трактатом. Но показать тебе я хотел кое-что другое.
Он обогнул стол, позади которого находилась еще одна дверь, пошарил рукой над притолокой и торжествующе показал Эсфири бронзовый ключ.
– Винный погреб!
– Ага! Я бы не отказалась…
– Да нет же, самое интересное не в этом.
Хенсон открыл дверь, и девушка увидела верхнюю
площадку чугунной винтовой лестницы. Изнутри на них пахнуло прохладой и свежестью, в отличие от спертого воздуха тех комнат, где она побывала до этого. Ее удивило, насколько глубоким оказался погреб: ведь в Нидерландах где угодно можно ожидать затопления грунтовыми водами, пусть даже этот особняк был возведен на холме и располагался вдали от моря. Сам по себе погреб был не столь уж большим, и в нем господствовали две чудовищные бочки по два с половиной метра высотой, а их диаметр мог поспорить с размахом рук пары взрослых мужчин. В сравнении с ними винный стеллаж смотрелся совсем крошечным. На нем помещалась едва ли сотня-другая бутылок.
– Они, должно быть, их прямо здесь сколачивали, – сказал Хенсон и постучал по бочке. – Этакую дуру попробуй затащи…
– На звук пустые.
– Их, наверное, Турн как-то выпил за обедом.
– Да он бы мог в такой плескаться, – отозвалась Эсфирь и подошла к винному стеллажу.
Кое-какие бутылки были весьма старыми, однако встречались и наклейки, датированные семидесятыми, восьмидесятыми и даже девяностыми годами.
– Вот что я хотел тебе показать. – Хенсон ткнул пальцем в одну из чугунных балясин, соединявших поручни со ступеньками. Каждая из них сужалась на концах и раздувалась посредине. И здесь, в самом центре, виднелось по кругу со свастикой. – Я думаю, немцы поставили эту лестницу, когда отобрали дом. А для чего им это хранилище? Наверное, для боеприпасов. Скажем, здесь размещалась полицейская управа всего округа.
– Для допросов… – медленно произнесла Эсфирь. Запрокинув лицо, она думала о тех криках, чье эхо металось в этом тесном, жутком колодце. – Вино здесь должно прокисать. Ведь тут была камера пыток…
Погреб внезапно погрузился в полумрак. Загораживая свет, в дверном проеме маячил внушительный торс. Единственный путь наружу лежал теперь через домработницу.