— Запретом кофе и чая?
Я помню, что Густав сначала обложил употребление этих напитков огромным налогом, но запретный плод сладок вдвойне, это привело только к увеличению потребления. Народ, обожавший своего короля, не подчинился. Тогда Густав решил доказать, что оба напитка вредны для здоровья, и приказал поставить научный эксперимент. Преступникам-близнецам, обладавшим крепким здоровьем, заменили смертную казнь на пожизненное заключение, выдавая ежедневно одному три чашки кофе, другому столько же чая. Король хотел доказать, что «отрава» сократит жизнь обоих, но конца эксперимента не дождался. Близнецы пили кофе и чай и продолжали жить. Подопытные пережили экспериментатора, а шведы стали потреблять кофе столько, что с ними мало кто может сравниться.
Урок? Не навязывай нации своих гастрономических предпочтений даже с благими намерениями.
А самого Густава смертельно ранили в спину именно в здании построенной по его приказу Королевской оперы, покушение, конечно, было вовсе не из-за кофе или чая, нашлись политические мотивы.
Кофе в баре и ресторане Королевской оперы все равно подают. И чай, если захочется, тоже.
Сначала все идет хорошо, Ларс доволен моим видом, с удовольствием слушает прекрасную музыку Верди, доволен тем, как слушаю я… Но после первого акта, когда я с любопытством разглядываю нарядную публику, Ларс вдруг в жесткой форме требует, чтобы перестала глазеть на мужчин.
— Каких мужчин?! Ни на кого я не глазею. Зато на тебя глазеют все женщины вокруг.
— Они на меня, а не я на них.
Мы уезжаем из театра после второго акта, не дождавшись конца представления, забыв, что заказан столик в ресторане, в машине устраиваем друг другу настоящую сцену ревности. Ларс злой, как черт, из зала он тащил меня за руку так, словно хотел ее сломать, в машине просто шипел.
Дома сидит, не глядя в мою сторону. Понятно, что нам нужно поговорить, объясниться, только как?
И я вдруг нахожу выход. Выход, за который недавно сама в свою сторону плюнула бы.
— Ларс, я не понимаю, в чем провинилась, но ты можешь меня наказать.
Нет, в руках не тапки — флоггер.
Флоггер летит в сторону, а я оказываюсь у Ларса в объятиях:
— Линн, пойми, ты моя и только моя. Я не могу видеть, как на тебя раздевающим взглядом смотрят другие.
— Но я-то чем виновата? Хочешь, буду ходить в старых джинсах и рубашке с порванными рукавами? Я же шага без тебя не делаю, все под контролем.
— Я все понимаю, но поделать с собой ничего не могу.
— Собственник несчастный!
— Да, ты должна подчиниться мне всей душой.
— Да уже подчинилась, Ларс!
Ссора заканчивается бурными объятиями.
— Ты говорила, что готова делать то, что делала под действием мусцинола, и без него…
— Готова.
— Докажи.
С удовольствием доказываю.
Оказывается, Ларс действительно разбудил во мне невиданные силы, я не насилую его, но отвечаю с таким жаром, что мы засыпаем только к утру и едва живыми. И это при том, что приходится обходиться осторожно с моей еще больной грудью. Ларс бормочет:
— А с виду приличная девушка… Скромная, тихая…
— Ты же хотел, чтобы я стала развратницей в твоей постели.
— А ты не в моей. Вот когда попадешь в мою, тогда и развратничай.
— Хорошо, не буду.
Его глаза немедленно раскрываются, сна как ни бывало:
— Что не будешь?
— Буду вести себя скромно.
— Угу, согласен. До утра можешь вести себя скромно. Завтра я тебя распишу, готовься.
Бабушка по моему счастливо-сонному голосу поняла, что я в состоянии блаженства, посмеялась и заявила, что я непременно должна привезти Ларса на Рождество, чтобы представить его:
— Линн, я хочу видеть молодого человека, который сделал тебя счастливой.
Примерно это же заявила и Бритт. В последнюю неделю очень занята из-за свадьбы она, занята и я. Бритт визжала от восторга, слушая, чем именно. Я не рассказывала ей о своих ощущениях, но по восторженному аханью она уже поняла, что это нечто непередаваемое. Подруга заставила сделать снимок пирсинга и прислать его, взяла с меня страшную клятву, что я отведу ее к Николасу за такими же игрушками, объявила, что не останется в Калифорнии и дня лишнего, потому что таких новостей, как у меня, не стоит ни одна свадьба ни одного бывшего.
— Знаешь, мне как-то все равно. И это бесит всех вокруг куда сильней. За мной на задних лапках бегают толпы самцов с предложениями от простого свидания до обручального кольца, но я мыслями в Стокгольме и совершенно недоступна.
Заканчивается все заявлением:
— Линн, Ларс прав, а мы дуры!
— В чем именно он прав, и в чем дуры мы?
— Нужно слушать свои желания и плевать на то, что твердят разные ханжи, которые испытывали оргазм раз в жизни и то потому что автомобиль слишком трясло на неровной дороге.
Я хохочу так, что роняю трубку.
— Бритт… я так по тебе соскучилась! Не с кем поговорить. Марта липнет ко мне…
Договорить не успеваю, вопль подруги едва снова не заставляет выронить телефон из рук:
— Не смей подпускать Марту к Ларсу! Она хищница.
На меня снова накатывает приступ хохота:
— Угомонись, у нее есть Оскар.
— Ну и что, мужиков много не бывает.
— Господи, Бритт, возвращайся скорей. Сама разгонишь всех от нас с Ларсом.
— И Оскара у Марты тоже отобью.
— Это тебе зачем?
Подругу понесло:
— Представляешь, как было бы здорово, дружи мы парами.
Я попыталась напомнить:
— Оскар любит плеть…
— Ничего, ты же выдержала, и я выдержу.
Приходится соглашаться, все равно спорить бесполезно.
— Чем вы занимаетесь сегодня?
Хочется сказать, что сексом, но это уже неудивительно, я вспоминаю:
— Сегодня сеанс боди-арта. Ларс грозился расписать мою драгоценную шкурку.
— Чтоб прислала мне фотографию.
— Слушаю и повинуюсь.
— Выполняйте.
Ларс свои обещания выполняет. Днем я посмотрела в Сети статьи про боди-арт, попыталась представить себе, как по моему телу будет ползать кисточка или фломастер, поняла, что это садизм еще тот и все оставшееся до вечера время провела в приятном возбуждении.
Вечером Ларс потребовал:
— Сними рубашку.
Странно, я представляла себе боди-арт, как роспись всего тела…
Он видимо понял мои ожидания, рассмеялся:
— Я не художник, потому рисковать и сразу превращать все твое тело в выставку шедевров сюрреализма не буду. Сегодня обойдемся только верхом. Мало того, я кое-что заготовил…
Ларс достал из сумки небольшой пакет, оценивающе оглядел меня и вдруг помотал головой:
— Нет, не так. Вот так! — мои глаза оказались завязаны, а руки наручниками прикреплены поднятыми вверх и в стороны к косяку двери. — Джинсы снимать не будем, поскромничаем… Тебе удобно?
Змий-искуситель! Что он там собрался делать? Когда глаза завязаны, остальные чувства сильно обостряются. Заметив, что я прислушиваюсь, Ларс снова рассмеялся и… на мою голову оказались надеты наушники. Теперь и не слышно, остались только тактильные ощущения, зато каждое прикосновение на весь золота.
Я сразу подумала о том, сколького мы себя лишаем, предаваясь ванильной любви.
Он что-то приклеил на уровне моего солнечного сплетения, над грудью, на грудь и ниже нее. Снял пленку… Потом тела коснулся фломастер. От щекотки я заелозила. Ларс приподнял один наушник:
— Будешь крутиться — привяжу.
— Щекотно!
— Придется распять полностью.
— Что сделать?!
— Распять.
Некоторое время спустя я уже стою у стенки в позиции руки-ноги в стороны, затянутый на талии пояс тоже к чему-то прикреплен, на глазах повязка, на голове наушники. Конечно, никаких джинсов, только крошечные трусики и босоножки на самом высоком каблуке, который только нашелся в шкафу.
Все это делалось при завязанных глазах, потому я возбуждена до предела, а сама роспись еще только предстояла.
Ларс что-то рисовал, обводил, раскрашивал… Я изо всех сил старалась терпеть щекотку и не крутиться. Потом последовал лак, видно для закрепления шедевра, и, наконец, тихий довольный смех:
— Линн, великолепно! Ты бы на себя посмотрела сейчас!.. Тебя сфотографировать на твой телефон?
— Да.
Сделав снимки, Ларс развязывает мне глаза, но освободить руки и ноги не торопится.
— Постоишь еще так? А я воспользуюсь твоей беспомощностью…
— Так нечест…
Договорить не позволяет поцелуй. Оторвавшись от меня, Ларс смеется:
— Честно! Ты только посмотри, разве можно не воспользоваться вот этим, — он показывает мне снимок на телефоне.
Я ахаю, но не столько от вида собственного распятого тела, сколько от того, что вижу на себе. Он показывает вторую фотографию, на которой на моем теле, словно зажатый между грудями, расположился Санта-Клаус. Его ручки лежат на груди, ножки болтаются внизу, а весь вид выражает полнейшее блаженство.
— Вау!
— Вот тебе и вау. Я заслужил награду за такую придумку?
— Конечно.
— Тогда не сопротивляйся.
Можно подумать, что без боди-арта я бы сопротивлялась…
Игры, игры… Остается вопрос: а что дальше? Но думать о «дальше» категорически не хочется, я счастлива каждым прожитым днем.
Оле злится, что я до сих пор ничего не узнала о БДСМ. Анны не видно. Курт привычно возится с официальными данными, Улоф занимается хакерством. Марта отлеживается после очередной жесткой порки.
Понятно, что ничего до Рождества мы разузнать не успеем. С Ларса подозрения сняты, но вопрос-то остался. Если честно, мне совершенно не хочется возвращаться в этот интернет-журнал и даже в этот офис. Мне так хорошо рядом с Ларсом, что и вспоминать об Анне и Оле нет желания.
Мы уже практически две недели рядом, сейчас не каждую минуту, у него тоже дела, в которые Ларс вовсе не намерен меня допускать. В Университете на меня смотрят так, словно я выиграла главный приз, я даже рада, что все сдано досрочно и больше нет необходимости появляться перед придирчивыми взглядами наших красавиц, недоуменно вздернутые плечи которых ярче любых слов выражают их мысли, вернее, одну: что он во мне нашел?!
А сердце почему-то ноет, словно в предчувствии беды. Я знаю: все очень хорошо долго не бывает, жизнь полосатая…
— Квартиру на Эстермальмсгатан уже привели в порядок, туда можно съездить посмотреть.
В его взгляде какое-то напряженное ожидание, я смеюсь в ответ:
— Конечно! Где еще может быть квартира у Ларса Юханссона, как не в «Квартале жаворонков»?
— Зря смеешься. Почему я не могу иметь там квартиру? Тоже очаровательный район, ничуть не хуже твоего СоФо.
— Я знаю, что не хуже, только безумно дорого.
— Это квартира деда.
— Мой тоже жил в центре, у бабушки там осталась квартира, но, конечно, не у Энгельбректчюрки.
— А где?
— На Библиотексгатан.
— Красная ковровая дорожка по улице менее помпезна чем «Квартал жаворонков»? А почему ты не там?
— Я больше люблю СоФо.
— Не знай я тебя, заподозрил бы в определенных пристрастиях.
— Каких, например? — Я делаю честные-пречестные глаза, словно и не догадываюсь ни о наркотиках, ни о сексуальных изысках своего района.
— Любви к вранью.
— Какому это?
— Ты так стараешься скрыть от меня свои мысли и эмоции…
Я откровенно смущена. Что он знает или о чем догадывается?
— Что, так заметно?
— Угу, — он расстегивает мои джинсы.
— Ларс, я…
— Я не трону твою грудь. Обойдемся нижней частью. Нужно же посмотреть, не осталось ли следов от порки. И не ври, что не хочешь меня, иначе придется тебя наказать.
Я ловлю себя на мысли, что мне… хочется наказания!
— Ее и нельзя. Ларс, у меня критические дни…
— Как жаль, я надеялся, что их не будет… месяцев девять.
Я краснею от такого предположения.
Взор Ларса становится настороженным:
— Только не говори, что ты пьешь таблетки, чтобы не забеременеть от меня.
— Не пью, но…
Несколько мгновений он смотрит мне в глаза, и я привычно тону в его стальных волнах.
— Поехали на Эстермальмсгатан?
— Да, — мой голос хрипл, как и его.
— Одевайся.
На сей раз за рулем «Вольво S80» сам Ларс. Усаживая меня в машину, он заботливо помогает устроиться поудобней. И это человек, который способен не на шутку выпороть. Действительно, два человека в одном. Какой же ты, настоящий Ларс Юханссон?
Но мне определенно нравится эта двойственность, когда от ласкового Ларса можно получить флоггером, а жесткий минуту назад, он вмиг становится очень заботливым и бережным. Мало того, я понимаю, что буду просто провоцировать наказания, чтобы потом он жалел меня больше.
Ларс ведет машину легко и спокойно, каким-то образом получается, что ему не мешает поток других автомобилей, светофоры включаются вовремя, по пути не попадается ни одного красного, все услужливо зеленые, Юханссон во всем Юханссон. Я тихонько хихикаю от мысли, что он приказывает и светофорам тоже.
— Что? — удивляется Ларс.
Я объясняю. Он кивает, словно так и нужно.
— Видишь, даже светофоры слушаются, а некоторые глупые девчонки не жалеют свои попки.
Я поспешно отворачиваюсь к стеклу, но Ларс уже понял, в чем дело.
— Или тебе нравится быть битой?
— Ужасно, но, кажется, да.
Он пожимает плечами:
— Только не перестарайся, иногда рука у меня тяжелая.
— А ты многих бил?
Мы стоим на перекрестке (все же попался красный!) на Карлаваген, пользуясь этим, Ларс внимательно вглядывается в мое лицо:
— Такая одна. Серьезно предупреждаю: не нарывайся.
Я только вздыхаю. Чувствовать себя маленькой девочкой, о которой заботятся и которой в случае непослушания грозит порка, оказывается, тоже приятно.
Ларс сокрушенно качает головой:
— С кем я связался!
— Ты жалеешь?
— Пока нет, там посмотрим.
Мы уже приехали. Вообще-то Эстермальмсгатан тянется до самой Карлаплан, но я почему-то не сомневалась, что Ларс поедет в начало улицы. К тому же он сам подтвердил про «Квартал жаворонков».
Так и есть, паркуется во дворе неподалеку от церкви и выходит, чтобы помочь покинуть уютную машину мне. Протягивая руку, интересуется:
— Знаешь, почему этот район так назван?
— Из-за проституток.
— И все ты знаешь! Пойдем.
Красивые домики красного кирпича… здесь тоже особый Стокгольм, но не такой, как в СоФо, это шведский романтизм. Все очень добротно, аккуратно, чисто, респектабельно и безумно дорого. Самые дорогие квартиры в Стокгольме.
Мы поднимаемся на четвертый этаж, по пути Парс здоровается с пожилой супружеской парой, отправляющейся на прогулку со своим лабрадором, открывает дверь и пропускает меня вперед.
Сердце бешено бьется, заглушая даже звуки снаружи. Что я там увижу? Пока ничего особенного. Красиво, уютно, но ничего страшного. Большой холл, арка в гостиную, оттуда дверь явно в спальню. Из холла в кухню, серьезно укомплектованную техникой, это видно даже от входа.
Ларс помогает раздеться, кивает на еще одну дверь:
— Туалет.
Я отправляюсь мыть руки — хорошая привычка, воспитанная папой, первым делом после того, как разуешься и снимешь куртку — вымой руки. Замечаю, как Ларс довольно ухмыляется.
— Проходи, осматривайся.
Сам он моет руки следом за мной, явно торопясь. Чего-то боится?
Большая уютная гостиная. Хорошие постеры на стенах, все белое и черное, даже диваны. Мне приходит в голову лукавая мысль, что на белых диванах поощряют, а на черных наказывают, но я понимаю, что все не так просто. Рояль белый…
Дверь в спальню открыта, и ее содержимое никаких вопросов не вызывает, вплоть до стоящего в углу велотренажера. Еще одна дверь явно в ванную, она тоже приоткрыта. Словно демонстрирует, что тут ничего необычного.
А вот на второй стене дверь закрыта, и что-то подсказывает мне, что за ней и есть тайна квартиры. Я вопросительно смотрю на Ларса. Он ухмыляется так, что мне становится не по себе. Нет, там уже не трансвеститский гардероб Мартина, там нечто серьезней. Я прекрасно понимаю, что все купленные Ларсом девайсы именно там.