Дети не отвечали.
— Кто был лучшей подругой Гритли?
— Я, — прошептала крохотная девчушка с каштановыми волосами и карими глазами.
— А как тебя зовут? — спросил я.
— Урсула Фельман.
— Значит, вы с Гритли были подружками?
— Мы сидели на одной парте.
Девочка говорила так тихо, что мне пришлось нагнуться к ней.
— Ты тоже ничего особенного не замечала?
— Нет.
— И никто не встречался Гритли?
— Да нет, встречался, — ответила девочка.
— Кто же?
— Только не человек.
Ее ответ озадачил меня.
— Что это значит, Урсула?
— Ей встречался великан, — еле слышно сказала девочка.
— Великан?
— Ну да, — подтвердила девочка.
— Ты хочешь сказать, она встретила очень высокого человека?
— Нет, мой папа тоже высокий, только он не великан.
— Какого же роста был тот человек?
— Как гора, — ответила девочка. — И весь черный.
— А он, великан этот, что-нибудь дарил Гритли? — спросил я.
— Да, — ответила девочка.
— Что же он дарил?
— Ежиков.
— Ежиков? Каких таких ежиков, Урсула? — спросил я, окончательно сбитый с толку.
— Весь великан был набит ежиками, — объяснила девочка.
— Да это же глупости, Урсула, — попытался я возразить. — У великанов не бывает ежиков!
— Этот великан был ежиковый.
Девочка твердо стояла на своем. Я возвратился к кафедре учительницы.
— Вы правы, фрейлейн Крум, — сказал я. — По-видимому, Гритли в самом деле была большой фантазеркой.
— У этого ребенка была поэтическая душа, — ответила учительница, устремив печальные глаза куда-то вдаль. — Простите, нам нужно еще прорепетировать хорал к завтрашнему погребению. Дети поют недостаточно стройно.
Она задала тон.
— «Возьми мою ты руку и поведи меня», — снова запели дети.
Допрос мегендорфцев в кабачке «Олень», где мы сменили Хенци, тоже не дал ничего нового, и под вечер мы возвращались в Цюрих ни с чем. В полном молчании. Я слишком много выкурил сигар и выпил местного вина. А вы ведь знаете свойства этих молодых красных вин! Маттеи, насупившись сидел рядом со мной в глубине машины, и, только когда мы уже спускались к Ремерхофу, он заговорил.
— Не думаю, что убийца — житель Мегендорфа. Скорее всего, преступление в кантоне Санкт-Галлен и в кантоне Швиц совершены им же. Картина убийства совпадает в точности. Не исключено, что его местожительство — Цюрих.
— Возможно, — согласился я.
— Он либо автомобилист-любитель, либо коммивояжер. Ведь видел же крестьянин Гербер машину, которая стояла в лесу.
— Гербера я сам допрашивал сегодня. Он признался, что спал очень крепко и ничего толком не видел, — заявил я.
Мы снова замолчали.
— Мне очень неприятно покидать вас в самый разгар следствия, — заговорил он неуверенным тоном. — Но я никак не могу нарушить контракт с иорданским правительством.
— Вы летите завтра? — спросил я.
— В три часа дня, через Афины, — ответил он.
— Я вам завидую, Маттеи, — сказал я совершенно искренне. — Я бы тоже предпочел быть начальником полиции у арабов, а не у нас в Цюрихе.
Я высадил его у гостиницы «Урбан», где он проживал с незапамятных времен, а сам отправился в «Кроненхалле, где пообедал под картиной Миро. Это мое обычное место. Я всегда сижу там, и обед мне подвозят на столике.
Около десяти вечера я еще раз заглянул в Казарменную улицу и, проходя мимо бывшего кабинета Маттеи, наткнулся в коридоре на Хенца. Он уехал из Мегендорфа еще днем, и мне следовало бы выразить по этому поводу недоумение, но раз уж я поручил ему дело об убийстве, вмешиваться было не в моих правилах. Хенци — уроженец Берна — был честолюбив, но популярен среди подчиненных. Женившись на девице из семейства Хоттингеров, он перемахнул из социалистической партии к либералам и успешно делал карьеру; кстати, теперь он принадлежит к свободомыслящим.
— Никак не сознается, мерзавец, — сказал он.
— Кто это? — спросил я и остановился — Кто не сознается?
— Фон Гунтен.
Для меня это было неожиданностью.
— Вот как — конвейер?
— Полдня бьемся. Если понадобится, просидим всю ночь. Сейчас его обрабатывает Трейлер, — пояснил Хенци. — Я вышел на минутку, глотнуть свежего воздуха.
— Любопытно взглянуть, что у вас там творится, — заметил я и вошел в бывший кабинет Маттеи.
Разносчик сидел на жестком канцелярском табурете, а Трейлер придвинул себе стул к письменному столу, долго служившему Маттеи, и расселся, закинув ногу на ногу, подперев голову рукой. Он курил сигарету. Протокол вел Феллер. Мы с Хенци остановились на пороге. Разносчик сидел к нам спиной и потому не заметил нас.
— Не убивал я, господин вахмистр, — прошептал разносчик.
— Я этого не утверждаю, я только говорю, что это возможно, — возразил Трейлер. — Прав я или нет, будет видно потом. Начнем по порядку. Значит, ты удобно расположился на опушке?
— Так точно, господин вахмистр.
— И заснул?
— Совершенно верно, господин вахмистр.
— Как же так? Ты ведь собирался в Мегендорф.
— Я очень устал, господин вахмистр.
— А зачем ты выспрашивал у почтальона насчет полицейского в Мегендорфе?
— Хотел знать что к чему, господин вахмистр.
— А для чего?
— У меня просрочен патент. Так я хотел знать, как там обстоит дело с полицией.
— Как же там обстояло дело?
— Я выяснил, что в мегендорфском участке сидит заместитель. И побоялся туда идти.
— Я тоже заместитель, — сухо заметил полицейский. — Значит, меня ты тоже боишься?
— Так точно, господин вахмистр.
— Только из-за этого ты и решил не ходить в деревню?
— Так точно, господин вахмистр.
— Неплохая версия, — похвалил Трейлер, — может, найдется еще другая, получше, а самое главное — правдивее.
— Я сказал правду, господин вахмистр.
— А не хотел ли ты выспросить у почтальона, где находится полицейский — далеко или поблизости?
Разносчик недоверчиво посмотрел на Трейлера.
— Не понимаю, господин вахмистр.
— Ну как же, — благодушно пояснил Трейлер, — тебе нужно было узнать наверняка, что в Малиновкиной ложбинке нет полиции. Ты ведь поджидал девочку, так я полагаю.
Разносчик с ужасом уставился на Трейлера.
— Да я никогда ее в глаза не видел, господин вахмистр, — в отчаянии закричал он, — а хоть бы и видел, все равно не мог я это сделать. Я же был не один в ложбинке. На поле работали крестьяне. Верьте мне, я не убийца!
— Я тебе верю, — умиротворяюще сказал Трейлер, — Но пойми ты, мне же надо проверить твой рассказ. Ты говорил, что, отдохнувши, собрался вернуться в Цюрих, а сам пошел в лес?
— Буря надвигалась, и я решил сократить путь, господин вахмистр, — объяснил разносчик.
— И при этом натолкнулся на труп девочки?
— Да.
— И не притронулся к нему?
— Нет, господин вахмистр.
Трейлер помолчал. Я не видел лица разносчика, но чувствовал его страх. Мне было жаль его. Однако я и сам начал верить в его виновность, может быть, потому, что мне хотелось найти, наконец, виновного.
— Мы забрали у тебя всю одежду и дали взамен другую. Ты соображаешь, фон Гунтен, для чего мы это сделали? — спросил Трейлер.
— Понятия не имею, господин вахмистр.
— Для бензидиновой пробы. А ты знаешь, что такое бензидиновая проба?
— Нет, господин вахмистр, — растерянно пролепетал разносчик.
— Это химическая проба для обнаружения следов крови, — объяснил Трейлер со зловещей безмятежностью. — Мы обнаружили на твоей куртке следы крови. Это кровь убитой девочки.
— Я… я споткнулся о труп, господин вахмистр, — простонал фон Гунтен, — это было ужасно!
Он закрыл лицо руками.
— Ты умолчал об этом, конечно, только от страха?
— Совершенно верно, господин вахмистр.
— И хочешь, чтобы мы и тут тебе поверили?
— Я не убийца, верьте мне, господин вахмистр, — в отчаянии молил разносчик. — Позовите доктора Маттеи, он знает, что я говорю правду. Прошу вас, позовите его.
— Доктор Маттеи больше не будет заниматься этим делом — он завтра улетает в Иорданию.
— В Иорданию? Я не знал об этом, — прошептал фон Гунтен.
Он умолк и уставился в пол. В комнате была мертвая тишина, только тикали часы и на улице изредка проезжали машины.
Тут вступил Хенци. Прежде всего он затворил окно, затем уселся за маттеевский стол, весь благоволение и предупредительность, только настольную лампу подвинул так, чтобы она освещала разносчика.
— Не волнуйтесь, господин фон Гунтен, — до приторности вежливо начал лейтенант, — мы отнюдь не собираемся вас мучить, основное для нас — добиться правды. Поэтому мы вынуждены прибегнуть к вашему содействию. Вы — главный свидетель, и ваш долг помочь нам.
— Конечно, господин доктор, — ответил разносчик, явно приободрившись.
Хенци набил себе трубку.
— Что вы курите, фон Гунтен?
— Сигареты, господин доктор.
— Трейлер, дайте ему сигарету.
Разносчик отрицательно помотал головой. Он смотрел в пол. Его слепил яркий свет.
— Вам мешает лампа? — участливо осведомился Хенци.
— Она мне светит прямо в глаза.
Хенци поправил абажур.
— Так лучше?
— Лучше, — прошептал фон Гунтен. В его голосе прозвучала благодарная нотка.
— Скажите-ка, фон Гунтен, чем вы в основном торгуете? Пыльными тряпками?
— Да, между прочим и пыльными тряпками, — опасливо ответил разносчик.
Он не понимал, к чему клонится этот вопрос.
— Еще чем?
— Шнурками для ботинок, господин доктор. Зубными щетками. Зубной пастой. Мылом. Кремом для бритья.
— Лезвиями?
— Лезвиями тоже, господин доктор.
— Какой фирмы?
— «Жиллет».
— И больше ничем, фон Гунтен?
— Как будто бы нет, господин доктор.
— Хорошо. Однако, мне кажется, вы кое-что забыли, — заметил Хенци и опять занялся трубкой. — Не тянет, да и только! — И продолжал безразличным тоном: — Не смущайтесь, фон Гунтен, можете смело перечислить все свои вещички. Мы и так разворошили вашу корзину, до самого дна.
Разносчик молчал.
— Ну, что же вы?
— Кухонными ножами, господин доктор, — покорно прошептал разносчик. Капли пота блестели у него на шее.
Хенци безмятежно попыхивал трубкой — воплощенная приветливость и доброжелательность.
— Дальше, фон Гунтен, чем еще, кроме кухонных ножей?
— Бритвами.
— Почему вы боялись упомянуть про них?
Разносчик молчал. Хенци как бы машинально протянул руку к абажуру. Но, увидев, что фон Гунтен вздрогнул, отвел ее. Вахмистр не спускал с разносчика глаз. Он курил сигарету за сигаретой. Хенци по-прежнему пыхтел трубкой. В комнате решительно нечем было дышать. Мне очень хотелось открыть окно. Но запертые окна входили в систему допроса.
— Девочка зарезана бритвой, — мягко, как бы вскользь заметил Хенци.
Молчание. Разносчик сидел на табурете, весь сникнув, как неживой.
— Поговорим по-мужски, милейший фон Гунтен, — откидываясь на спинку кресла, начал Хенци. — К чему ходить вокруг да около? Я знаю, что убийство совершено вами. Но знаю также, что вы потрясены этим не меньше меня, не меньше всех нас. Что-то на вас накатило, вы не помнили себя, точно зверь набросились на девочку и убили ее. Вас, помимо вашей воли, толкала какая-то неудержимая сила. Когда же вы очнулись, вам стало до смерти страшно. Вы бросились в Мегендорф, чтобы заявить на себя. Но в последнюю минуту у вас не хватило духу на такое признание. Соберитесь же с духом сейчас, фон Гунтен. А мы вам в этом поможем.
Хенци замолчал. Разносчик покачнулся на своем табурете — казалось, он вот-вот рухнет наземь.
— Говорю вам как друг, фон Гунтен, — убеждал Хенци, — не упускайте этой возможности.
— Я устал, — простонал разносчик.
— Все мы устали, — подхватил Хенци. — Вахмистр Трейлер, позаботьтесь, чтобы нам принесли кофе, а немного попозже пива. Разумеется, и для нашего друга фон Гунтена, пусть знает гостеприимство нашей кантональной полиции.
— Я невиновен, комиссар, верьте мне, невиновен, — хрипло прошептал разносчик.
Позвонил телефон; Хенци снял трубку, назвался, выслушал внимательно, положил трубку на рычаг, ухмыльнулся.
— Скажите-ка, фон Гунтен, что вы ели вчера на обед? — благодушно спросил он.
— Бернские колбаски.
— Так, а еще что?
— На десерт — сыр.
— Какой — эмментальский? Грюйер?
— Нет, тильзитский и горгонзолу, — ответил фон Гунтен и отер пот, заливавший ему глаза.
— Неплохо едят торговцы вразнос, — заметил Хенци. — А больше вы ничего не ели?
— Ничего.
— Советую вам как следует подумать, — настаивал Хенци.
— Шоколад, — вспомнил фон Гунтен.
— Вот видите, вспомнили, — поощрительно кивнул Хенци. — А где вы ели шоколад?
— На опушке, — ответил разносчик и посмотрел на Хенци недоверчивым и усталым взглядом.
Лейтенант погасил настольную лампу. Теперь только верхний свет слабо пробивался сквозь облака табачного дыма.
— Я получил сейчас сведения из института судебной медицины, фон Гунтен, — соболезнующим тоном заявил он. — Вскрытие обнаружило в желудке девочки шоколад.
Теперь уже и я не сомневался в виновности разносчика. Его признание было только вопросом времени. Я кивнул Хенци и вышел из комнаты.
Я не ошибся. На следующий день, в субботу, Хенци позвонил мне в семь утра. Разносчик сознался. В восемь я приехал к себе на службу. Хенци все еще находился в бывшем кабинете Маттеи. Он стоял у открытого окна, с утомленным видом обернулся ко мне и поздоровался. Пол был уставлен бутылками из-под пива, пепельницы переполнены. Кроме него, в кабинете ни души.
— Признание со всеми подробностями? — спросил я.
— Это еще впереди. Главное, что он признал убийство на сексуальной почве, — ответил Хенци.
— Надеюсь, ничего противозаконного допущено не было? — пробурчал я.
Допрос длился свыше двадцати часов. Это, конечно, не разрешается, но не могут же сотрудники полиции всегда точно следовать предписаниям.
— Никаких других недозволенных приемов допущено не было, — заверил меня Хенци.
Я пошел в свою «Boutique» и приказал привести разносчика. Он едва стоял на ногах, полицейскому пришлось его поддержать, однако он не сел, когда я предложил ему стул.
— Я слышал, фон Гунтен, вы сознались в убийстве Гритли Мозер, — сказал я, и голос мой прозвучал мягче, чем следовало.
— Да, я зарезал девочку, — еле слышно ответил разносчик, глядя в пол. — Оставьте меня теперь в покое.
— Подите выспитесь, фон Гунтен, а потом мы поговорим, — сказал я.
Его увели. В дверях он столкнулся с Маттеи и остановился как вкопанный. С трудом переводя дух, он открыл рот, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Только посмотрел на Маттеи, а тот смущенно посторонился.
— Иди, иди, — приказал полицейский и увел фон Гунтена.
Маттеи вошел в мою «Boutique» и прикрыл за собой дверь. Я закурил сигару.
— Что вы на это скажете, Маттеи?
— Беднягу допрашивали двадцать часов подряд?
— Этот прием Хенци заимствовал у вас. Вы тоже бывали так настойчивы в допросах, — напомнил я. — Вы не находите, что он недурно справился с первым самостоятельным делом?
Маттеи ничего не ответил.
Я велел принести две чашки кофе с бриошами.
У обоих у нас совесть была нечиста. Горячий кофе не разогнал дурного настроения.
— Мне почему-то кажется, что фон Гунтен отречется от признания, — высказался наконец Маттеи.
— Возможно, — хмуро ответил я, — тогда будем заново обрабатывать его.
— Вы считаете его виновным? — спросил он.
— А вы нет? — в ответ спросил я.
— Да, собственно, я тоже, — не сразу и довольно неуверенно ответил он.
В окно матовым серебром вливался утренний свет. С Сильской набережной долетали городские шумы, из казармы, печатая шаг, вышли солдаты.
Вдруг появился Хенци. Он вошел не постучавшись.
— Фон Гунтен повесился, — доложил он.
Камера находилась в конце длинного коридора. Мы бросились туда. Двое полицейских хлопотали возле разносчика. Он лежал на полу. Ему разорвали ворот рубахи. Волосатая грудь была недвижима. На окне еще болтались помочи.