— Приветствую вас, дядюшка!Проходя по вашей ужасной улице, я говорила себе: Патриция, ты непременно должна убедиться, что твой дядя все еще украшает белый свет!
Если бы Малькольм был более наблюдательным, он бы заметил, что поцелуй, которым обменялись дядюшка и племянница, не был таким уж горячим и скорее походил на те легкие прикосновения, которыми обмениваются высшие чины офицерства при получении наград, чем на родственное нежное лобзание. Но шотландец до того оторопел, что был не в состоянии абсолютно ничего воспринимать. Он стоял с разинутым ртом, глаза навыкате и не сводил взгляда с молодой женщины. Блюм краем глаза наблюдал за ним и с удовлетворением отметил, что западня действует отменно.
— Мистер Макнамара, позвольте вам представить мою племянницу Патрицию Поттер.
Патриция сделала вид, будто только что заметила великана, и довольно холодно осведомилась:
— Как вы себя чувствуете, мистер Макнамара?
Ни слова ни говоря, шотландец бросился на лестницу и исчез, оставив молодую женщину в некотором недоумении.
— Вот это да! Что это с ним?
— Мне кажется, я догадываюсь... Главное, ничему не удивляйтесь!
И хотя Патриция была предупреждена, она все-таки содрогнулась, услышав доносящиеся сверху разудалые звуки песенки «Ив мрачных горах растут леса». Она еще не пришла в себя, Когда появился Малькольм со своей волынкой, дуя во всю дуду. Блюм прошептал:
— Это в честь вашей красоты, моя дорогая!
Патриция разразилась хохотом, что, по всей видимости, еще подбавило жару Макнамаре, и он буквально на едином вздохе, без пауз, дотянул мелодию до последней ноты.
— Могу ли я узнать, мистер Макнамара, почему вы затеяли этот очаровательный концерт?
— У нас в Томинтоуле плохо подвязаны языки. Нам легче использовать волынку. А вы уж больно хороши, мисс Поттер!
— Мерси.
— Вы здесь живете?
Сэм вмешался:
— Моя племянница поет в «Гавайских пальмах», это на Фрис-стрит.
— Это далеко?
— Да нет, совсем близко, в нашем квартале Сохо.
— Тогда мне можно пойти ее послушать?
— Мне бы это доставило удовольствие, мистер Макнамара. Дядюшка, я должна идти. Мой выход через два часа, я только успею перекусить и одеться. До свидания, мистер Макнамара! И, может быть, до скорого.
— Не сомневайтесь!
Патриция! ушла, а шотландец все не мог остановиться:
— Так что, старина, слов нет, до чего хороша у вас племянница! Ей-Богу! Если бы такая завелась у меня дома, да мне ничего больше и не нужно!
— Я погляжу, Патриция произвела на вас большое впечатление!
— Да она меня сразила... Я думал, что только в кино можно увидеть таких красавиц... Эх! Если бы я не был простым скотоводом, я бы ей предложил выйти за меня замуж. Как вы думаете, она бы согласилась?
— Честно указать, мистер Макнамара, я бы сильно удивился, если бы Патриция согласилась похоронить себя в вашем Томинтоуле.
— О, не скажите. У нас крутят кино раз в неделю под крытым гумном Нила Макфарлена. Ну, летом, конечно, потому что зимой можно окоченеть на наших скамейках... А она ни с кем не помолвлена?
— Насколько я знаю, нет. Она вполне порядочная девушка. Конечно, то, что она поет в ночном заведении, это не очень... Но ведь на жизнь как-то надо зарабатывать. Не повезло ей. У нее родители погибли в автокатастрофе, и она в двенадцать лет осталась сиротой.
— К счастью, У нее были вы.
— В каком смысле?
— Ведь вы же ее дядя?
— О, конечно... Не знаю, что стало бы с бедной крошкой без меня. Ведь я вел такую жизнь, какая не очень-то подходила для воспитания девушки... Вы меня понимаете? Я ее поместил в пансион в Йорке... Когда она закончила учебу, то попыталась зарабатывать на жизнь... Еле сводила концы с концами, я ей помогал, само собой... И вот однажды, просто от скуки, она приняла участие в конкурсе самодеятельности, и тут ее заметили... О, вовсе не потому, что у нее был какой-то особенный голос, нет, просто приятный, и тут же ее стали приглашать... Сейчас она уже много месяцев поет в «Гавайских пальмах», и, похоже, ее успех не идет на убыль.
Вот уже три месяца, как Дункэн и Девит, понимая, что за ними пристально следят, сидели присмирев. Тот, кто руководил всеми передвижениями наркотиков в квартале Сохо, приказал им не рыпаться. И оба подонка приходили в ярость от того, какие деньги уплывали у них из-под носа. Эта бездеятельность, в которой они закисали, и подтолкнула согласиться на пустяковую операцию, предложенную им Сэмом Блюмом. Развалившись в кресле, Девит после звонка Сэма произнес:
— Пять тысяч фунтов! Ведь это целая куча хорошеньких бумажек, Джек. А вы как считаете?
— Я считаю, что они мне пригодятся, потому что иметь источником только «Гавайские пальмы»...
— Вот-вот. А с какого боку мы к ним подберемся, Джек?
— Для начала как молено меньше участников, Питер. Одному только Сэму придется давать двадцать пять процентов...
— С него хватит и десяти, если вы меня уполномочите серьезно побеседовать с ним, чтобы был посговорчивей:
— Я уполномочу вас, Питер. Итак, десять процентов Сэму... Затем, я подумал о Блэки и Торнтоне... Они умелые в таких операциях... По десять процентов каждому. Но, судя по тому, что нам рассказал Сэм, было бы не вредно к ним подключить и Тони.
— Это еще десять процентов?
— Разумеется.
— Как любому слабаку, Сэму мерещатся всюду великаны!
— Подождем. Убедимся собственными глазами. Передайте Блэки, Торнтону и Тони, чтобы они не теряли с нами контакта в течение вечера. Парень должен притащиться сюда, чтобы похлопать Патриции. Она сразила его наповал.
— Я знаю, что вы не любите это слышать, Джек, но если и вправду Патриция так его разобрала, то ей ничего не стоит...
— Нет!
— Ну ладно...
— И еще, Девит, позвоните-ка в эту дыру Томинтоул.
— Как вы сказали?
— Томинтоул, в графстве Банф, в Шотландии. Позвоните в почтовое отделение и спросите, знают ли они такого типа Малькольма Макнамару... Попробуйте сделать так, чтобы они вам его описали. Предосторожность никогда не мешает.
Растянув губы до ушей, Сэм Блюм грузно восседал за конторкой и слушал, как его клиент остервенело дует в волынку, возглашая миру свою радость. Сэм даже расчувствовался. Ведь, пожалуй, грешно обчистить такого, можно сказать, младенца... но пусть это послужит ему уроком. В конце концов, Сэм и его друзья просто окажут услугу английским банкам, преподав урок этим дремучим жителям Томинтоула, как не надо с собой таскать деньги. Сэм попытался представить, как поведет себя шотландец в «Гавайских пальмах», и решил, что тот обязательно отколет какой-нибудь номер.
Питер Девит, незадолго до выхода Патриции, зашел к Дункэну, чтобы .доложить о том, что он узнал, правда не без труда, от работницы почты в Томинтоуле.
— Она, наверное, чай пила, потому что уж больно была недовольна. Но слегка смягчилась, когда узнала, что я звоню ей из Лондона. Это ей ужасно польстило. Ну, а уж когда я у нее спросил, не знает ли она такого Малькольма Макнамару, тут она растаяла. Она к нему неровно дышит, это точно. И самый лучший, и самый красивый, самый вежливый из всех скотоводов графства Банф; если ей верить, то и самый уважаемый жителями, потому что он к тому же какая-то там шишка в профсоюзе.
— А она его описала?
— Она мне его живописала! Мне далее показалось, что она мне описывает самого Господа Бога! И рост, и цвет волос, и цвет глаз, и рот, и мускулы, даже походку, да все, все, куда уж дальше! И это здорово совпало с описанием Патриции.
— Тогда нам его сам Бог послал!
Питер прыснул:
— Вы что-то приписываете странные намерения Богу, Джек!
Хотя Том и был предупрежден, но он разинул рот от удивления, когда Макнамара обратился к нему:
— Скажите-ка, старина, что, мисс Поттер еще не начинала петь?
Том решил, что нужно немедленно вызывать Тони, потому что Блэки и Торнтон при всем их опыте в подобных делах никогда не справятся с этим верзилой.
Она с минуты на минуту появится на сцене, сэр.
— Прекрасно.
— Простите, сэр, что у вас в этом чехле?
— Успокойтесь, старина, это не пулемет, а моя волынка.
Малькольм и Патриция появились одновременно перед публикой «Гавайских пальм», только она на сцене, а он в зале, но оба сразу привлекли внимание.
Мисс Поттер, не желая портить свой выход, тут же нашлась и, входя в роль, воскликнула;
— Добро пожаловать, мистер Малькольм Макнамара, гордость графства Банф!
И сразу весь зал обернулся, чтобы увидеть симпатичного гиганта, одетого в курточку нейтрального цвета и в парадную шотландскую юбочку. Раздались аплодисменты. Смущенный Макнамара улыбался всем по очереди, а Девит, который из кабинета Дункэна наблюдал за этой сценой, подбежал к нему и усадил в глубине зала.
— Надеюсь, здесь будет удобно. И если мисс Поттер очарует вас своими песнями, мы вам предоставим исключительное право пойти поблагодарить ее в артистическую уборную. Что вы желаете выпить?
— Виски.
— Дубль?
— Нет, бутылку.
Девит содрогнулся. Несоразмерность, огромность этого пария, так лее как и его непосредственность, просто потрясали. Девит заметил, что шотландец кладет какой-то предмет в чехле под стол.
— Может быть, вам лучше это оставить в гардеробной?
— Я еще сроду не разлучался со своей волынкой!
Предоставив вечеру идти своим чередом, Питер поднялся к Джеку и доложил, что с парнем все в ажуре.
— Сказать мужикам, чтобы подгребали?
— Нет.
Что с вами стряслось? Пять тысяч фунтов вас уже не интересуют?
Не несите чепухи, Питер! Просто Том мне просигналил, что в округе шляются инспектора Блисс и Мартин. Увы, сейчас не время.
— И что? Пусть уплывает со своими «бабками»?
— Ничего, подождем, когда вернется.
— А с чего вы взяли, что он вернется?
— Патриция.
Блисс и Мартин нарушили приказ суперинтенданта: они посчитали, что месть за убийство Полларда это их личный долг, и поэтому продолжали наблюдение за «Шик-модерном» и «Гавайскими пальмами». Когда им доложили, что в поле зрения появился некий шотландец, они сразу почувствовали, что дело нечисто. Уж очень необычная личность. Может быть, какой-то маневр затеял Дункэн? Привлечь внимание к этому замаскировавшемуся типу было бы, наверное, отличной комбинацией в стиле этого дошлого Джека. К тому же полицейским было известно, что в Лондон на грузовом судне прибыла большая партия героина. Самый тщательный досмотр ничего не дал. Предоставив своим коллегам в- порту возможность психовать от бесполезных поисков, Блисс и Мартин считали, что рано или поздно путь наркотиков пройдет через «Гавайские пальмы». После того как их официально отстранили от следствия, они «залегли» на подступах к этой ночной шараге. Увидев, как туда входит шотландец, решили, что, пожалуй, их версия и не такая уж дурацкая. Этот громила вполне мог играть роль связного между судном и Дункэ-ном. Они задумали задержать его под любым предлогом, как только он выйдет из кабаре. Он окажется в их руках и, хочешь не хочешь, должен будет как-то объясниться.
Патриция в тот вечер была в блестящей форме, возможно, и благодаря своему шотландскому поклоннику. Во всяком случае, ее наградили щедрыми аплодисментами. Триумфом стала старинная ирландская песня «Храбрая девушка», и Малькольм, просто не зная, как выразить свой восторг, схватился за волынку. Под удивленными и одобрительными взглядами публики он стал исполнять мелодию «Сотня деревенских дудочек», маршируя по залу, как это принято на парадах. На последней ноте он подошел к сцене, не долго думая схватил Патрицию и взгромоздил к себе не плечо. И так, держа ее, он снова двинулся в обход по залу.
Наблюдая из окошка кабинета, которое выходило в зал, Дункэн и Девит не упустили ни одной подробности этого спектакля. Но если Питер ржал до слез, то Джек, сидел чернее тучи. Патриция была его собственностью, и он терпеть не мог, когда кто-то к ней прикасался.
Шотландец наконец решился отнести мисс Поттер, обратно на сцену и, взяв ее за руку, громогласно заявил:
— Вот так у нас, в Томинтоуле, мы показываем всем, что эта девушка нам нравится!
Это был обвал, Мистер Макнамара стал аттракционом номер один всего вечера. А старая калоша Том, швейцар, и Герберт, бармен, держались за животики. Но самое смешное было в том, что шотландец казался искренним. Продолжая держать Патрицию за руку, он громко спросил у нее:
— Мисс, до чего ж вы хороши! Вот бы мне такую жену в Томинтоуле! Вы за меня замуж пойдете?
Оглушительный вопль зала ответил эхом на это удивительное предложение. Одна Патриция не смеялась. Она вдруг вырвала свою руку из рук шотландца и умчалась за кулисы. На мгновение растерявшись, Малькольм бросился следом за ней. По пути он слегка зацепил двух-трех человек и без стука — ему было не до этого — влетел в уборную мисс Поттер. А она, уронив голову на руки, рыдала горькими слезами. Он плотно закрыл за собой дверь и осторожно подошел к молодой женщине:
— Мисс, я совсем не хотел огорчить вас, поверьте!
Она подняла мокрое от слез лицо и попыталась ему улыбнуться.
— Я знаю.
— Вы мне правда очень нравитесь.
— Я тоже не могу сказать, что вы мне не нравитесь.
— Меня зовут Малькольм.
— А меня Патриция.
Немного ободренный, он сел верхом на стул.
— Я уверен, что, если бы вы видели Томинтоул, вам бы там понравилось.
— Я тоже в этом уверена.
— Тогда почему вы туда не поедете?
— Это невозможно.
— Вы так любите Лондон?
— О нет!
— Тогда вас держит ваше занятие?
— Меня от него тошнит.
— Но ваш дядюшка мне сказал...
— Послушайте, Малькольм, вы самый замечательный парень, какого я встречала в жизни... Сэм Блюм мне не дядя... Он вам наврал, он все врет, будьте осторожны, Малькольм, я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось!
— Да что со мной может случиться?
— Ну да, а что с ним действительно может случиться?
Они обернулись. Улыбающийся Питер Девит стоял на пороге. Патриция быстро нашлась:
— Он такой беззащитный...
— ...что взыграли ваши материнские чувства? Это так естественно, но я не думаю, чтобы Джеку понравилось это движение вашей души, Патриция.
— Вы ему доложите?
— Я должен был бы это сделать... Но Джек, по-моему, переигрывает роль деспота... Я уже давно подумываю заключить союз между вами и мной...
— ...который бы исключил...
— Разумеется.
— Над этим стоит подумать.
— Я и говорю. Но все-таки не тяните слишком долго... Мистер Макнамара, мне кажется, нужно дать возможность мисс Поттер прийти немножко в себя перед следующим выходом.
— Вы хотите сказать, что я должен уйти?
— Так точно.
— Согласен.
Девит поклонился:
— Вы, право, очень понятливы, мистер Макнамара. Будьте любезны...
Питер открыл дверь, чтобы выпустить шотландца. Патриции показалось, что она больше никогда не увидит этого - великана, и у нее дрогнул голос:
— Прощайте, Малькольм, и... удачи!
Удивленный, Малькольм оглянулся:
— Прощайте? И не думайте,- мы еще увидимся, крошка!..