Марина Львовна очень боялась, что выжившая из ума тетка Полина Захаровна однажды не выдержит и проговорится старшему Павлику. И тот догадается, что ему лгут, что отец уже никогда не вернется домой.
Тетка Полина Захаровна давно действовала Марине на нервы. К ужину она выползла из своей комнаты и, сопровождаемая сиделкой, приковыляла к столу.
– Ну, что скажешь? – осведомилась она скрипучим голосом, уставившись на Марину Львовну выжидательно и неприязненно.
– А что мне сказать, Полина Захаровна?
– А то ты не знаешь? Небось только и думаешь, когда умру! Ничего, дождетесь… скоро… Недолго уже остается. Скоро всех вас освобожу.
Это повторялось каждый день, каждое утро, каждый вечер. За завтраком, обедом и ужином. Такие вот разговоры. Марина Львовна чувствовала, что нервы ее натягиваются, как нитка на шпульке. А тетка все скрипела, как старый сверчок: «Ничего, дождетесь… освобожу… Всех переживете. Всех позабудете. К мальчику моему ненаглядному Игоречку никто и на могилку из вас не придет. И меня в землю зароете. Скоро уже, скоро. А как умру, все мое выбросите-промотаете… Богатые! Конечно, куда уж… ничего, никого не жалко. Ничего моего – ни ковра, ни платьев, ни костюма бостонового. Все, все на помойку пойдет».
За последние два месяца тетка Полина Захаровна только и занималась тем, что вспоминала разные старые семейные драмы, оплакивала своего любимого внучатого племянника Игоря, ругала внучатую невестку Марину, зловеще предсказывала себе скорую смерть и гибель-разорение всему своему добру.
А добра, ревностно хранимого Полиной Захаровной в собственной комнате, куда не совалась даже любопытная прислуга, было немного: два чемодана под кроватью и старый, свернутый рулоном, съеденный молью ковер в углу за шкафом.
В чемодане хранились какие-то «поплиновые платья», «кофты и костюм бостоновый». А ковер Полина Захаровна приобрела еще тридцать с лишним лет назад по открытке, выданной ей премией как передовику труда.
И прежде в доме за каменным забором, где одна лишь ванная на первом этаже, отделанная розовым мрамором и оснащенная эксклюзивной итальянской сантехникой, обошлась Салютову в пятнадцать тысяч долларов, к этим барахольным причудам старой тетки Полины все обитатели дома относились весьма снисходительно. Даже с юмором.
Но вот получилось так, что из всех обитателей дома с теткой осталась одна Марина Львовна. И ее терпению начал приходить конец.
Марина помешала кочергой догорающие в камине угли. Взяла со столика телефон. Хотела снова позвонить в «Красный мак», однако набрала знакомый номер только до половины. Бросила трубку на соседнее кресло. Достала сигареты, закурила.
Полтора часа назад она уже звонила в казино. И разговаривала с Китаевым. Сказала ему все, что было правдой, и все, что еще смогла придумать. И все ради одного-единственного вопроса, заданного уже в самом конце беседы, как бы невзначай: собирается ли Валерий Викторович сегодня домой?
Китаев кашлянул и сказал, что не знает, не в курсе. Он отвечал так всякий раз, когда она звонила в казино.
И от этого можно было сойти с ума.
Глава 16. МОСТ
Совет Обухова съездить понаблюдать «Красный мак» изнутри был весьма заманчив. Иван Биндюжный тоже был «за» обеими руками. Да и самому Колосову хотелось посетить казино. Правда, он не представлял, что, собственно, даст этот вечер отдыха и азартных игр в оперативном плане. Ведь о том, что он один или с кем-то из сотрудников милиции приехал в казино, сразу же станет известно охране и Китаеву. А через него Салютову. И, естественно, ни о какой конспирации и ведении негласного наблюдения уже и речи быть не может.
«Но так ли уж нужна в этом деле конспирация? – думал Никита. – А может, послать ее сегодня вечером куда подальше, да и…»
Вывод был прост: съездить, кинуть взгляд на «Красный мак» как частное лицо. Сказано – сделано.
Надо было только сначала переодеться: в кожаной куртке, пропахшей бензином, в этот мраморный рай, пожалуй, швейцар не допустит. Костюм висел здесь же в шкафу в кабинете рядом с формой. Как и китель, он надевался лишь по великим праздникам, как-то: свадьба приятеля, совещание в министерстве или прием делегации Скотленд-Ярда в стенах родного главка.
Переодеваясь перед зеркалом, Никита вспомнил, как однажды Катя, заглянув мельком в шкаф и узрев парадную «гражданку», сиротливо скучающую рядом с формой, старой шинелью, боксерскими перчатками и чугунной гирей, назвала его марк-твеновским «тот, другой костюм», дав понять, что она, как и некогда Том Сойер, думает о разнообразии мужского гардероба.
Тогда еще, помнится, Катя притворно-сочувственно заметила, что «кое-кому давно пора жениться». Это было сказано настолько не по теме их тогдашней беседы (они спорили по поводу обстоятельства задержания группы Мамаева, подозреваемой в совершении убийств водителей-дальнобойщиков), что Колосов надолго запомнил и ее лукавое выражение лица, и этот мягкий, ехидно-лисий тон.
Эх, женщины! Ничего, ничего-то вы не понимаете из того, что важно в этой жизни…
В семь вечера заявляться в казино было вроде бы еще рановато. И Колосов сначала заехал в Скарабеевское отделение милиции к Биндюжному узнать, нет ли новостей о Майском. Новостей, увы, не было – ни «по камере», ни так. Биндюжный тускло сообщил, что дежурный следователь намеревается предъявить Майскому обвинение в незаконном ношении оружия, отсечь наркоту постановлением как бесперспективную в доказывании и вышибить Майского в двадцать четыре часа из ИВС под подписку. Биндюжный рассказывал об этом, все более огорчаясь: выпускать водворенного в предвариловку фигуранта (неважно даже, в чем он там обвинялся) было для него – нож острый.
Он попросил Колосова подбросить его до поселка Разъезд: нужно выполнить поручение следователя – опросить вдову Тетерина. Поручение было чисто формальным: больная женщина давно уже не поднималась с постели и сообщить что-либо по убийству мужа вряд ли могла. Но протокол ее допроса в деле был необходим, и следователь спихнул обязанность посещения недужной вдовы отдельным поручением на уголовный розыск.
На Разъезде возле горбатого моста через занесенную снегом, замерзшую речку Глинку с Колосовым и произошло это странное, даже очень странное происшествие. Они уже почти въехали на мост, как вдруг…
– Вань, ты видишь – там впереди? – вдруг тревожно спросил Колосов.
– Что? Ничего я не вижу. – Биндюжный в это время возился с зажигалкой: в той кончился бензин.
– Да нет… Вроде показалось…
– Что там еще такое?
Никита сбавил скорость и медленно проехал по мосту. Ночь была ясной и морозной. Вроде бы ни дуновения ветра – тишина и покой, однако… Вот только сейчас, минуту назад почудилось – то ли снежный вихрь взметнулся на мост снизу, со дна обрыва, то ли туманное облако, смутно напоминающее чей-то силуэт, то ли призрачная фигура… Фигура человека в белом… Но нет. Ничего нет, никого. Пуста дорога, безлюден мост через речку Глинку, черна стена леса на обочине шоссе. И лишь бледно-желтый серп молодого месяца над головой. Тихая морозная ночь на Разъезде. Где-то далеко за железной дорогой в поселке лают собаки. И нет здесь никаких снежных вихрей, буранов, метелей, призраков…
– Вань, а правда здесь на мосту какая-то авария серьезная была? – спросил Никита Биндюжного, когда они уже въезжали на окраину поселка.
– Не знаю точно. Вроде ребята в отделе говорили что-то. Но это давно было, я еще здесь у вас не работал.
– А что со старшим сыном Салютова произошло, ты не в курсе?
– Да он на машине своей разбился осенью. Но это не здесь произошло. А почти возле самой Кольцевой на Рублевке. Видимо, с управлением не справился – влетел в бетонную опору. «БМВ» в лепешку, ну и сам сразу насмерть. Я туда не выезжал, но наши потом рассказывали – он пьян был в стельку, судя по анализу крови. Он, по слухам, этим делом и прежде сильно баловался.
Колосов посмотрел на приятеля: надо же, осуждает. А сам-то…
– Его Игорем звали? – спросил он. – А откуда он тогда ехал, не знаешь? Из казино?
– Нет, из Ильинского, видимо, из дома. Точно неизвестно. Ехал в Москву, только вот дальше второго фонарного столба не добрался. Ну ладно, спасибо, Никита, вон он – пятый дом, – Биндюжный указал на пятиэтажку в конце главной и единственной улицы поселка. – Щас с бабкой тетеринской покалякаю и домой махну. Ну, а тебе приятного вечера и колоду козырей. Завтра звякни, если что будет по нашей теме.
Колосов обещал позвонить, еще не зная, что Иван Биндюжный – ясновидец.
По дороге в казино он думал про мост и про это… что-то чудное, что там было или пригрезилось. Нет, скорее всего померещилась какая-то чертовщина. Он просто устал. Бессонная ночь в «Красном маке» внезапно представилась бесконечной как год. И зачем меня туда понесло? – подумал он. От прежнего любопытства не осталось и следа. На сердце стало как-то тревожно. «Нет, все-таки что это было там на мосту?» – подумал он снова и увидел яркие сполохи справа от дороги. В ночи на неоновом панно расцветал гигантский багровый цветок с лепестками, похожими на мельничные крылья.
Никита свернул на расчищенную освещенную сосновую аллею. По ней двигался нескончаемый поток машин. Он пристроился в хвост серебристому красавцу «Даймлеру».
На мраморных ступенях казино в специальных стальных подставках горели толстые восковые напольные свечи. А во дворе, полном машин, вместе с новым незнакомым швейцаром гостей встречали оркестр народных инструментов и горластый хор. И разбитные ряженые скоморохи и стрельцы поздравляли каждого нового посетителя со Святками и желали счастья, здоровья и большого везения, как в этом, так и во все последующие святочные вечера.
Глава 17. «ПЬЯНЫЕ ШАШКИ»
Глеб Арнольдович Китаев был категорически против всех этих легкомысленных святочных увеселений. В конце концов, вся организация праздника и отбор и приглашение артистов, музыкантов и хор ложились на его плечи, а у него и своих обязанностей хватало. Эта ненужная суматоха, по мнению Китаева, только отвлекала посетителей от главной цели. А уж затея с «пьяными шашками» в зале ресторана и совсем отдавала каким-то ярмарочным балаганом.
Но он ничего не мог поделать. Жанна Марковна настояла, чтобы в «Красном маке» праздновались Святки: солидная публика, мол, любит родной национальный колорит, а оркестр народных инструментов и хор, распугивающие ночную темноту звуками удалой «Калинки», «Из-за острова на стрежень» и «На муромской дорожке», еще никому никогда не мешали. Жанна Марковна всегда брала верх в их спорах в кабинете Салютова. И у нее вечно возникали разные идеи по, как она выражалась, «индивидуализации имиджа заведения». «Пьяные шашки – традиционная русская святочная забава» были ее самым свежим открытием.
Китаев спорил до хрипоты, Жанна Марковна стояла на своем. Салютов, как всегда, невозмутимо слушал их пререкания, а потом заявил, что Жанна, пожалуй, права и стоит последовать ее совету немного развлечь гостей. С условием – тут он усмехнулся, – что в следующий раз она не предложит в качестве очередной забавы посетителей «княжеские тараканьи бега по вторникам, четвергам и пятницам».
Жанна Марковна пользовалась безоговорочным доверием и уважением Салютова. Китаев отлично это знал. Знал и причину того, что пит-босс игорного зала является фактически левой рукой владельца «Красного мака» в то время, когда он, Глеб Китаев, исполняет функции руки правой. Что ж, старая любовь, видно, не ржавеет. По сплетням, циркулирующим по казино, Китаев знал, что Салютов и его бессменный пит-босс когда-то были крепко дружны и даже более того. Поговаривали, что их роман начался еще при жизни жены Салютова. А после ее смерти он чуть было не женился на энергичной и привлекательной Жанне Марковне, да вот, говорят, мысль о сыновьях удержала…
Да, старая любовь не забывается. А когда мужчине глубоко за пятьдесят, а женщине слегка за сорок, все прежние размолвки молодости представляются совершеннейшей чепухой.
Глеб Китаев все эти дни внимательно присматривался к Жанне Марковне. В конце концов с ней следовало переговорить о том странном заявлении ныне уволенного швейцара Пескова. Естественно, этот щекотливый разговор должен был взять на себя сам Салютов. И Китаев пару раз намекал шефу, что ситуация с Басманюк требует кое-каких пояснений. Но Салютов отчего-то на намеки не реагировал. А в кабинете на совещании они все втроем разговаривали и спорили исключительно о целесообразности устроения святочных развлечений, расходах на них и способах сокращения этих расходов.
Китаев сам намеревался потолковать с Жанной о том вечере 5 января, однако… Однако отчего-то до сих пор не решился. Что-то в облике и в поведении Жанны Марковны удерживало его от прямых вопросов. Что-то такое, чего в этой женщине он, пожалуй, прежде и не замечал. Китаев не мог точно сказать, что именно изменилось в Жанне Марковне, которую он знал много лет и всегда считал «железной бабой, которой палец в рот не клади». Но все же перемены были налицо. И именно поэтому осторожный шеф службы безопасности «Красного мака» решил пока повременить с прямыми вопросами и сначала понаблюдать за пит-боссом игорного дома.
Правда, наблюдать за кем-то в этой толчее и суматохе было просто невозможно!
Оркестр народных инструментов и осипший на морозе хор наяривали у подъезда «Эй, баргузин, пошевеливай вал…». А в вестибюле у фонтана-Фортуны румяный нарядный распорядитель в смокинге, бабочке и с микрофоном радостно и громко предлагал гостям казино посетить ресторан, где в это самое время «начинается единственный в мире зимний международный турнир по «пьяным шашкам»!».
Половина ресторана была оборудована под импровизированный шашечный клуб: на столах, уставленных острыми пряными закусками, располагались шашечные доски. А на них вместо шашек стояли маленькие рюмки с красным и белым вином и водкой. Игра велась в «поддавки». Победа достигалась тем, что каждый из играющих старался как можно скорее поддаться сопернику: каждая «съеденная» шашка выпивалась, и победителем оказывался тот, кто быстрее сдавал свои шашки противнику и в результате пил меньше. Игра шла весьма азартно, нагрузившиеся за партию проигравшие выбывали, а победители садились играть по второму, третьему, пятому кругу до определения абсолютного чемпиона.
И в результате, как мрачно и предполагал Китаев, основная публика толпилась именно в ресторане, а не возле игорных столов, от души веселясь и одновременно основательно подкрепляясь спиртным и закусками с богато сервированного шведского стола…
Но к девяти вечера положение начало несколько выправляться. Прибыли долгожданные солидные клиенты, сделавшие предварительный заказ на крупную игру. Китаев вместе с швейцаром и охранниками встречал их на крыльце. А в Большом зале их встретил сам Салютов. Клиенты были давние: нерчинский губернатор, его младший брат – губернатор Охломского округа, их старый партнер по игре – «хлопковый король» Султанкул Мамедов из сопредельной среднеазиатской независимой республики, председатель совета директоров компании «Востокэнерго» господин Загоруйко и председатель парламентского собрания уссурийско-таежного края «кедровый олигарх» Приамурья господин Сидоров.
Гости, как люди серьезные и уважаемые, такими глупостями, как «поддавки» с выпивкой и даровым шведским столом, не интересовались и сразу же проследовали в игорный зал, где все уже было готово.
Последним на серебристом «Даймлере» вместе с охраной приехал Керим Балиев, и Китаев тут же велел своим людям отыскать среди гостей Витаса Таураге и сообщить, что он срочно нужен. Керим Балиев – двадцативосьмилетний сын и единственный наследник преуспевающего нефтепромышленника из Казани – являлся одним из самых ценных приобретений «Красного мака» за последний год. Вырываясь в Москву из-под гнета сурового отца-консерватора, желавшего воспитать сына правоверным мусульманином, Балиев в столице крутил отдых на полную катушку: пять клубов за ночь от «Амазонии» до «Цеппелина» было для него совсем не пределом.